— Софьей Михайловной? — переспросила приемщица — молодая симпатичная девушка.
— Наверное. Я не знаю, — мило улыбаясь, пожал плечами Сергей.
— А по какому вопросу? — улыбнулась в ответ девушка.
— Вот, — Егоров показал документы, — по поводу запроса. Нужно кое-что уточнить.
— Вам прямо по коридору, затем налево. Третья дверь, — девушка была само очарование, к тому же в этот ранний час посетителей не было, и она откровенно скучала.
— Спасибо, э-э-э…
— Света, — представилась девушка.
— Сергей, — ответно расшаркался Егоров. — Светлана, вы мне несказанно помогли. В знак моей благодарности и нашего нечаянного знакомства, я осмелюсь пригласить вас в какой-нибудь маленький, уютный ресторанчик. Вы что делаете сегодня вечером?
Девушка зарделась, потупила глаза.
— Мы с вами даже не знакомы, — нерешительно прошептала она.
— Давайте так, Светлана, — Егоров полностью взял инициативу в свои руки, — когда я буду уходить, вы подумаете и скажете. А за ужином и познакомимся, — он подмигнул Светлане и отправился искать третью дверь налево.
Двигаясь по полутемному коридору, Егоров не переставал улыбаться. Он уже не сомневался, что Светлана согласиться на встречу с ним. Вот и нужная дверь. Сергей тихонько постучал костяшками пальцев.
— Войдите! — донесся из-за дверей сочный девичий голос.
Егоров толкнул дверь и вошел в кабинет. За столом, заваленным грудой документов, сидела сухонькая седая старушка. Сергей огляделся по сторонам в поисках обладательницы чудесного голоса.
— Молодой человек, — старушка на миг оторвалась от бумаг, строго посмотрела на Егорова поверх больших старомодных очков, — я вас слушаю.
— Мне нужна Семенова Софья Михайловна, — справившись с секундным оцепенением, пробормотал Сергей. Он не мог поверить, что эта невзрачная старушка и есть обладательница роскошного голоса.
— Это я, — ответила Софья Михайловна, — чем могу служить?
— Майор Егоров, уголовный розыск, — официально представился Сергей, — вот мои документы…
— Ну, ну, ну, — рассмеялась старушка, — не надо так, вы мне во внуки годитесь! Вас как звать-величать?
— Сергей, — опешил Егоров.
— Ну, вот и хорошо, Сереженька. Что у вас там?
— Ответ на запрос, — Егоров протянул пачку бумаг, — надо проверить!
Софья Михайловна взяла бумаги, поправила очки и быстро пробежала глазами по документу.
— А! Это Мишенька раскопал, я еще удивлялась: ну кому понадобилось такое старое дело?
— А Мишенька, это кто? — поинтересовался Сергей.
— Внучек мой. Он помогает, я вообще-то на пенсии, но сами знаете с нашей пенсией не сильно-то… Вот и приходиться… Поэтому Мишенька и взялся помогать.
— А поговорить с ним можно?
— Конечно, — улыбнулась Семенова, — вы не спешите?
— Да нет, — признался Егоров, — не спешу.
— Вот и хорошо! — обрадовалась старушка. — Он сегодня в институте недолго, после двенадцати обещал появиться! Он у меня умный мальчик! — похвалилась Софья Михайловна. — Сереженька, вы чай будете?
п. Кулустай.
ИТК строгого режима…
— Присаживайся, Пряник,[11] — повелительно указал на противоположный от него шконарь Хряк. — Так лучше: мандраж в коленках будет не заметно! — он сипло рассмеялся.
Растянутые пружины жалобно скрипнули, когда Петр опустился на кровать. Теперь Зубова и Хряка разделял только стол, стоявший в проходе между лежанками. Хряк внимательно вгляделся в спокойное лицо Зубова, довольно хмыкнул:
— Молодец, Пряник! Я вижу, ты не обделался!
Он с хрустом потянулся, почесал волосатую грудь, скинул с нар босые ноги на холодный бетонный пол, задумчиво пошевелил пальцами. Зубов молчал.
