В ответ на это лицо у Деншера, внимательно ее слушавшего, расплылось в широчайшую ответную улыбку.
– Ах, милая моя девочка, когда ты можешь вот так объяснить, мне, разумеется, нет нужды, что я не понимаю. Я просто обречен на это, – тотчас принялся он объяснять со своей стороны, – когда понимание меня подводит. – Он подождал немного, затем продолжал: – Она полагает, что она нас терроризирует? – И добавил, поскольку Кейт, не ответив сразу, только обвела взглядом пространство вокруг: – Она что же, способна поверить такому бреду, что ты на самом деле ко мне изменилась? – Деншер понимал, что сейчас он глубоко зондирует девушку: что-то ему подсказывало, что, пожалуй, слишком, но тогда это тем более оправданно. – Неужели она вбила себе в голову, что я действительно тебе неприятен?
Совершенно неожиданно ответ Кейт на этот вопрос оказался очень резким:
– Ты сам вполне мог бы вбить это ей в голову!
Он удивился:
– Сказав ей это?
– Нет, – отмахнулась Кейт, которую позабавило его простодушие. – Об этом я тебя не попрошу.
– Ох, моя дорогая, – рассмеялся Деншер, – ты ведь так мало у меня просишь…!
Теперь и в его словах было столько иронии, что он увидел – Кейт сдержала порыв ответить в том же духе.
– Мои просьбы совершенно оправданны, – спокойно произнесла она. – Все для тебя складывается прекрасно. – Их взгляды встретились, в результате чего ей пришлось продолжить: – Ты вовсе не выглядишь несчастным.
– Ах, разве? – резко и иронично вырвалось у него.
– Практически этого не видно, а для тетушки Мод этого вполне достаточно. Ты просто чудесный, ты прекрасен, – заявила Кейт. – И если ты на самом деле хочешь знать, верю ли я, что у тебя все получается, то можешь вполне поверить моим словам: я вижу, что это будет скоро.
Тут она внезапно спросила, который час.
Деншер взглянул на часы:
– О, только десять минут первого. Прошло всего тринадцать минут. У нас еще есть время.
– Тогда нам надо идти. Мы должны пойти им навстречу.
С того места, где они стояли, Деншер измерил взглядом протяженность обширной площади.
– Они все еще в той лавке. Они нам не опасны еще как минимум полчаса.
– Ну вот видишь! А я что говорю?
Они беседовали посреди центральной площади города – Piazza San Marco[19], всегда подобной великолепному общественному залу, с гладким полом, с вечно голубым потолком над всеми ее красотами, всегда благоприятствующими беседе; или, чтобы быть точным, не совсем посреди площади, а в том месте, где наша парочка остановилась по взаимному побуждению, выйдя из огромного, похожего на мечеть собора. Теперь он, со своими куполами и башенками, возвышался чуть позади них, а перед ними открывалось широкое пустое пространство, огороженное аркадой – крытыми галереями с магазинами, где в основном в эти часы и сосредоточивалось все уличное движение. Венеция завтракала – Венеция гостя и, вероятно, его знакомой, и, если не считать стаек докучливых голубей, подбирающих крошки от постоянных пиршеств, перспектива была им ясно видна, и они могли разглядеть, что их спутницы пока еще не были, и еще какое-то время, видимо, не будут, исторгнуты кружевной лавкой в одной из галерей, где не так давно наша парочка оставила их, чтобы «заглянуть мельком» – ловко придуманное предложение Деншера – к святому Марку. Случилось так, что это утро приняло счастливый оборот, выплеснув такой шанс на поверхность, однако недавно сделанное Деншером замечание вовсе не было преувеличением обычно предоставляемых им возможностей. Самое худое, что можно сказать об этих возможностях, было то, что встречи всегда происходили в присутствии – в присутствии всех остальных: все остальные в этот период включали, в переполненном людьми мире, Сюзан Шеперд, тетушку Мод и Милли. Но доказательство того, как, даже «в присутствии», возможность встречаться могла стать необычайной, зависело от того, насколько удобно было нашей парочке воспользоваться именно тем моментом и тем количеством времени, какое оставалось им на то, чтобы чуть помешкать, чуть задержаться. Остальные согласились, что им двоим не нужно поджидать их в лавке: это было самое малое, что остальные могли для них сделать. Реально же в это утро им помогло то, что, когда Деншер явился – как он всегда это называл – во дворец, Милли, в отличие от предыдущих дней, не смогла к ним выйти. Обычай и практика до сих пор казались вполне установившимися: как только он появлялся, день за днем, – а теперь минуло уже восемь с таким удобством проведенных дней, – их друзья, то есть друзья Милли и Деншера, удобно рассеивались, оставляя его сидеть с нею дома до ланча. Таково было с полным совершенством осуществляемое выполнение программы, на которую он, как он выражал это про себя, «был посажен», так что это вполне могло стать некоторым подтверждением того, в чем Кейт усматривала успех. У него действительно в присутствии миссис Лоудер был вовсе не такой вид, будто он настолько поглощен Кейт, чтобы это могло кого-то встревожить: он не мог выглядеть иначе, сидя там вместе с ними, ведь от него и требовалось выглядеть именно так. Он не мог подвести их юную хозяйку, точно так же как она ни разу за эти утра не подвела его: сегодня впервые она недостаточно хорошо себя чувствовала, чтобы с ним увидеться.
