Какое-то время Сайленс неподвижно лежала в огромной постели, сонно зевала… И вдруг поняла, что хоть и проснулась, но пение все звучит.
Сайленс тут же села. Ангельски прекрасный голос доносился из-за полуоткрытой двери, ведущей в спальню Мика О’Коннора. Она встала, набросила на плечи шаль и подошла к кроватке Мэри Дарлинг. Девочки в ней не было, но Сайленс это не испугало. Она уже начинала понимать, чей это был голос. Стараясь не шуметь, Сайленс подошла к двери и заглянула внутрь.
И от увиденного у нее перехватило дыхание.
Мик О’Коннор стоял возле камина, спиной к ней. Рубашку он снял и остался лишь в облегающих черных бриджах и охотничьих сапогах. Гладкая кожа на его широкой спине была загорелой, на плечах и руках играли рельефные узлы мускулов. И пират действительно пел – прекрасным, чуть хрипловатым тенором. Сайленс никогда в жизни не слышала ничего красивее. Как же получилось, что у человека с черной, как смола, душой такой прекрасный голос, которому позавидовали бы сами ангелы?
Мик чуть повернулся в ее сторону, и Сайленс увидела в его сильных руках Мэри Дарлинг. Девочка доверчиво прижималась розовой щечкой к груди пирата, ее глаза были закрыты. Она спала, а Мик осторожно гладил дочку по черной головке.
Наверное, Сайленс не выдержала и изумленно охнула, потому что Мик поднял голову и глянул прямо на нее. Но петь он не перестал:
И хотя это были лишь слова из песни, Сайленс почувствовала, что краснеет. Конечно, Мик не имел в виду ее. Это была лишь старинная баллада о любви.
И все-таки Сайленс не могла оторвать от него взгляд. Темные красивые глаза пирата, казалось, хотели сказать ей что-то важное – то, чего не было в песне. Сайленс не выдержала и скрестила руки на груди, чтобы унять дрожь.
Баллада закончилась. Прозвучала последняя бархатная нота, но Мик продолжал пристально глядеть ей прямо в глаза.
Сайленс прокашлялась, глотая комок в горле.
– Что с Мэри? – спросила она хриплым голосом.
Мик тряхнул головой, словно тоже пробуждаясь ото сна, и посмотрел на девочку.
– Мне кажется, она заснула. Во всяком случае больше меня не изводит.
Сайленс широко улыбнулась и чуть не запрыгала на месте от радости:
– Она тебя изводила? Да это просто чудесно!
Мик хмуро глянул на нее:
– Значит, вот чему ты учишь ребенка? Ненавидеть отца?
– О нет, – торопливо произнесла Сайленс. Неужели он решил, что Мэри Дарлинг капризничала специально, чтобы позлить его? Какая глупость! – Просто все это время она была такой вялой и неподвижной. Раз у нее появились силы изводить взрослых, значит, наша малышка поправляется.
– Ага. – Мик глянул вниз на малышку. Его взгляд можно было назвать почти нежным. – Ну, пусть тогда орет что есть мочи, я буду этому только рад.
– И я тоже.
Сайленс подошла к нему и осторожно взяла спящую девочку. Мэри Дарлинг что-то пробормотала, а потом прижалась к ее теплой груди. Да, щечки у нее были розовые, но не ярко-малиновые, и маленькое тельце не пылало жаром. Сайленс чуть не заплакала от счастья, шепча благодарные молитвы Богу.
– Лучше уж пусть ребенок шумит, чем лежит без движения, – сказала она, поднимая взгляд и улыбаясь Мику.
– Да, – согласился пират, – теперь я тебя понимаю.
Он взял с кровати рубашку и надел ее, но заправлять не стал. В его глазах появилось какое-то новое выражение, и Сайленс смущенно опустила голову. Больше ее ничто не держало в комнате Мика, но почему-то она не хотела уходить.
– У тебя красивый голос, – наконец произнесла Сайленс.
– Правда? – недоверчиво фыркнул пират.
Сайленс глянула на Мика, удивляясь его пренебрежительному тону.
– Конечно! – воскликнула она. – Странно, что ты этого не знаешь.
– Ну да. – Мик поморщился. – В детстве я много пел на улице, чтобы заработать на хлеб. – Поймав ее вопросительный взгляд, он продолжил: – Когда у нас становилось совсем пусто в доме, мама брала меня с собой и шла на улицу. Там она клала перед нами платок на мостовую, и мы вместе пели, а люди кидали нам медяки. А петь приходилось очень долго – порой целый день. Зато было что поесть на ужин.
У Сайленс сжалось сердце. Мик говорил об этом легко, даже с бравадой. Однако она теперь знала его гордый характер и представляла, как ему было больно и унизительно просить деньги на улице.
– Сколько тебе было лет?
