Я лучше, чем кто-либо другой, знал действительную силу отряда. Большинство солдат из «молодых», не обученные еще в достаточной степени. Они не могут еще и спецназовцами с полным основанием называться. Если со «стариками» и с «дедами», натренированными и натасканными, участвовавшими во многих учениях, можно было бы еще надеяться на ночной прорыв, конечно, не методом «вытеснения»[6], как ходят опытные офицеры спецназа, но каким-то похожим методом, нынешний состав отряда годился только для выполнения разведки, но никак не для сложнейшего боя с численно превосходящим противником. Положение казалось безвыходным, если не считать возможность появления помощи с воздуха. Но и появление помощи выглядело призрачным и маловероятным. Оставалось только два пути. Всем погибнуть – хотя обычно так не бывает, обычно хоть кто-то в живых остается, и хуже всего будет, если в живых останется командир... Или сдаться... Пройти через унижения плена, через боль и издевательства...
Я думал тогда о мальчишках... О необученных солдатах, которых привел сюда... Никак не о себе... А если и думал о себе, то только в том ключе, что мне, если жив останусь, придется ответ держать перед их матерями... Страшный ответ...
Через четыре выторгованных часа я вышел для продолжения переговоров. Вышел, не приняв окончательного решения, но уже устав смотреть на небо в ожидании появления долгожданного голубого цвета. Небо по-прежнему было прочно сковано серым и тяжелым месивом непогоды. Вертолеты не прорвутся через эту хмарь...
Со мной уже другой полевой командир разговаривал. Тот, седобородый с моложавым благородным лицом, не пришел. У седобородого был ясный и прямой взгляд. У нового взгляд был, как у большинства чечен, высокомерный и презрительный. Но я разницы не видел.
– Ты созрел, капитан? – сразу спросил он. – Если ты пришел, значит, ты готов, я надеюсь... Если не готов, мы готовы... Вся ваша позиция стоит под нашими минометами. По одному взмаху моей руки земля под вами перевернется и загорится...
– Я созреваю... Но не надо так торопить меня... – сказал я.
– Погода плохая... Мои люди домой торопятся... В тепло, чтобы просохнуть и посидеть за столом... Мы не любим, как вы, голодать...
Откуда-то он знал, что у нас уже кончился сухой паек. Разрешено было брать сухой паек только на пять суток... Боекомплект взять про запас разрешили... А вот питание – нет... Интенданты рассчитывали, как всегда, списать на нас то, что они потом продадут на базаре...
– Я хотел бы обговорить условия... – продолжал я тянуть время.
– Тебе же сказали, что никаких условий быть не может...
Значит, он в курсе всех предварительных переговоров.
– Так не бывает. Если нет условий, значит, мы складываем оружие, выстраиваемся, а вы сразу же расстреливаете нас... Так?..
– Успокойся, мы не собираемся вас расстреливать... Мы давно могли бы вас уничтожить...
– Если бы могли, вы уничтожили бы... – по его глазам я понял, что попал в точку. – Уже уничтожили бы...»
* * *Я не успел дочитать. Позвонил Онуфрий. Голос скорбный:
– Толян, я с квартиры Петрова... Приезжай сюда... Помочь надо... Людмила Евгеньевна просит... Подполковник наш куда-то запропастился...
И тихонько, коротко, в одну ноту издал волчий вой.
– Еду... – отозвался я и сунул тетрадь в карман.
Такой короткий вой, что я услышал в трубке, означает боевую тревогу...
Мне не надо так долго собираться, как обычно собирается сам Онуфрий. Быстро оделся, сунул за пояс на спину пистолет в кобуре – и я готов. Машину я держу не в гараже, до которого долго добираться на метро, а потом на автобусе, а на платной стояке. До стоянки пять минут быстрого хода. Ну, от силы – десять минут. Удобство в том, что стоянка принадлежит мне, но этого никто не знает, поскольку оформил я ее на родственника. Даже дежурящие там парни не знают, что я хозяин. И я веду себя скромно, как и полагается клиенту. Правда, в прошлом месяце одного хама уволил. Но, опять же, не представился ему. Впрочем, хамил он не мне, хотя и на моих глазах...