Это произвело сильное впечатление на всех: оно выразилось в том, что, собравшись в парадных покоях ко времени, когда все там ярко сияло, дышало прохладой и было уставлено цветами, как бывало всегда к выходу Милли, они – то есть все остальные – просто переглянулись. Это был грозный знак – грозный знак, по всей вероятности, для каждого из них лично, настолько лично, что никто не произнес вслух никаких общих сожалений. Нашему молодому человеку показалось более всего странным, что, если бедняжка чувствовала себя до такой степени плохо, мрачное молчание, полное испуганного ожидания, какого-то важного смысла, со стороны гостей было бы здесь вполне уместно. Молчание, кстати говоря, было, оно еще длилось, когда они вчетвером спустились к гондоле и расселись по своим местам. Милли просила передать им, что она надеется – они выйдут в город и хорошо проведут там время, и это снова заставило их обменяться многозначительными взглядами – взглядами, как бы подразумевавшими, что они обе знают, причем каждая из них так же хорошо, как другая, что именно сообщение Милли означает в смысле перспектив какого-то иного развлечения для Деншера. Она не хотела испортить ему утро, и поэтому ему следовало, из вежливости, воспринимать все словно приятную компенсацию неудачи. На выручку пришла миссис Стрингем – миссис Стрингем, которая, если на то пошло, знала нашу юную приятельницу лучше их всех. Она знала ее так хорошо, что считала себя действующей в совершеннейшем согласии с условиями, сравнительно непонятными, почти ужасающими на их взгляд, так как и не подумала о необходимости остаться дома. Она нейтрализовала одну из черт людей поверхностных, что была в тот момент для всех них наименьшим злом, придумав для миссис Лоудер и себя посещение кружевной лавки, от сладких мечтаний о которой они до сих пор отмахивались из-за всяческих случайностей; и ей удачно способствовало то, что накануне Кейт упомянула, как рок постоянно препятствует ей посмотреть собор Святого Марка изнутри. Ощущение Деншера, что Сюзан Шеперд сознательно вмешивается в его дела, к этому времени прочно заняло свое отдельное место в одном из уголков его мозга; что-то начавшееся для них в доме на Ланкастер-Гейт превратилось теперь в чувство, обретшее форму; действия Сюзан, неизменно неприметные, во всех случаях влияли на события едва заметно, но не всегда поверхностно, и большею частью – в его пользу. Он и она не были реально едины – как пара, как «команда», между ними было слишком много других людей, как минимум трое, и слишком много всего другого; но тем временем что-то такое между ними готовилось, чему предстояло значительно их сблизить. Деншер не очень понимал, что это могло быть: возможно, не что иное, как обнаружение им в какой-то момент, когда это сможет сослужить свою службу, что она с самого первого момента их знакомства прекрасно его понимает. У него даже было предчувствие, что может настать такое время, когда он лишится понимания всех друзей, а понимание этой маленькой, непостижимой особы сохранится.
Таким и стал сегодняшний день во всей его свежести, та моральная атмосфера, как мы можем это назвать, что окружала наших молодых друзей: таковы были мелкие случайности и безмолвные силы, благодаря которым они пользовались благоприятной возможностью, как мы видели, хоть как-то насладиться общением друг с другом. Наслаждение это даже углублялось, пока они медлили, стоя у собора; великолепная пьяцца, которая, как хорошо известно, за все годы своего существования была более частой свидетельницей радости жизни, чем любая другая, равная ей по размеру площадь в Европе, даровала им, в отдалении от чужих ушей, уединение и безопасность. Похоже было, что, получив ее во владение, они могли говорить все, что хотели, но было похоже также, что в результате каждый из них с опаской ожидал того, что другой захочет сказать. И более того, им обоим, видимо, казалось, что именно данная величина, замыкавшая им уста в этой блистательной исторической атмосфере, где единственным слышимым вздохом был трепет голубиных крыльев, порождала в душе каждого из них безотчетный страх. Возможно, Деншер выдал это настроение, нарушив молчание вопросом, относившимся к последним словам Кейт:
– Что ты имела в виду, сказав пару минут назад, что я могу что-то сделать, чтобы миссис Лоудер поверила? Что? Самому мне – назови это глупостью, если угодно, – этого не понять, поскольку лгать я ей не могу, а что же еще остается, кроме лжи?