– Точно не помню, – задумчиво ответил он. – Но это одно из моих первых воспоминаний детства – как я сидел на том углу, а была зима и дул ледяной ветер.
– О боже, это ужасно, – сочувственно проговорила Сайленс.
Мик глянул на нее со злобной иронией и произнес:
– Ну что ты, у меня бывали дни и похуже.
Она закусила губу. Действительно, в Сент-Джайлзе деньги никому просто так не давались. Бедняки приезжали в Лондон отовсюду: из далеких и близких деревень, из Шотландии, Ирландии и даже из далеких европейских стран. Рабочих рук было слишком много, а мест, где платили деньги, – мало. Так что все вертелись, как могли. Сайленс видела толпы женщин, которые возвращались после позорной ночной работы. И таким способом кормились не только женщины, но и дети, причем среди них попадались и мальчики.
Сайленс глянула на Мика из-под опущенных ресниц. Его не зря называли Красавчиком: у него были темные большие глаза, чувственный рот, густые волосы цвета воронова крыла. Несомненно, в детстве он был очень милым мальчиком.
Слишком милым для такого места, как Сент-Джайлз.
– Ты ведь ирландец, да? – спросила Сайленс, но тут же пожалела об этом. Ирландцев в Лондоне было огромное количество, и местные их презирали.
Мик улыбнулся, и на щеках у него появились ямочки.
– Да, моя мама приплыла сюда из Ирландии, чтобы найти работу. На родине было совсем плохо. Ее мать овдовела и осталась одна с десятью детьми на руках. Во всяком случае так она мне рассказывала, потому что я с ирландской родней никогда не встречался. – Мик наклонился и взял со спинки стула рубашку. – Готов поспорить, твоя семья совсем другая.
– Да, – кивнула Сайленс. – Предки моего отца – все коренные лондонцы, а вот родня матери – из Дорсета. Они до сих пор там живут, только я редко их вижу.
– Я знаю, что у тебя есть сестра и брат.
– На самом деле две сестры и три брата, – с улыбкой поправила его Сайленс. – И я из них самая младшая. Самая старшая сестра, Верити, после смерти мамы вырастила меня и Темперанс, а когда умер отец, его дело унаследовал Конкорд. У них обоих есть семьи. Моего среднего брата зовут Аса, но я мало что о нем знаю. Он у нас, как говорится, «паршивая овца». Темперанс раньше управляла нашим сиротским приютом, а потом вышла замуж за лорда Кира. Ну, а Уинтера ты видел сам. Кстати, он мне ближе всех по возрасту.
Сайленс резко остановилась. Наверное, столь подробное повествование о родственниках выглядело очень глупо со стороны.
Ей пришло в голову, что, хоть она и не обладала такими несметными богатствами, как Мик, у нее было нечто гораздо более ценное – большая дружная и приличная семья. Хотя стоит признать, что в своем мире воров и попрошаек он добился очень многого. Подняться из самых низов и стать королем ночного Сент-Джайлза мог только исключительно умный и хитрый человек.
– У тебя было счастливое детство. – Мик произнес фразу утвердительно, но по его тону Сайленс чувствовала, что он не вполне понимал, как детство может быть счастливым. Боже правый, что же пришлось вытерпеть маленькому мальчику Мику О’Коннору?
– Да, – просто ответила она. – Отец воспитывал нас в строгости, но он любил всех детей и сделал все возможное, чтобы мы получили хорошее образование. Наша семья была небогата, но в еде и одежде мы никогда не нуждались.
– Значит, твой отец умел зарабатывать деньги, – кивнув, произнес Мик.
– Ты расскажешь о своей семье? – нерешительно спросила Сайленс. – Чем занималась твоя мама, когда переехала в Лондон?
– Я слышал, что до моего рождения она работала пряхой.
– А потом?
Мик устремил на нее холодный, лишенный каких бы то ни было эмоций взгляд и спокойно произнес:
– А потом она встретила монстра.
Сайленс накрыла головку Мэри Дарлинг рукой, словно пытаясь защитить ее от страшных слов Мика. Что же это был за человек, если даже самый безжалостный пират на Темзе называл его чудовищем?
Красивое лицо Мика исказилось ужасной гримасой боли и ужаса.
– Этот монстр будто заколдовал мать. Он умел красиво говорить и знал, как прятать свое злобное нутро. Он, как жирный паук, все плел вокруг нее паутину лжи, и вскоре она уже не могла из нее выбраться. Она полностью подчинилась ему и в конце стала смотреть на мир его черными глазами и вести себя так, будто всегда слышала в голове его голос. У этого чудовища была винокурня, и мама помогала ему гнать джин. Когда денег становилось мало, он заставлял ее идти на улицу и продавать себя мужчинам, а утром забирал все до последнего медяка. Иногда монстр гнал ее туда просто из прихоти, чтобы показать, кто главный в доме, и мама всегда подчинялась ему, настолько крепко он держал ее за горло. Это было словно наваждение.
