– Я могу тебе сто квартир дать, дуреха! – уже ласково сказал Митрохин. – Но мне нужно, чтобы он тебе дал. Понимаешь?
– Конечно, понимаю. Вы там будете нас с ним голыми фотографировать.
– А тебя это колышет? – Митрохин испытующе глянул снизу на Полину.
– Нет, просто интересно, – усмехнулась Полина, задумчиво разглядывая простертое на ковре голое тело Митрохина.
– А почему ты про своего американца никогда не спрашиваешь?
– А вы все равно не скажете…
– Ты его еще любишь?
– Не знаю… Нет, наверно… – Полина вдруг вскинула глаза к его лицу, сказала в упор: – Я хочу замуж. За Стрижа.
– Что-о?! – Митрохин от изумления даже приподнялся на локте.
– А что – разве секретарь ЦК не может со старой женой развестись?
– Та-ак… – задумчиво протянул Митрохин и снова улегся на ковре. – А вообще-то это было бы гениально! – Он заложил ладони под затылок, стал прикидывать ситуацию: – Но тогда действительно ты у него ничего не проси. Пока не проси. Разыгрывай влюбленную целку. Ты поняла? Что ты делаешь?!…
Спрыгнув с подоконника, Полина взяла со столика вазочку с икрой, подошла к Митрохину и теперь стояла над ним с озорно-лукавым огнем в своих зеленых глазах.
– Не дури… – предупредительно произнес Митрохин.
– А вы мне поможете со Стрижом?
– Как?
– Ну, мало ли… КГБ все может… – шагнув к стереоустановке, Полина нажала несколько кнопок, и в полумраке зимней дачи вновь прозвучал негромкий, тонкий, как прорастающий колос, мотив арии России и самые начальные, почти робкие слова: «Я – Россия ковыльная, я – Россия степная…»
– Ну, говори, что у тебя на уме? – сказал Митрохин вернувшейся к нему Полине.
– А вот что! – она вдруг быстрым движением опрокинула на его грудь всю вазочку с икрой.
– Что ты делаешь, идиотка?! – вскочил Митрохин.
– Да подождите! – удержала его Полина, нагнулась и в такт музыке стала вылизывать икру, озорно поводя головой из стороны в сторону. При этом в наклонах ее юного тела, в упавших потоках волос, в изгибе белых рук и в абрисе бедер – во всем снова была идеальная, классическая грация.
Митрохин даже головой покачал:
– Ну кошка! Прямо Роден!…
Но в следующую минуту ему уже было не до классического искусства. Под ласкающими движениями народной артистки СССР ослабленный Председатель Президиума ожил, и дух его вознесся вместе с возрастающей мелодией арии из оперы «Весна России».
Но Полина не спешила. Она явно наслаждалась своей властью над Главой правительства.
– А у жены Стрижа разве нет любовника? – вдруг спросила она между делом.
– Ах вот ты что хочешь! Чтобы мы ей любовника… – догадался Митрохин и вдруг не выдержал этой пытки блаженством – с диким рыком, неожиданным при его светских манерах, схватил Полину, с силой развернул ее и надломил лицом вниз, а высокими роденовскими бедрами вверх. – Вот тебе! – вошел он в нее, цепко ухватив актрису за талию. – Вот тебе «ковыльна-я!» Вот тебе «степная!» Пока ты за Стрижа замуж не вышла! Ишь куда замахнулась, курва! Да мы ей десять любовников подсунем! Я тебя озолочу, если ты его на себе женишь! Мы его вот так иметь тогда будем! Жени его на себе! Жени!… Жени!… Жени!…
Раскачиваясь в такт его сильным ударам и водя по ковру копной золотых волос, Полина хрипло и счастливо дышала открытым ртом.