«Ниссан Патрол» не слишком удобен для езды по такому не приспособленному для большого количества автомобилей городу, как Москва. Не всегда есть возможность повернуть шустро и обогнать кого-то, если требуется. Тем не менее мне нравится на нем ездить. Себя ощущаешь как в танке. Даже «Хаммер» Онуфрия такого ощущения не дает, потому что он короче почти на полметра...
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1. ОНУФРИЙ
Говоря честно, я не собирался заезжать на квартиру к капитану Петрову, понимая, что там сейчас может происходить, хотя мы с Волком по паре раз в каждый месяц к Леониду Михайловичу заглядывали. Просто проведать больного человека... Но это, хотя дружбой и не было, все же на нее походило... Там, кстати, однажды и познакомились с Сергеем, младшим братом нашего ротного. Вообще-то капитан не был именно нашим ротным, поскольку мы с Волком службу проходили в роте связи, хотя и были закреплены за ротой Петрова. И с самим Петровым имели дело только во время короткого пятидневного рейда по чеченским тылам и последующих почти трех месяцев плена... Но этот короткий срок стал настолько весомым в жизни каждого, что все мы, его пережившие, забыть уже не могли. И даже если нам говорить было не о чем – мы могли просто сидеть в одной комнате, пить или водку, или чай, или даже вообще ничего не пить, а просто молчать. И этого было достаточно, чтобы друг друга чувствовать.
Когда Петрова комиссовали, у нас был уже другой ротный, и встретились мы с Леонидом Михайловичем только через три года в Москве. Волк случайно встретился. А потом и меня привел. Мы с Волком тогда в охранной фирме работали, а я еще и в университете на заочном отделении учился. На психологическом факультете по специальности «Социальная психология». Нам, как участникам военных действий, возможность давали поступать без экзаменов. Но Волк только девять классов окончил, и ему университет не светил. Его из-за этого и в учебку радистов не направили, и обучался он радиоделу уже в части, с азов. Я со средней школой без труда справился. И подумал, что высшее образование лишним никогда не будет. Только потом, уже студентом будучи, понял, как мало высшее образование дает. Все, чему учат, я и сам узнать могу. А диплом... Что диплом... Увидел в метро девку с табличкой в руках: «Дипломы». Подошел, поговорил, и через три дня у меня уже был диплом на руках... Высшее образование за два года учебы получил...
Капитан Петров за нами следил... Не натуральным образом, а выспрашивал, что и как, чем занимаемся... О наших делах с подполковником, конечно, ничего не знал. У подполковника вообще рыльце-то в пушку, и, думается, он не только с нами сотрудничал. По крайней мере, он сам искал таких парней, как мы, – чувствовалось при знакомстве, что мы нужны ему и он желает «прилипнуть». Но нас и уговаривать не надо было. Мы с Волком были вне социума. Подполковник – этот был членом социума, и ему приходилось маску постоянно напяливать, чтобы с одними людьми одним быть, с другими другим... А нам было на всех и на все наплевать. Мы никому и ничем обязанными себя не считали. Насмотрелись, почувствовали на своей шкуре, что такое государство для государства в то время, когда в полный голос говорится, что государство существует для людей. С тех пор как нас предали, мы уже не чувствовали себя обязанными ничем и никому. Только друг друга поддерживали. И хорошо знали, что предали не одних нас. Всех предали. Девяносто процентов россиян предали. Родителей наших предали и бросили в деревнях на голодную смерть... Рабочих с заводов предали, разорив предприятия и не платя зарплату... Те, кто предавал, нажились на этом. И кому мы обязаны были? Чем мы были кому-то обязаны? Нет, мы оказались вне всех... И только так можно было выжить. Только так не чувствовалась, не жгла душу обида... Не было, естественно, никакого желания отомстить. Мы выше этого были... Но подчиняться общим правилам, быть членами стада, послушно жующего то, что ему сунут, и не имеющего права выбора, – это было уже не для нас...
