Испытуемые также неверно предполагали, что приняли сознательное решение засмеяться, будто бы смех поддается сознательному контролю. Поэтому испытуемые так уверенно, хотя и неверно, объясняли свое поведение. Но засмеяться — не значит произнести «ха-ха-ха», это не слово, которое можно выбрать произвольно. Если нас попросят засмеяться по команде, мы вряд ли сможем это сделать. В определенном, обычно неформальном социальном контексте мы просто спонтанно начинаем смеяться. Но такое отсутствие волевого контроля не исключает возможности упорядоченного, предсказуемого поведения. Смех возникает в тех местах, где в письменной записи разговора должны были бы стоять знаки препинания; он редко прерывает структуру фразы. Мы можем сказать: «Мне нужно идти, ха-ха», но вряд ли «Мне нужно, ха-ха, идти». Этот эффект пунктуации очень надежен и требует координации смеха с лингвистической структурой речи. При этом смех возникает помимо осознанного контроля говорящего. Другие процессы дыхательных путей, например дыхание и кашель, также прерывают речь и тоже происходят неосознанно.
Открытие структурированного, но не поддающегося сознательному контролю смеха — когда люди не могли адекватно объяснить, почему смеются — привело меня к идее распространить эту ситуацию на другие виды поведения. Возможно, мы всю жизнь прислушиваемся к внутреннему голосу, который нашептывает нам те или иные конфабуляции причин наших действий. Правда ли, что важнейшие детали неврологического процесса, управляющего человеческим поведением, недоступны для самоанализа? Может быть, нужно поставить вопрос о сознании животных с ног на голову? Стоит ли гадать о том, обладают ли сознанием другие животные, насколько это сознание больше или меньше человеческого, насколько оно отличается от нашего? Способны ли мы сознательно контролировать свое поведение лучше, чем животные? Сложное общественное устройство пчел, муравьев и термитов показывает, что разумное поведение возможно при отсутствии сознательного контроля в той форме, как мы привыкли о нем думать. Возможно ли и желательно ли создание механического разума? Является ли разумное поведение признаком сознательного контроля? Какие задачи требуют сознания? Чтобы ответить на эти вопросы, может быть полезен парадоксальный подход к функциям, эволюции и развитию сознания.
Станислас Дехэн
СТАНИСЛАС ДЕХЭН — директор подразделения когнитивного нейроимиджинга медицинского центра Фредерика Жолио, Орсе. Ведет исследования в сфере когнитивной нейропсихологии языка и обработки мозгом цифровой информации. Автор книги «Восприятие цифр: как разум создает математику».
Я верю (но не могу доказать), что мы очень недооцениваем различия между человеческим мозгом и мозгом других приматов.
Конечно, невозможно отрицать, что существуют важные общие черты в строении человеческого мозга и, скажем, мозга макаки. Чувствительная и двигательная зоны коры головного мозга у нас с ними организованы похожим образом; сходство можно найти даже в высших отделах головного мозга. С помощью метода магнитно-резонансной томографии мозга в нашей лаборатории мы наблюдали некоторые совпадения в теменных и лобных областях мозга человека и макаки — эти области отвечают за движения глаз, жесты рук и умение считать.
Но я боюсь, что эти преждевременные выводы о сходстве между мозгом человека и обезьяны могут скрывать от нас серьезные различия. Если сравнить основные зрительные области мозга макаки и человека, мы обнаружим, что у человека эта область в два раза больше; в высших отделах теменных и лобных долей у человека эти участки от 20 до 50 раз больше, чем у макаки. Многие считают, что в таких отделах мозга, как префронтальная и теменная кора, эти различия настолько велики, что привели к появлению дополнительных участков мозга. Что касается микроскопического уровня, существуют данные о том, что в коре передней части поясной извилины мозга человека и человекообразных обезьян обнаружены типы нейронов, которых нет у других приматов; эти так называемые веретенообразные клетки устанавливают связи во всей коре мозга. В итоге в мозге человека возникает намного более развитая дистанционная связность. Такие различия в структуре поверхности и связности, хотя во многих случаях они являются просто количественными, вызвали качественную революцию в функционировании мозга.