А мелодия «России ковыльной» все набирала высоту и силу…
24. Екатеринбург. 06.50 по уральскому времени
В 6.50 очередь, наконец, увидела двух милиционеров, идущих на дежурство к хлебному магазину. Один из них, Сергей Шаков, был рослый тридцатилетний сержант с круглым красно-кирпичным лицом и светло-голубыми глазами. Шапка-ушанка с милицейской кокардой была заломлена на его голове набок и открывала светло-рыжий чуб. Второй милиционер, Василий Карюк, толстый пятидесятилетний старшина, имел неожиданное при его теле-бочонке лицо язвенника – сухое, остроносое и злоглазое, как у мелкой собаки. В обязанности этого милицейского наряда входило выстроить очередь перед открытием магазина и наблюдать за порядком, но вид Шакова и Карюка вовсе не выражал сейчас служебного рвения. По тому, как лихо были заломлены назад их меховые шапки, по налету испарины на гладко-красном лице молодого Шакова и по мечтательной замутненности в собачьих глазах пожилого язвенника Карюка, – по всей совокупности этих мелких деталей опытному взгляду толпы сразу открылось, что милиционеры опоздали на дежурство не по служебной занятости, а просто приняли только что по двести граммов спирта и вкусно закусили. И хотя вполне возможно, что милиционеры пили только чай, но промерзшая за ночь толпа вдруг пришла в ярость только от одного вида сытости и тепла на лицах милиционеров. Послышался насмешливый свист, громкие выкрики:
– Явились, мордовороты! Смотри, бля!… – Небось, кобелили на пару! А народ тут мерзнет!
– Хоть бы газету принесли – про новые нормы узнать!
– А что им народ?! Счас покрутятся пять минут, возьмут по две буханки и опять по бабам! Вот и вся их работа!
– Нет, не вся! Не слыхал, как они в Воронеже наработали? Бабью демонстрацию танками да автоматами расфуячили!
– Это они могут! Такой козел за паек родную мать расстреляет, рука не дрогнет!
– Эй, Шаков, вы мясо-то настоящее жрали? Или как мы – китовое?
– Карюк! Ты там как – сам палку бросал или тебе молодой держал?
– Шаков, мать твою вперекрест! Принес бы «патриотку» – людям согреться!…
В очереди расхохотались – большие двухлитровые бутыли водки с ручкой, наподобие западных, появились сразу после смены правительства, и народ тут же окрестил их «патриотками».
Милиционеры оторопели от такой встречи и принялись рьяно наводить порядок.
– Хватит пи…! А ну, первый десяток! Пять шагов от магазина – марш! Марш!
– Второй и третий десяток, построиться по-одному!
– «Счетчицы»? Ну и что, что вы «счетчицы»?! Все, отсчитались! Идите на свои места! Первый десяток – заходь в магазин за хлебом!…
– Счетчицы пусть стоят! – крикнули из хвоста очереди. – Пусть считают! Восемьсот человек должны хлеб получить!
– Получат, получат! – сказал Шаков. – Мы разберемся! А вы катитесь на свои места! Тоже мне – народный контроль! У каждого на руке номер написан? Написан! Ну, восемьсот номеров и получат хлеб!…
Но толпа прекрасно знала, что ни номера на ладонях, ни даже самые бдительные «счетчицы» не спасут от неизбежной недостачи двадцати, а то и тридцати буханок хлеба. Через полтора часа, когда будут распроданы все восемьсот буханок, выяснится, что хлеб получили не 800 человек, а 780 или 750! А куда делись остальные буханки – никто не сумеет выяснить. Даже если вызовут ревизора, продавщица предъявит ему ровно восемьсот отрывных хлебных талонов. Притом четыре буханки хлеба унесут без всяких талонов эти два милиционера – таков неписаный закон и оброк. Еще две буханки возьмет уборщица магазина и штук пять – сама продавщица, это тоже в порядке вещей. Но куда денутся еще три десятка буханок? «Очередь получила, – скажет продавщица, не моргнув глазом,-вот же талоны!…»
Когда первые полсотни людей получили хлеб, нервное напряжение толпы чуть поугасло. Вместе с очередью девочка приближалась к заветной двери магазина и уже достала из внутреннего кармашка пальто желтую, из второсортной бумаги книжечку с отрывными хлебными талонами. Но именно в это время она заметила некую короткую игру взглядов между молодым милиционером Шаковым и смазливой бабенкой, стоящей неподалеку от магазина в числе нескольких зевак. Этих зевак милиционеры постоянно отгоняли подальше от очереди и магазина, но они все равно настырно лезли. Поймав короткую и многозначительную переглядку Шакова с двадцатипятилетней блондинкой в черном тулупе, девочка сразу поняла к чему этот молчаливый сговор. При первом же удобном случае милиционер протолкнет эту бабенку в магазин без очереди. «Но дудки!» – решила про себя девочка и уже не спускала глаз с этой бабенки. А та, как ни в чем не бывало, отвернулась от очереди, отошла до угла и стояла там с таким видом, словно не имела никаких преступных намерений.