Подполковник Петров это хорошо прочувствовал. Он вечер с нами просидел. Такой вечер выдался, когда мы говорили, и говорили откровенно, его не стесняясь. Не все, конечно, при менте можно было сказать, да и капитану не все можно было сказать... Они не поняли бы меня, например, в том случае, когда я начал открывать свою фирму и чиновничек начал без всяких проволочек с меня взятку требовать. Я спорить с ним не стал. Но подождал вечером, когда он с работы выйдет, сядет в большой «Шевроле Тахое», чтобы домой отправиться, и на перекрестке встал рядом с ним на своей маленькой «Королле». Опустить стекло и поднять пистолет – это было делом нескольких секунд. Чиновнику стекло опускать не надо было. Да он и сообразить ничего не успел, когда пуля его голову отбросила. И вокруг никто и ничего не слышал. Глушитель на пистолет я сам делал. Хороший глушитель из трубки, заполненной кольцами из сырой резины. Звук почти ничем выстрел не напоминает. Зажегся зеленый сигнал светофора, я поехал и слышал, как сигналят другие машины застрявшему «Шевроле»... Но он уже с места не тронулся. А я никаких эмоций не проявил. Я даже не обрадовался выполненному делу. Я просто его сделал... Конечно, не расскажешь об этом капитану и его брату менту.
С ментом мы познакомились ближе по его инициативе. Я почувствовал интерес. Пару раз выпивали. А потом он предложил нам «дело». Предельно жестко «потрясти» человека, хорошего знакомого подполковника, знакомого, который ему доверял многие секреты...
– А если «трястись» не пожелает? – спросил тогда Волк.
– Обратной дороги нет... – красноречиво обрисовал ситуацию подполковник.
То есть он хотел сделать из нас откровенных грабителей и, при необходимости, убийц. Он, конечно, ничего не знал про чиновника из «Шевроле Тахое», но почему-то решил, что нам убить человека просто. Нам это, честно говоря, совсем не понравилось... Адресом мент ошибся... Хотя заработать, естественно, хотелось, потому что мы были вольными людьми, а вольному человеку всегда деньги нужны, иначе он вольным быть перестанет. И Волк придумал, кого и как «трясти». Создал принципиальную схему. А я ее превратил в схему кинетическую. И занялся разработкой. А потом, уже с готовым вариантом, пришел к подполковнику Петрову. Согласно моей схеме ему тоже приходилось действовать, а не только быть наводчиком. Это его сильно смущало. Но жадность, стоило только подсчитать возможности, оказалась сильнее...
Трижды подполковник предлагал нам участие в других «делах». Трижды мы отказывались. Но в своих работали честно... И подполковник со своими обязанностями справлялся. Однако я предполагал, что он захочет иметь больше... Так и получилось... Он даже в тех «делах», что нам предлагал, сам не участвуя, а только «наколку» выложив, хотел иметь семьдесят процентов... Но нас не семьдесят процентов останавливали. Мы банальными грабителями быть не хотели... Там обязательно убивать придется... А убивать ради денег – это нам не нравилось... Мы с Волком не были настолько жадны...
* * *Меня обманывали много раз. Но это не заставило меня принять обман за жизненно необходимый принцип поведения. Даже наоборот. Чтобы не стать таким, как они, обманщики, я старался не обманывать. Конечно, не в счет работа, где я обманывать был обязан. Но это мне тоже не нравилось. Пусть даже и существовало утешение, что бесчестный обман и военная хитрость – разные понятия. Моя работа больше сродни или военной разведке, или сцене, где артист каждый день обманывает публику, выдавая себя то за одного героя, то за другого, и каждый день срывает за этот обман благодарность в виде зарплаты и аплодисментов.