Вместе с Жан-Пьером Шанже из Института Пастера мы предположили, что более выраженная связность внутри мозга человека привела к возникновению уникальных и гибких связей между отдаленными участками мозга. Возможно, у людей есть примерно такие же специализированные церебральные процессоры, как и у наших предков-приматов. Однако может оказаться, что мозг человека обладает уникальной способностью получать доступ к информации, находящейся в каждом процессоре, и делать ее доступной почти для всех остальных процессоров с помощью дистанционной связи. Я верю, что у человека есть намного более развитое сознательное «рабочее пространство» — набор участков мозга, способных гибко обмениваться сигналами, позволяя нам управлять информацией изнутри и выполнять уникальный интеллектуальный синтез. Используя дальние связи этого «рабочего пространства», мы можем мобилизовать сверху вниз практически любые участки мозга и довести информацию до сознания.
Как только внутренняя связность системы превышает определенный порог, в ней возникают самоподдерживающиеся состояния активности. Я верю, что рабочее пространство человеческого мозга превысило этот порог и добилось значительной автономии. Это значит, что человеческий мозг намного меньше зависит от сигналов из внешнего мира, чем мозг других приматов. Активность человеческого мозга никогда не прекращается, она переходит из одного участка в другой, создавая чрезвычайно структурированный поток мыслей, которые мы проецируем во внешний мир.
Конечно, спонтанная активность мозга свойственна всем биологическим видам, но если моя гипотеза верна, то мы обнаружим, что в мозге человека она более заметна и структурирована, по крайней мере, в более развитых областях коры, где есть плотные нейроны «рабочего пространства» с длинными аксонами. Кроме того, если активность человеческого мозга может происходить независимо от внешних стимулов, нам придется искать новые парадигмы для его изучения, ведь «бомбардировки» человеческого мозга стимулами, как мы делаем в большинстве экспериментов по методу магнитно-резонансной томографии, уже недостаточно. Уже есть некоторые доказательства этого: сравнивая данные функциональной магнитнорезонансной томографии мозга людей и макак при активации одними и теми же визуальными стимулами, Гай Орбен и его коллеги из Католического университета Лейвена обнаружили, что активность префронтальной коры у макак в пять раз больше. При этом они отмечают, что «возможно, у людей больше волевого контроля над обработкой образов, чем у обезьян».
Человек также обладает уникальной способностью расширять свою функциональность, изобретая новые культурные инструменты. Письменность, арифметика, наука — все эти изобретения появились недавно. У нашего мозга не было времени эволюционировать настолько, чтобы создать все эти инновации. Но я думаю, что они стали возможными, так как люди способны по-новому мобилизовать старые области своего мозга. Когда мы учимся читать, то трансформируем определенный участок нашей визуальной системы, которая называется «зоной визуальной словоформы». Это позволяет нам распознавать ряды букв и связывать их с участками, отвечающими за речь. Точно так же, когда мы учим арабские цифры, то создаем схему, позволяющую быстро преобразовывать форму в ее содержание, — мгновенную связь между билатеральными визуальными участками мозга и теменной областью, ответственной за понимание количества. Даже настолько простое изобретение, как счет с помощью пальцев, кардинально отличает наши когнитивные способности. Индейцы Амазонки, которые до сих пор не изобрели счета, не способны совершить даже простейшие арифметические операции, скажем, отнять от шести два.
Такая «культурная рециркуляция» показывает, что функциональная архитектура человеческого мозга основана на сложном сочетании биологических и культурных элементов. Вероятно, образование еще больше увеличивает разрыв между человеческим мозгом и мозгом наших братьев-приматов. Практически все эксперименты с использованием магнитнорезонансной томографии мозга человека сегодня проводятся на хорошо образованных добровольцах. По-видимому, их мозг чрезвычайно трансформирован. Чтобы лучше понять различия между мозгом человека и обезьяны, нам нужны новые методы, позволяющие расшифровать организацию мозга младенца и выяснить, как он меняется в процессе образования.