Красивое лицо Мика исказилось ужасной гримасой боли и ужаса.
– Этот монстр будто заколдовал мать. Он умел красиво говорить и знал, как прятать свое злобное нутро. Он, как жирный паук, все плел вокруг нее паутину лжи, и вскоре она уже не могла из нее выбраться. Она полностью подчинилась ему и в конце стала смотреть на мир его черными глазами и вести себя так, будто всегда слышала в голове его голос. У этого чудовища была винокурня, и мама помогала ему гнать джин. Когда денег становилось мало, он заставлял ее идти на улицу и продавать себя мужчинам, а утром забирал все до последнего медяка. Иногда монстр гнал ее туда просто из прихоти, чтобы показать, кто главный в доме, и мама всегда подчинялась ему, настолько крепко он держал ее за горло. Это было словно наваждение.
– А твой отец? – храбро спросила Сайленс. – Ты знаешь его?
Но Мик не ответил ей. Он просто смотрел на нее красивыми темными глазами и молчал.
Мик увидел, как лицо Сайленс побелело. Наверное, история матери-шлюхи и картины страшной нищеты вызвали у нее отвращение? Или, может быть, ей стало немного жаль его? Но разве такое может быть – ведь она считает его дьяволом в человеческом облике?
Сайленс стояла перед ним, держа на руках спящего ребенка. На ней была только старая ночная сорочка длиной до середины икр и такая же потрепанная шаль. Босые ступни на толстом ковре казались особенно маленькими и изящными, и если присмотреться, то сквозь материю можно было разглядеть туманные очертания ее бедер. На мгновение ему показалось, что он увидел темный треугольник внизу живота, но скорей всего это были фантазии его воспаленной похоти. Мик просто смотрел на нее и уже чувствовал сильное возбуждение. Ему даже пришлось надеть рубашку навыпуск, чтобы хоть как-то скрыть выпиравшее достоинство.
И чем дольше Сайленс находилась в его спальне, тем тяжелее ему было бороться с мужским желанием. Неужели она не понимает, что с ним творится? Чем это может обернуться для нее? Сайленс прекрасно знала, что такие слова, как честь или жалость, для него ничего не значат, но продолжала соблазнять его полупрозрачной рубашкой и босыми ногами.
Но это была не вся правда. Мик посмотрел на черную кудрявую головку девочки, спавшей в ее руках. Он вспомнил, что Сайленс осталась с ним только из-за этой крошки. Любовь к ребенку сделала ее такой уязвимой, и Мик почувствовал, как в нем все сильнее разгорается желание защитить эту женщину и материнскую любовь в ее сердце, которая – он точно знал это – была дороже всего золота его парадных покоев. И сильнее похоти.
– Я… я не знала, что у тебя было такое ужасное детство, – запинаясь, сказала Сайленс.
Мик тряхнул головой, с трудом вспоминая, о чем они разговаривали.
– Да ладно, для ребенка из Сент-Джайлза это обычная история.
– Но так не должно быть. Твоей матери следовало защищать тебя.
Мик искоса глянул на нее и чуть не застонал. Сайленс соблазнительно покусывала нижнюю губу, лицо было растерянным.
– Такова жизнь, и ничего тут не поделаешь. Дети рождаются в грехе и учатся обслуживать себя сами, как только начинают ходить. Почему моему детству следовало быть другим?
– Потому что мы не животные, – просто ответила Сайленс. – Ты заслуживал большего.
Мик хрипло рассмеялся, нещадно давя боль в сердце, которую вызвали слова Сайленс.
– Может, в твоем мире все иначе, – сказал он. – Но в моем все люди думают лишь о том, как бы выжить. – Ему вдруг ужасно надоел весь этот разговор. – Моя мама была не хуже и не лучше любой другой, и глупо говорить, что я заслуживал чего-то большего.
– Нет! – воскликнула Сайленс. Мик вдруг почувствовал, как ее ладонь легла ему на плечо. Он удивленно заглянул ей в глаза. Те полыхали огнем уверенности, в глубине вспыхивали коричневые и зеленые искры. – Ты можешь считать меня дурочкой, ведь мои комнаты не ломятся от золота, я не меняю любовников, не рискую жизнью, грабя корабли на Темзе, и законы морали для меня не пустой звук. Но я знаю точно: у каждого ребенка должна быть любящая мать. Такая, которая готова горы свернуть, лишь бы защитить его и спасти от любых бед.
От страстной речи лицо Сайленс раскраснелось. Мик слушал ее, смотрел на розовые полуоткрытые губы и сиявшие глаза и чувствовал, что падает в темную бездну. Он с трудом дышал, в голове не было ни одной мысли. А когда она сказала, что мать должна защищать своего ребенка, ему показалось, будто его ударили в грудь.