Еще один десяток людей запустили милиционеры в магазин… затем еще один…
– Неужели опять нормы выработки поднимут? – ворчал кто-то в очереди. – Ведь только на октябрьские праздники поднимали! Куда уж дальше? Совсем сталинские порядки стали…
Через два десятка наступала очередь девочки, а эта блондинка в черном тулупе и не думала, вроде бы, лезть в магазин без очереди, а стояла себе на углу, перекрытая то прохожими, то теми, кто уже купил хлеб и спешил домой. Девочка даже решила, что она зря заподозрила эту женщину в сговоре с милиционером…
И вдруг, когда очередной, последний перед девочкой десяток людей по команде Шакова двинулся в магазин, эта блондинка быстрой деловой походкой подошла к ним, стала одиннадцатой и со всеми вместе зашагала к двери по ступенькам магазинного крыльца.
– Эй, эта не стояла! – крикнул кто-то из передних.
– Стояла, стояла! Проходи! – сказал Шаков и подтолкнул блондинку вперед вместе с законными очередниками.
И в этот момент решилась судьба девочки.
Девочки и…России.
Конечно, ни девочка, ни Россия еще не знали, к какому кровавому рубежу приближает их следующая секунда. И даже в тот момент, когда этот рубеж наступил, никто из присутствующих не ощутил ее ИСТОРИЧЕСКОЙ значимости, а все видели лишь будничную и узко бытовую сторону:
то, как восьмилетняя девочка с косичками-рогульками, в темном пальтишке и в шарфе, накрученном на тонкой шее, выскочила вдруг из очереди,
как вцепилась она обеими руками в черный тулуп блондинки, закричала «Нет! Она без очереди! Я видела!…» и потянула эту бабенку,
и как в этот же момент сержант милиции Шаков коротким рывком оторвал девочку от тулупа блондинки и резко оттолкнул ее вниз с крыльца магазина.
И то ли в раздражении за свой неудачный маневр со смазливой блондинкой Шаков не рассчитал силу своей руки, то ли потому, что действительно принял недавно двести граммов водки, но толкнул он девочку с несоразмерной ее легкому весу силой, толкнул так, что она, обронив с головы шапку, отлетела с крыльца к стене магазина и с лету стукнулась об эту стену затылком. Страшный этот удар головы о шлакобетон, гулкий, как выстрел в морозном воздухе, был слышен на весь квартал и на несколько мгновений омертвил всю очередь.
Еще не хлынула кровь из носа и рта девочки, еще не сползло ее тело на тротуар, покрытый замерзшими плевками и растоптанными окурками, еще не увидели люди бело-серую мозговую массу, выпадающую сзади из расколотого черепа на цигейковый воротник девочкиного пальто, а уже по одному звуку этого удара все поняли, что случилось непоправимое. Но не желая поверить в свою догадку, люди, не двигаясь, наблюдали как падает, оседает по стене на тротуар тело девочки. Они ждали чуда – что девочка закричит, вскочит, бросится на обидчика или заплачет от боли. Этого же чуда ждал милиционер Шаков, обернувшийся в испуге на гулкий звук удара. Если бы случилось то чудо, толпа окатила бы Шакова чудовищной матерщиной, смазливую блондинку в черном тулупе вытолкали бы из магазина, и девочка, поплакав, получила бы свою буханку хлеба, размазывая слезы, побежала домой или в школу.