Ну что же, она легко смогла ему объяснить:
– Ты можешь сказать ей что-нибудь красивое и вполне искреннее о Милли – ведь она по-настоящему тебе очень нравится. Это не будет ложью, и, услышанные от тебя, такие слова произведут должный эффект. Знаешь ли, ты не так уж много говоришь о ней. – И Кейт преподнесла ему плод своих наблюдений. – Если хочешь знать, ты вообще о ней ничего не говоришь.
– Это что, тетушка Мод тебе так сказала? – осведомился Деншер. Затем, так как вместо ответа девушка, казалось, лишь погрузилась в размышления: – У вас с ней, должно быть, происходят необычайные беседы!
Да, Кейт и правда поразмыслила.
– Да, у нас происходят необычайные беседы.
Взгляд молодого человека, устремленный в ее глаза, свидетельствовал, что тот настроен услышать об этих беседах гораздо больше; однако в ее глазах светилось нечто, явно лишавшее его такой возможности. Мгновение спустя Деншер задал ей вопрос уже на другую тему, не покидавшую его мысли уже целую неделю, но не имевшую столь подходящего случая вырваться на волю.
– Раз так, может, тебе случилось узнать, что́ она думает о том скоропалительном визите, какой на днях нанес сюда лорд Марк? – проведя здесь, как я понимаю, всего два-три часа, необходимых, чтобы повидать нашу приятельницу, и не найдя времени, поскольку он уехал вечерним поездом в тот же день, на то, чтобы увидеться с кем-нибудь еще. Как она объясняет то, что он не задержался, чтобы повидать тебя или увидеться с нею самой, которой он столь многим обязан?
– О, разумеется, она понимает, – сказала Кейт. – Он приехал, чтобы сделать Милли предложение выйти за него замуж, – приехал именно за этим, не за чем-то другим. Поскольку Милли отказала ему наотрез, его дела здесь были на данное время закончены. Не мог же он тотчас же совершить поворот кругом, чтобы пытаться наверстать упущенное у нас!
Кейт, по-видимому, удивляло, что, представляя себе вкусы и склонности такого авантюриста, Деншер не сумел этого понять. Однако Деншера занимала уже другая мысль:
– Ты полагаешь, что, когда я явился во дворец и застал его уходящим оттуда, как раз это и произошло между ними?
– А ты и не догадался, мой дорогой? – спросила Кейт.
– Ну что за неуклюжий флюгер этот лорд Марк, правда ведь? – произнес пораженный молодой человек.
– Ох, не вздумай его недооценивать! – улыбнулась Кейт. – Ты хочешь сделать вид, что Милли тебе не сказала?
– Каким великолепным ослом он себя перед нею выставил?
Кейт все еще улыбалась.
– А знаешь, ты ведь и правда в нее влюблен.
Деншер подарил ей еще один долгий взгляд:
– Почему же, раз Милли отказала лорду Марку, мое мнение о нем должно свидетельствовать о моей влюбленности? И я вовсе не обязан хорошо думать о нем из-за такого его отношения к другой упомянутой мною особе. И я чувствую, что из твоих слов так и не понял, зачем миссис Лоудер надо все это делать.
– Она и не делает, – впрочем, ей все равно, – пояснила Кейт. – Ты же прекрасно знаешь, на каких условиях множество людей в Лондоне живут вместе, даже когда предполагается, что они живут очень хорошо. Он никак не связан с нами, он просто сделал – попытку. Неужели человеку неудовлетворенному невозможно сделать попытку?
– А потом возвратиться, с уверенностью в радушном приеме, к жертве собственного непостоянства?
Кейт согласилась, ради аргумента в споре, чтобы ее считали жертвой.
– О, он же сделал попытку и в отношении меня. Так что тут все в порядке.
– Ты хочешь сказать, поскольку ты ему тоже отказала?
Кейт балансировала на перекладине лестницы лишь мгновение, а Деншер в это время, видимо, задумался над тем, не подвергается ли чисто историческая истина некоторой деформации? Но Кейт спрыгнула на должную сторону:
– До этого дело не дошло – я не допустила. Я просто вела себя слишком расхолаживающе. Тетушка Мод, – продолжала она, теперь уже ясно и четко, как обычно, – несомненно, считает, что получила от него обещание в отношении меня: обещание, которое, если бы Милли ему не отказала, было бы нарушено. А при том, как все обошлось, ничего не изменилось.
Деншер рассмеялся:
– Это же не его заслуга, что он так оплошал!
– Это по-прежнему его заслуга, что он – лорд Марк, мой милый. Он и сейчас тот, кем был всегда, и он сам знает, кто он. А мне вовсе незачем о нем задумываться, после того, как я с ним обходилась.