— Малява[12] с воли пришла, — разорвал затянувшееся молчание Хряк, продолжая рассматривать грязные ноги, — сходняк[13] решил тебя на «перо посадить».[14]
— Какие предъявы?[15] — хрипло поинтересовался Зубов.
— Серьезные, Пряник, серьезные, — ответил Хряк. — Не знаю почему, но нравишься ты мне! Жалко будет тебя резать, — разоткровенничался он, — но и решение сходки отменить не могу. Беспредел[16] тебе вменяется.
— Конкретней! — жестко потребовал Зубов.
— Конкретней? Хм, — Хряк задумчиво потёр небритый подбородок, — начнем с того, что ты Демона и Спирю укнокал…
— Брось, Хряк, не в таком уж они и авторитете эти твои Демоны, чтобы из-за них меня на ножи ставить. Все-таки я «в законе»![17]
— Не-а, Пряник, не угадал! — хрюкнул смотрящий. — Не законник ты больше! Сходняк порешал корону с тебя сбить! А Демон со Спирей тебя опустить должны были… да сами обделались.
— Да, — задумался Зубов, — вот значит как.
— Да, ты сам прикинь, — Хряк навалился локтями на стол, — какой из тебя авторитет![18] Ты ж баланды у Хозяина[19] ни разу не хлебал, Пряник, одним словом. Ты думал что? Корону вора за лаве запросто примерить можно? Будь моя воля, я бы всех «лаврушников» на ножи поставил! Жаль, не дотянуться мне! Но здесь, за забором, не забалуешь. За тебя кто подписался? Кто тебя в короли двигал? Слон, Гурген, Рубик, Резо и Одноглазый. Я знаю: они воры старые, авторитетные, за тебя слово сказали. Но где они сейчас? Нету! Так, что заступиться за тебя некому! И никакие отмазки тебе не помогут! Поэтому, пора тебя кончать, — Хряк резко наклонился вперед и, дыхнув смрадом в лицо Зубову, неожиданно плюнул.
Москва.
С замечательной собеседницей Софьей Михайловной полтора часа пролетели для Сергея незаметно. Мишенька оказался худощавым голубоглазым пареньком лет семнадцати-восемнадцати.
— Познакомься, Мишенька, — пропела старушка своим очаровательным голосом, — этот джентльмен из МУРа.
— Сергей, — представился Егоров, — протягивая ладонь парню.
— Михаил, — пожал протянутую руку внучек.
— Вот и познакомились! — обрадовалась старушка. — Вы тут пока работайте, а я еще чаю поставлю.
— Хорошо, бабуль, — отозвался паренек, — я б еще пожевал чего-нибудь.
— Сейчас в булочную схожу, — засуетилась старушка, исчезая за дверью.
— Миша, есть у нас одна проблемка, и я думаю, ты смог бы помочь нам с ней разобраться, — начал Егоров, протягивая пареньку бумаги. — Вот посмотри.
Миша взял бумаги и быстро пробежал их глазами.
— Все правильно, — подтвердил он, — никаких ошибок здесь нет. Вы прислали отпечатки…
— Миш, мы прислали отпечатки тридцатилетнего рецидивиста, — перебил Егоров Михаила, — а ты выдаешь ответ, что ему за сотню.
— Сейчас я найду оригинал этого дела, — почесав затылок, отозвался Миша. — Я быстро, — сказал он, выбегая из кабинета. Не прошло и пяти минут, как он объявился, держа под мышкой увесистый том. — Наверное, самый старый в архиве, — не без гордости произнес Миша, — их после революции мало осталось. Архивы царской охранки большей частью уничтожены. А этот случайно нашли, когда полы меняли, и на тебе — пригодился!
— Пригодиться-то пригодился, — нахмурился Егоров, листая пожелтевшие страницы, — но что с ним делать — ума не приложу! Вот и на фотографии наш клиент, даже отпечатки не нужны! Миш, это не розыгрыш?
— Да какой розыгрыш! — всплеснул руками Миша.
— Ладно, Миш, не кипятись, — примирительно произнес Сергей, — я тебе верю! Давай только вместе прикинем: как такое может быть?