Стивен Косслин
СТИВЕН КОССЛИН — профессор психологии Гарвардского университета и дипломированный психолог отделения неврологии Массачусетской больницы. Автор книги «Влажный разум: новая когнитивная неврология» (в соавторстве с Оливером Кенигом).
В наши дни кажется очевидным, что разум — производное мозга (не сердца, не печени, не какого-то другого органа). На самом деле, я иду дальше и считаю, что разум — продукт деятельности мозга. Но эта идея не противоречит одному нестандартному предположению: наш разум может быть продуктом не только нашего собственного мозга, но, отчасти, и мозга других людей.
Позвольте мне объяснить. Эта идея основана на трех ключевых наблюдениях.
Первое. Наш мозг ограничен, поэтому мы используем «костыли», дополняющие и расширяющие наши способности. Например, попробуйте умножить в уме 756 на 312. Трудно, правда? Проще, если под рукой есть карандаш и бумага, а еще лучше — электронный калькулятор. Подобные устройства — своего рода «протезы», компенсирующие недостаток умственных способностей, точно так же как деревянная нога компенсирует физический недостаток.
Второе наблюдение состоит в том, что наш главный «протез» — это другие люди. Мы создаем то, что я называю «системами социальных протезов», или ССП. Мы предполагаем, что другие люди увеличат наши умственные способности и помогут нам регулировать и конструктивно выражать наши эмоции. Хороший брак отчасти может оказаться результатом того, что два человека служат друг для друга эффективными ССП.
Третье наблюдение состоит в том, что ключевой элемент для того, чтобы служить ССП для других людей, — научиться им помогать. Те, кто входит в нашу «систему социальных протезов», адаптируются к нашим индивидуальным потребностям, желаниям и пристрастиям. А акт научения меняет мозг. Входя в нашу ССП, человек дает нам на время часть своего мозга!
Коротко говоря, мозг других людей становится продолжением нашего собственного мозга. А если разум — продукт мозга, то наш разум — продукт не только нашего собственного мозга, но и мозга тех, кто входит в нашу ССП.
Практическое применение этих идей может быть довольно широким — от осознания, почему мы так или иначе ведем себя по отношению к другим, до понимания происхождения этики и религии. На самом деле, можно сказать, что, когда наше тело умирает, часть разума продолжает жить. Но прежде чем исследовать такие таинственные территории, было бы неплохо иметь твердую почву под ногами — то есть получить доказательства, что подобные рассуждения вообще стоит принимать всерьез.
Алекс Пентланд
АЛЕКС (СЭНДИ) ПЕНТЛАНД — пионер в области «нательных компьютеров», систем мониторинга состояния здоровья, «умного» окружения и технологий для развивающихся стран. Профессор Массачусетского технологического института; в настоящее время возглавляет группу, исследующую динамическое поведение человека, в лаборатории средств информации Массачусетского технологического института.
Что, если каждый из нас — элемент коллективного интеллекта, обладающий при этом отдельным сознанием? Тогда можно было бы ожидать, что коллективный разум время от времени напоминал бы о себе, непосредственно управляя отдельными умами. Разъяренные и испуганные толпы иногда считают примерами коллективного разума в действии: в толпе возникают нелингвистические каналы коммуникации, подавляющие способность к рациональному поведению отдельного человека.
Но каким бы мощным ни было подобное групповое давление, обычно его считают просто свидетельством слабости рационального мышления отдельной личности, примитивной поведенческой системой, обеспечивающей безопасность племени в трудные времена. Конечно, такой племенной разум не действует в рамках нормального, ежедневного поведения — или все же действует? Если бы человеческое поведение было во многом основано на коллективном племенном разуме, можно было бы ожидать, что нелингвистическая система социальных сигналов — подобная той, которая движет поведением толпы — действовала бы даже в самых рациональных и важных человеческих взаимодействиях. Как в танце пчелы, так и в этой системе были бы нелингвистические сигналы, точно предсказывающие важные поведенческие результаты.