– Ох! – раздраженно произнес Деншер. – Ты обходилась с ним прекрасно.
– Меня радует, – усмехнулась она, – что ты все еще способен ревновать! – Но прежде чем он успел отреагировать на это, у нее нашлось, что еще сказать: – Я не вижу, почему вдруг тебя может озадачивать, что столь заметная линия поведения Милли доставляет тетушке Мод большое удовольствие, тогда как что-то другое могло бы ее раздражать. Что иное видит теперь тетушка, как не то, что Милли сама признает свои отношения с тобой настолько драгоценными, что их ни в коем случае нельзя ни на йоту испортить? Такое ее признание не может не казаться тетушке Мод так или иначе включающим и твое подобное же признание. Из чего она, естественно, делает вывод, что чем больше внимания ты уделяешь Милли, тем меньше уделяешь мне.
Тут снова были такие минуты – а мы знаем, что с самого начала их бывало множество, – когда, со странно смешанными чувствами, Деншер восхищался мастерством, с каким Кейт умела выражать самые разные мысли. В этом крылось нечто, немедленно вынуждавшее его увериться в ее правоте и должным образом реагировать. Этот эффект, как бы мы его ни называли, сразу же сказался в его тоне:
– О, если бы она только знала, сколько я «уделяю» тебе…!
Смысл восклицания вовсе не был туманным, но Кейт стояла неколебимо:
– К счастью для нас, мы на самом деле можем считать, что она этого не знает. Так что нам все время сопутствует успех.
– Ну что ж, – чуть помедлив, ответил на это Деншер, – я получаю от тебя то, что ты мне даешь, и я полагаю, что этого хватает для того, чтобы сохранять твердость, то есть устоять на ногах там, где я вообще как-то стою, и я должен быть тебе благодарен. Только, знаешь ли, то, что ты даешь мне, кажется мне все более и более огромным по размеру делом. Мне кажется, что ты все больше и больше ожидаешь от меня, больше в этом отношении, чем в чем-нибудь другом. И мне почему-то кажется, что мне никогда не следует ничего ждать от тебя. Ты очень многого не даешь мне!
Это, казалось, ее поразило.
– Прости, пожалуйста, чего это я не…?
– Я даю тебе доказательство, – произнес Деншер. – Ты не даешь мне ничего.
– Что же тогда ты называешь доказательством? – решилась она спросить минуту спустя.
– То, что ты можешь сделать для меня.
Кейт удивленно задумалась над его словами.
– Разве я не для тебя делаю это? Ты это называешь ничем?
– Это – ничто.
– А я, мой дорогой, рискую ради этого всем.
Они медленно шли вперед по площади, но Деншер вдруг резко остановился:
– Я думал, ты вполне уверена, что, раз твоя тетушка настолько заблуждается, ты ничем не рискуешь.
Впервые после начала осуществления ее замечательной идеи он увидел, что девушка растерялась. Более того, в следующий миг он рассудил, что это ей вовсе не нравится – ни сам факт, ни то, что ее растерянность замечена, ибо она тотчас заговорила с раздражением, а это свидетельствовало, что Кейт уязвлена; ее вид вызвал в его душе – и он почувствовал это не менее быстро – укол снисходительного сочувствия.
– Чем же, по-твоему, следует мне рискнуть? Чего ты хочешь?
Такой вопрос, заданный из опасной ситуации, тронул Деншера, но это только подлило, как он сам сказал бы, масла в огонь.
– Я хочу, чтобы меня любили. Как мне почувствовать, в теперешних условиях, что я любим?
О, она его понимала, притом что умела так блестяще это маскировать, и это позволяло ему действовать прямее, чем если бы такого понимания не было. Каким глубоким при ней всегда становилось его ощущение жизни – таким глубоким, каким было с того момента, как две зимы тому назад, в сумрачном Лондоне, они обменялись знамениями жизни. Деншер никогда не считал Кейт незащищенной, невежественной, слабой; и если он потребовал от нее большего доверия, то лишь потому, что считал – его требование будет правильно воспринято и она сможет ответить согласием.
– Я, вероятно, сумею действовать дальше – с твоей помощью, – продолжал он. – Но без помощи – не смогу.
Теперь она отвернулась от него, и это показало ему, как она его поняла.
– Нам надо быть там – я имею в виду, когда они выйдут.
– Они не выйдут, пока еще – нет! И что мне до того, если и выйдут! – К этому он тут же добавил, как бы торопясь ответить на обвинение в эгоизме, какие его слова, так прозвучавшие даже для него самого, могли заставить Кейт ему высказать: – Почему не покончить со всем этим и не признаться им смело и откровенно? – Это вырвалось у него со всей искренностью. – Господи, если бы ты только приняла меня!