— Вы бы мне подробнее рассказали, — попросил Миша, — а то я, честно говоря, ничего не пойму.
— Вот и я, — вздохнул Егоров, — тоже ничего не понимаю. Ну да ладно… Довелось мне работать над делом одной бандитской группировки. Банда Посоха…
Егоров поморщился, но продолжил:
— Запросы на Посоха я разослал. С отпечатками и прочей ерундой — авось, где еще чего на него выплывет. И тут приходит ответ — что осужденному всего-то на всего сто с лишним лет! Так ерунда!
— А кто он? — с удивлением произнес Миша, вглядываясь в старую фотографию.
— Вот и я бы хотел разобраться, — вздохнул Сергей, — но только с чего начать?
— Как с чего? — воскликнул Миша, потрясая найденным томом уголовного дела. — У нас на руках целая кипа документов. Нужно сначала их изучить!
— Давай посмотрим, — согласился Егоров, — чем же так не угодил Зубов царским жандармам.
п. Кулустай.
ИТК строгого режима…
Плевок Хряка достиг цели — острое лезвие мойки[20] вонзилось Зубову в левый глаз. Он вскрикнул, прижал руки к лицу. Вязкая густая кровь прочертила на запястьях темные дорожки и, просочившись сквозь плотно сжатые пальцы, закапала полновесными каплями на грубую поверхность стола. Пока Зубов корчился от боли, подскочивший Промокашка, воткнул в его незащищенную спину специально приготовленную заточку. Петр вздрогнул, затем рухнул на стол. Его голова, гулко стукнув о столешницу, повернулась, открывая взору сокамерников окровавленную глазницу. Когда Зубов окончательно затих, Промокашка брезгливо сплюнул и залез пальцами в рану. Немного поковырявшись, он извлек испачканный кровью обломок бритвы «Нева», затем оторвал от разорванной майки лоскут и аккуратно протер им лезвие. Протянув его Хряку, завистливо произнёс:
— Лихо ты его повенчал, бугор! Я и не знал, что ты такой виртуоз!
Хряк не ответил. Он лишь огляделся по сторонам, внимательно осмотрел бритву и прежде чем спрятать её во рту, еще раз тщательно протер. В камере стояла звенящая тишина: все делали вид, что ничего страшного не произошло.
— А видел, как я сработал? — не унимался Промокашка, дрожа от возбуждения. — Такого кабана с одного удара завалил! Вот этими самыми руками, — он продемонстрировал дрожащие руки. — Раз и готово! Видели? Да?
— Заткни фонтан! — рявкнул Хряк. — Всех вертухаев[21] поднимешь! Свищ, — окликнул он пацана, стоящего на стрёме,[22] — как там?
— Тихо, — отозвался тот.
— Бугор, а чего ты ему по ушам не дал,[23] как положено? — тихо спросил Промокашка.
— А ты его глаза видел? — угрюмо перебил его Хряк. — Еще секунда, и он бы нас порвал! Иди лучше позови Антипа, — резко приказал он.
Подошедший в сопровождении Промокашки мрачный молодой парень тяжелым немигающим взглядом впился в смотрящего.
— Наш договор в силе? — ласково поинтересовался вор.
Парень угрюмо кивнул.
— Ты не тушуйся, — успокоил парня авторитет, — у тебя срока выше крыши! И веса этого Пряника, — он указал толстым пальцем на труп, — ты не почуешь! Но, — Хряк сделал многозначительную паузу, — если даже тебя из этой крытой перекинут, поперёд тебя весточка побежит, что ты пацан правильный! Будешь на тюрьме как сыр в масле… Так что оставь пальчики на пике и отдыхай — все будет ништяк![24]
Парень подошел к трупу, нерешительно ухватился за заточку и медленно вытащил её из тела.
— Брось на стол! — приказал Хряк.
Парень разжал руку, роняя нож на стол, затем судорожно вытер ладонь об одежду.
— Молодец, пацан! — осклабился Хряк. — Э… Ты чего это делаешь, братская чувырла? — прикрикнул он на Промокашку, деловито расстегивающего молнию на мастерке Зубова.