Этот простой, будничный исход инцидента был бы так естественен, и его так ждали все восемьсот (и больше) человек, стоящих в очереди вблизи этого события! Но чуда не произошло.
Удар девочкиного затылка о шлакобетон стены повис в морозном воздухе уральского утра, как удар колокола повисает над церковной площадью.
Мертвая девочка без звука осела по стене на серый тротуар. Желтые хлебные талоны выпали из ее рук. И ее лисье личико свернулось набок с той неестественной расслабленностью, какая не бывает у живых детей…
Милиционер Шаков растерянно перевел взгляд с девочки на толпу, словно призывая ее в свидетели своей невиновности.
И толпа посмотрела с мертвой девочки на милиционера Шакова.
И Шаков необдуманно, непроизвольно попятился от этого взгляда.
– Убил!! Ребенка убил! – взвился над толпой высокий голос той самой женщины, которая не так давно выгнала из очереди «грельщика». – Сво-о-олочи!!!…
Кто-то, стоявший ближе всех к Шакову, вдруг изо всей силы ударил его сзади по спине, кто-то ногой саданул его по ногам, еще кто-то -по голове, а затем…
Что-то случилось с толпой – дикое, как затмение. Люди – все – словно сошли с ума, словно вырвались из упряжки запретов, страха, человеческих норм и человеческой морали. Смятого, опрокинутого на землю сержанта милиции Шакова били сапогами по лицу, по животу, по ребрам, хватали за волосы и головой били по асфальту, разбрызгивая по сторонам его кровь. Одновременно под ударами камней и палок посыпались на мостовую стекла из окон хлебного магазина. Толпа словно выхлестывала из себя всю злость, накопленную в ночных очередях за куском хлеба, и пожару этой злобы было, конечно, мало одного Шакова.
– Второго держи! – крикнул кто-то, увидев, как второй милиционер, Карюк, бежит по Гагаринскому проспекту.
И толпа ринулась за Карюком…
НАЧАЛЬНИКУ ЕКАТЕРИНБУРГСКОГО ГОРОДСКОГО УПРАВЛЕНИЯ МИЛИЦИИ МВД СССР
Полковнику милиции СУХИНУ О. П.
РАПОРТ
23 января с. г., в 07.20, в очереди у хлебного магазина № 44 (Гагаринский проспект, 69) начались беспорядки, вызванные попыткой восьмилетней Натальи Стасовой пройти в магазин без очереди. Оказывая сопротивление дежурному сержанту милиции С. Шакову, девочка поскользнулась и упала, что вызвало бешенство толпы, которая стала избивать сержанта Шакова и его напарника по дежурству старшину милиции В. Карюка.
Затем, преследуя старшину В. Карюка, нанося ему побои и выкрикивая оскорбления в адрес милиции и Советской власти, разъяренная толпа общей численностью не менее 500 человек окружила здание 19-го райотдела милиции. Подстрекаемые гражданкой Конюховой В. П. и гражданином Обуховым П. И., хулиганы стали бить камнями окна райотдела милиции и подожгли две милицейские машины «Волга», требуя немедленно выдать им старшину Карюка для самосуда и угрожая, в случае отказа, поджечь здание райотдела милиции и, по их выражению, «живьем сжечь всю милицию».
Все мои попытки с помощью мегафона призвать хулиганов к порядку вызывали только ожесточение толпы, усиление оскорблений в адрес милиции и Советской власти и новые атаки камнями по окнам райотдела, в результате чего восемь сотрудников милиции (и я в том числе) получили ранения и травмы.