Именно это я и обнаружил. Вместе с членами моей исследовательской группы мы создали компьютерную систему, регистрирующую и оценивающую ряд нелингвистических социальных сигналов, например, заинтересованность, подражание, деятельность и стресс. Эта система анализирует «тон голоса» человека с интервалом в одну минуту. Люди крайне редко осознают тон своего голоса. Но другие исследователи (Яффе, Шартран и Барг, Франс, Каген) показали, что фиксация подобного поведения позволяет прогнозировать развитие у детей речи, способность к сопереживанию, депрессии и даже развитие личности ребенка. Мы обнаружили, что можем использовать подобные измерения передачи социальных сигналов для точного прогнозирования самых разных поведенческих результатов.
Примеры объективного и инструментального поведения, результат которого мы можем точно предсказывать, включают переговоры о зарплате, решение о том, пойти ли на свидание, и роли в социальной иерархии. Среди примеров субъективных предсказаний — выбор нового сотрудника из нескольких кандидатов, проявление сочувствия или интереса к другому человеку. Точные прогнозы даже для длительных взаимоотношений можно сделать, понаблюдав всего в течение первых нескольких минут. При этом лингвистическое содержание поведения, похоже, не слишком влияет на прогноз.
Я считаю, что эти данные поразительны. Мы исследуем некоторые из самых важных взаимодействий, возможных между людьми: поиск партнера, устройство на работу, переговоры о зарплате, определение своего места в социальной иерархии. К этим действиям мы готовимся и интеллектуально, и стратегически, иногда в течение десятилетий. И все же во многом не осознаем социальных сигналов, возникающих в начале взаимодействия, хотя они прогнозируют его результаты гораздо точнее, чем любые аспекты контекста (Привлекателен ли он? Достаточно ли у нее опыта?) или содержание разговора (выбранная стратегия убеждения, аргументы и т.д.).
Почему так происходит? Можно было бы предположить, что социальные сигналы, которые мы измеряем, возникли как средство установления племенной иерархии и связей. По аналогии, психолог Робин Данбар считал, что язык развивался в процессе груминга[17]. По этой теории племенной разум представляет собой бессознательный коллективный договор об отношениях и ресурсах, рисках и наградах. Он взаимодействует с сознательным разумом отдельных членов племени, «фильтруя» мнения согласно их ценности для племени. Наши данные соответствуют этой гипотезе и предсказывают результат в ситуациях социального взаимодействия. Например, во время переговоров по поводу зарплаты человеку более низкого статуса важно показать, что он — «командный игрок» и продемонстрировать эмпатию. А в ситуации возможного свидания основная переменная — интерес женщины. По нашим данным, существуют определенные паттерны социальных сигналов, почти всегда вызывающих желаемые состояния.
Важный вопрос об этих социальных сигналах: являются ли они независимым каналом коммуникации — иными словами, первичны ли эти сигналы или их можно назвать следствием лингвистической структуры (т.е. языка)? У нас еще нет окончательного ответа на этот вопрос, но мы уже знаем, что подобные исследования предсказывают развитие речи у младенцев и развитие личности ребенка и показывают, что взрослые могут менять социальные сигналы, меняя роли и позиции в ходе беседы. Более того, в наших исследованиях лингвистическое и фактическое содержание не показали заметных корреляций с паттернами или интенсивностью социальных сигналов. Так, даже если социальные сигналы оказываются лишь дополнением к обычной лингвистической структуре, это очень важное дополнение — нечто вроде аннотации речи, отражающей намерения оратора!
Итак, вот во что я верю, но не могу доказать: в значительной степени наше поведение определяется бессознательными социальными сигналами. Они определяют контекст, степень риска и структуру вознаграждения, в рамках которых происходят традиционные когнитивные процессы. Эта гипотеза соответствует идее Стивена Пинкера о сложности мозга и размышлениям Стивена Косслина о «системе социальных протезов». Она также предлагает конкретный механизм для хорошо известных процессов поляризации группы, группового мышления и иррационального поведения больших групп. Коротко говоря, возможно, есть смысл исходить из того, что люди обладают не только индивидуальным интеллектом, но и коллективным племенным разумом.