— А чего добру пропадать, — отозвался Промокашка, продолжая раздевать Посоха, — такой клифт[25] фартовый, и даже кровью почти не загваздался — ранка-то маленькая. Ну, если хочешь, презентую ему свой макинтош, — он потряс остатками драной майки.
— А, — махнул рукой Хряк, — оставь! Ему теперь без надобности.
Неожиданно рядом раздался сиплый кашель. Хряк быстро обернулся. Шаркая по полу немощными ногами, к ним двигался Старый. В этом году старику исполнилось семьдесят шесть лет. Хряк до сих пор недоумевал, как деду удалось столько протянуть. По идее такую труху не должны держать на «строгаче»,[26] но о Старом, по всей видимости, забыли. Да и сам дед, больше полжизни положивший на лагеря и тюрьмы, хотел умереть здесь. В прошлом авторитетный вор, имевший довольно-таки солидный вес в блатной иерархии, сейчас больше походил на брюзгливого старикашку из дома престарелых.
— Ну, чё? — пристально посмотрел он своими бесцветными глазами на Хряка. — Сявки мелкокалиберные! Ужо и фраера[27] нормально опустить[28] не можете?
— Дед, — отмахнулся от Старого, словно от назойливой мухи, Хряк, — сгинь, не мозоль моргалы!
— Бугор, — вдруг испуганно взвизгнул Промокашка, указывая дрожащей рукой на Зубова, — смотри!
На обнаженной спине мертвеца проступали неясные очертания. Через секунду взорам изумленных сокамерников открылась искусно наколотая церковь с множеством куполов.[29]
— Вот это фрак с орденами![30] — изумленно присвистнул Хряк.
— Это ты его Пряником обзывал? — спросил Старый, разглядывая подслеповатыми глазами татуировку.
— Да, — угрюмо буркнул Хряк.
— Не думал, что еще придется свидеться, — прошептал над телом старик, приглядевшись внимательнее.
— Че бубнишь, Старый? — переспросил Хряк.
— Я базарю, шо уже видел эти ордена, — повысил голос старик. — А вот эти кумпола, — он ткнул кривым пальцем в спину Зубова, — я колол. Примлаг… под Владиком в… — он задумался, — в середине пятидесятых.
— Ты чего, Старый, крышу совсем снесло? — возмутился смотрящий.
Но старик продолжал, не слыша его слов:
— Сам знаешь, я колыцик[31] на зоне не последний. Свою регалку с чужой не попутаю, отвечаю. А вот это, — Старый закатал рукав, демонстрируя Хряку портак на предплечье в виде крылатого посоха, увитого парой змей, — его клеймо. Кадуцей. Такое у него погоняло[32] было — Кадуцей. Тогда в пятьдесят третьем… Ты, Хряк, вечного вора убил.
Москва.
— Итак, — решил подвести итог Егоров, — что мы имеем? Первое, — он загнул палец, — Прохор Дубов, бывший камердинер известного ученого Генриха Шлимана, уже тогда был вором — рецидивистом, медвежатником[33] экстра класса. Гастролер международного масштаба. Второе. В городскую жандармерию обращается некто Лопухин, коллекционер различных древностей. Он утверждает, что его пытается ограбить «некий проходимец» Дубов, после того, как он, Лопухин, отказался продать ему раритет под названием Глаза Гермеса. Глаза Гермеса — четыре крупных изумруда по легенде заменявшие глаза двум гадам с кадуцея бога Гермеса. Лопухин божился, что Дубов пойдет ради изумрудов на грабеж. Царские оперы сработали профессионально — Дубова взяли с поличным у открытого сейфа и отправили по этапу. Кстати, что такое кадуцей? — попутно поинтересовался Егоров.
— Понятия не имею, — ответил Миша, — но могу покопаться в библиотеке. У нас в архиве чудесная библиотека!
Он убежал, но через полчаса вернулся.
— Слушайте, — спустя некоторое время похвалился Миша. — Кадуцей — магический жезл древнегреческого бога Гермеса. Для вас это должно быть интересно: Гермес — покровитель воровства. Первую кражу совершил в младенческом возрасте. Его сын Автолик считался королем воров. Вот, гляньте: я даже книжку с собой притащил! Вот как должно быть выглядела эта штуковина.