Исчерпав все мирные средства урегулирования инцидента и видя, что озверевшие хулиганы намерены действительно поджечь здание райотдела милиции, я вынужден был приказать применить оружие, причем дал команду стрелять только в воздух.
При первых же выстрелах толпа рассеялась, что позволило нам арестовать зачинщиков беспорядков: гражданку Конюхову В. П., 1939 года рождения, табельщицу Свердловского завода «Тяжмаш», и гражданина Обухова П. И., токаря того же завода, раненного случайным выстрелом в плечо. Кроме того, при восстановлении порядка на Гагаринском проспекте в районе хлебного магазина номер 44, разбитого и разграбленного хулиганами, пришлось применить водометы. Здесь же, у хлебного магазина, сотрудниками милиции подобран сержант милиции С. Шаков, находившийся в бессознательном состоянии, и с многочисленными травмами на теле, а также труп восьмилетней Натальи Стасовой, погибшей во время беспорядков. Сержант Шаков доставлен «скорой помощью» в армейский госпиталь, а труп Н. Стасовой – в городской морг при Первой городской больнице. Задержанные зачинщики беспорядков Конюхова и Обухов содержатся в камере предварительного заключения 19-го райотдела милиции, о чем доношу.
Капитан милиции В. Беспалов, начальник 19-го отделения милиции Гагаринский район 23 января с. г.
Если оставить в стороне неуклюжие попытки капитана Беспалова выгородить сержанта милиции Шакова и объяснить ранение Петра Обухова «случайным» выстрелом, то даже на основании этого сухого рапорта можно представить, что произошло в Екатеринбурге сразу после гибели восьмилетней Натальи Стасовой. Однако это представление не будет полным, если не уточнить его некоторыми подробностями, записанными со слов очевидцев. Эти очевидцы утверждают, что сотрудники 19-го отделения милиции открыли огонь без всякого предупреждения. После того как толпа разбежалась, трое милиционеров набросились на Петра Обухова, ранили его выстрелом в упор, а остальные укатили на Гагаринский проспект, где водометами разгоняли мирные остатки очереди у хлебного магазина и с той же жестокостью, с какой толпа избивала сержанта Шакова, избивали всех, кто попадался им под руку, женщин, стариков, старух.
25. Завод «Уралмаш», 08.20 по уральскому времени
Над заводским танкодромом «Тяжмаша» висел плотный рев пяти танковых двигателей. Это Андрей Стасов и еще четверо механиков-контролеров гоняли по заснеженным холмам танкодрома пять новеньких «Т-9О» – последнее слово советской военной техники, сверхмощное оружие наземного боя, оснащенное японскими компьютерами поиска цели по тепловому излучению, французскими локаторами обнаружения противника в воздухе, израильской аппаратурой, отклоняющей ракеты противника, американским панорамным экраном всепогодного ориентирования и прочими новинками зарубежной техники, ворованной или купленной через посредников. Советскими в этих танках были только ходовая и боевая части или то, что танкисты в обиходе называют «тягой» и «пушкой».
Снять с конвейера новенький танк и прогнать его по танкодрому, а потом прощупать все его рабочие узлы, болты и склепки и либо с точным указанием дефектов вернуть танк в сборочный цех, либо подписать акт о приемке «тяги» и отогнать танк в цех консервации – в этом и состояла работа Стасова и его четырех коллег. Вот и сейчас пять танков мчались по танкодрому, сдирая гусеницами выпавший за ночь снег, оскальзываясь на ледяных проплешинах, взметая в небо комья смерзшейся земли, взбираясь на почти отвесные склоны и скатываясь с них. Со стороны могло показаться, что водители устроили какой-то адский аттракцион. Но на самом деле каждый контролер почти не видел остальные танки, он лишь краем глаза следил, чтобы случайно не выйти за границу своей зоны, а сам был целиком – и слухом, и внутренним зрением – обращен внутрь своего танка, к реву его двигателя, скрипу гусениц, податливости рычагов управления.