Картины детства одна за другой вставали перед ним: холодные ночи на улице, голод и страх, удары кожаным ремнем по спине. И последняя, самая ужасная сцена, о которой Мик так сильно хотел забыть навсегда.
– Может, мать и правда не особо любила меня, – наконец прошептал он.
В огромных глазах Сайленс вдруг заблестели слезы:
– Может быть. Но это не значит, что ты вообще не заслуживаешь любви.
Мик больше не мог сдерживаться. Сайленс плакала – из-за него. Он нагнулся и коснулся губами ее рта почти целомудренным поцелуем. Между ними спал ребенок, потому Мик не мог обнять Сайленс. Но он все равно чувствовал тепло и женственную мягкость, волнами исходившую от нее. Его губы танцевали на губах Сайленс, подобно бабочке на лепестке цветка. И, когда она едва слышно застонала, Мик нагнул голову еще ниже, ни на секунду не прерывая нежных ласк. Внизу живота у него творилось нечто невообразимое, но он не наступал дальше, как делал это с другими женщинами. Ему было достаточно наслаждаться ее губами. Наслаждаться самой Сайленс, а не ее телом.
Когда Мик поднял голову, ее красивые глаза были затуманены.
Он улыбнулся ей и провел пальцем по мягкой щеке. Сайленс наклонила голову к его ладони, а палец уже медленно опустился вниз, по изящной линии шеи, задержался в ямочке у основания и наконец коснулся верхней части груди, которая едва виднелась из выреза ночной рубашки.
Мик посмотрел на нежную сливочную кожу Сайленс, оттенявшую его загорелую руку, и сглотнул.
– Тебе надо уйти.
Пират заглянул ей в глаза.
Непонятно, что там увидела Сайленс. Но она тут же молча повернулась и вышла.
Мик тихо выругался и прислонился головой к стене. Его мужское достоинство едва помещалось в бриджах и рвалось наружу. Раньше он бы просто позвал к себе готовую на все шлюху, с которой можно было проделывать любые, даже самые экзотические акты соития. Но сейчас ему стало тошно от одной мысли о проститутке. Его страсть могла удовлетворить только одна женщина.
Та, чья материнская любовь была так же сильна, как и его волчье стремление выжить на улицах Сент-Джайлза.
Мик вспомнил ее покрасневшее лицо, слегка опухшие от поцелуя губы, и его мужское достоинство болезненно дернулось.
Пират выругался и стал расстегивать бриджи. Он не привык отказывать себе в удовольствиях и потому вынул воспаленную от желания, покрасневшую плоть и взял ее в руки.
Интересно, что сделала бы Сайленс, если бы увидела его за таким занятием? Скорей всего в ужасе посмотрела бы на него и тут же убежала. Но что, если бы она задержалась – хоть на мгновение? Мик чуть не задохнулся от возбуждения, когда представил Сайленс, сидящую перед ним на кресле. Пусть ее веки отяжелеют от страсти, голову она откинет назад, открывая пульсирующую у основания голубую жилку.
Мик застонал и принялся еще быстрее работать рукой.
А если Сайленс раздвинет ноги? Тогда он подойдет к ней, встанет на колени и медленно поднимет подол рубашки, обнажая белоснежные бедра и то место внизу живота, покрытое мягкими завитками волос. Он проведет по нему большим пальцем, увидит, как нежные лепестки ее пещерки разойдутся, вдохнет аромат страсти.
Мик зарычал от нараставшего возбуждения и схватил второй рукой напрягшуюся под его членом плоть.
Конечно, потом он коснется языком ее самого интимного места. И начнет ласкать – так страстно, что Сайленс выгнется под ним, и ему придется положить руку ей на живот, чтобы удержать ее на месте. Но она все равно будет кричать от блаженства, и…
Мик достиг пика и со стоном излил семя на пол, а потом прислонился к стене, дрожа от пережитого наслаждения. Если даже фантазии об этом привели его к такому взрывному финалу, то что с ним будет, если Сайленс и вправду позволит поцеловать себя там? Мик слабо улыбнулся. Он был готов биться об заклад, что ее строгий муж никогда не дарил ей это особенное удовольствие. И был готов многое отдать, чтобы первым поласкать ее нежную пещерку.
Если бы только Сайленс разрешила ему…
Сайленс осторожно – и очень-очень тихо – закрыла дверь в спальню Мика. А потом прислонилась к ней спиной и положила руку на грудь. Сердце у нее колотилось как бешеное.
Когда она заглянула в комнату, ей сразу стало понятно, что происходившее там не предназначено для посторонних глаз. Положив девочку, Сайленс вернулась, чтобы сказать ему нечто важное. Но, увидев Мика, она потеряла дар речи. Все мысли вылетели у нее из головы.