Егоров взглянул: кадуцей оказался заурядной кривой палкой, увитой змеями.
— Слушай, Миша, — спросил парня Егоров, — а откуда в деле взялись отпечатки пальцев? Насколько я помню, в те годы не то, что дактилоскопией, а даже бертильёнажем[34] редко пользовались. Это все появилось несколько позже.
— Отпечатки пальцев? — переспросил Миша. — Так они и были сняты несколько позже, в тысяча девятьсот десятом. Тогда Дубов поймался еще раз — его случайно опознал кто-то из прислуги Лопухина. Это где-то здесь, — он порылся в деле в поисках нужной бумажки. — Вот, это здесь. При себе Дубов имел документы на имя Павла Рябова…
— Как ты сказал? Павел Рябов?
— Да, — подтвердил Миша.
— Так и по Сибирскому делу он проходил как Павел Рябов! — обрадовался оперативник. — Значит, все-таки мы на верном пути!
п. Кулустай.
ИТК строгого режима…
— Да ты не кипишуй[35] так, — Старый покровительственно хлопнул Хряка по плечу, — он вечный. Бессмертный то ись, — пояснил дед, по-старчески пошамкав губами. — В тот раз его тоже мочили.
Хряк удивленно смотрел на деда широко раскрытыми глазами. Он считал, что крыша у Старого съехала окончательно и бесповоротно.
— А-а-а! — вдруг заверещал тонким, давшим петуха голосом, Промокашка.
— Ты опять? — раздраженно бросил Хряк, но умолк не договорив.
Промокашка испуганно пятился назад. Одной рукой он мелко-мелко крестился, а другой, дрожащей, указывал на спину трупа. Хряк кинулся к Зубову — края раны стремительно затягивались. Буквально на глазах смотрящего она превратилась в красноватый шрам, который через секунду исчез совсем.
— А ты думал — дед фуфло[36] толкает? — раздался над ухом Хряка каркающий голос старика. — Старый за базар отвечал всегда!
Мертвец вздрогнул и слабо пошевелился. Затем, тяжело вздохнув, неожиданно поднялся. Промокашка ойкнул, наткнувшись на шершавую стену камеры, и, скуля, словно побитая собака, сполз по ноздреватому бетону на пол. Зубов огляделся, его взгляд задержался на улыбающейся физиономии деда.
— А ты, Котёл, постарел, — негромко сказал Петр.
— Помнишь? — шамкая беззубым ртом, удивленно отозвался дед. — Только погоняло у меня теперь другое — Старый.
Зубов утвердительно кивнул и развернулся лицом к Хряку. Смотрящий, в отличие от Промокашки и Старого, остался невозмутим. Паниковать он не имел права. Авторитет вора — превыше всего. Он ни какой-нить чушок,[37] не шестерка, он — вор! Однако Хряк опускал глаза, стоило его взгляду мельком остановиться на залитой кровью физиономии вечного вора. Выбитый глаз чудесным образом был опять цел и невредим. Хряку казалось, что восставший из ада видит его насквозь, чувствует запах его страха, как бы глубоко он не был спрятан. Посох молчал, а Хряк не решался заговорить первым. В сгустившейся тишине раздавалось лишь негромкое бормотание Промокашки, не перестававшего осенять себя крестным знамением. Чтобы не смотреть в глаза ожившего мертвеца, Хряк принялся изучать наколки, проявившиеся в изобилии на голом торсе Посоха. На груди Зубова был изображен раскинувший крылья жезл, увитый парой змей. Над змеиными головами большая корона. Основание посоха было вбито в маковку оскаленного черепа, держащего в зубах кинжал. Немногие авторитетные воры могли позволить себе нанести подобный знак.[38] Но даже помимо кадуцея, тело Посоха изобиловало знаками высшей воровской иерархии. О многих знаках Хряк лишь слышал от старых воров. Все, начиная от подключичных звезд и заканчивая перстнями на пальцах, говорило о том, что масть их обладателя несоизмеримо выше его, Хряка, статуса.