И тем не менее я считал себя не склонным к обману. Я даже в этот раз хотел поступить с подполковником честно и отдать ему его заработанные тридцать три целых и три десятых процента. И уверен, что он в моей честности не сомневался. Но, при всем моем презрении к менту, я давно уже к нему присматривался и старался понять. И, кажется, характер его просчитал. И мне требовалось удостовериться, что он не задумает подстроить нам ловушку, когда мы окажемся при деньгах, чтобы забрать все. Если ловушку подстраивать он не надумает, куда он должен отправиться от Волка? Нет, не на службу... Он должен на службу позвонить, рассказать о несчастье с братом и отпроситься до следующего дня после похорон... Это естественно, и подполковник, надо полагать, именно так и поступил. В этом случае он на квартиру к брату и поедет.
Если же жадность и чувство оскорбленного мерзкого достоинства в нем возобладают и он пожелает подготовить нам ловушку, то займется именно этим, сразу, чтобы успеть подготовиться. Ему уже не до помощи семье капитана будет... Начнет людей подходящих искать. А такие люди у него, думается, на примете имеются. Не на свою же зарплату он купил внедорожник «Лексус», а купил он его еще до знакомства с нами, то есть еще до больших заработков с нашей помощью...
И поэтому я поехал не домой, где меня в волнении и с нетерпением дожидалась разнесчастная Анжелина, а к дому капитана Петрова, хотя раньше планировал приехать туда только вечером, когда, как я предполагал, гроб с телом уже, может быть, привезут из морга. Я не люблю подобные мероприятия, но иногда приходится быть их участником.
У подъезда стояла толпа. Прямо в газон заехало несколько машин с военными номерами. И я заехал туда же, потому что больше поставить машину было негде. Два водителя-солдата с «уазиков» курили у дверей подъезда. Я с удовлетворением увидел у них нарукавную эмблему с летучей мышью[7]. Значит, собственная служба не оставила заботы об инвалиде на попечение семьи и взяла часть хлопот на себя. Хоть это радовало. Слышал я, что в армии многое изменилось или, по крайней мере, медленно меняется в сравнении с временами первой чеченской войны. Первую чеченскую войну с разваленной армией и невозможно было выиграть, при всей несовместимости масштабных понятий России и Чечни. Вторая война меня коснулась мало, но иногда появлялось желание оказаться там и посмотреть, как все происходит. Может быть, даже стать участником событий. К сожалению, служба по контракту слишком продолжительная, а я не собирался запирать себя еще на пять лет в тугие рамки армии.
Лифт скрипел, как почти все лифты в стране. В моем элитном доме он тоже скрипит... Но на четырнадцатый этаж меня все же поднял быстро. На лестничной площадке курили старший лейтенант и подполковник спецназа ГРУ. Незнакомые... Да и откуда мне знать тех, кто служит сейчас, если я не знал всех, кто служил тогда, двенадцать лет назад...
Оказалось, я ошибся, и глаза меня подвели. Я хотел уже пройти в квартиру, когда услышал за спиной:
– Онуфриенко...
Я обернулся, вглядываясь в шагнувшего ко мне подполковника. И не сразу узнал Угарова. Розовощекий лейтенант с всегда поджатыми губами превратился в подполковника с угловатым жестким лицом. Мы с ним однажды встречались уже после службы здесь же, в квартире Петрова, только тогда Угаров говорил, что через месяц станет старшим лейтенантом.
Я пожал протянутую руку. Вспоминал, как зовут Угарова, и с трудом вспомнил – Владимир Александрович. Не знал, как назвать его, на «вы» или на «ты», и потому коротко, почти скорбно улыбнулся. Улыбка, как я хорошо знал, многократно эту улыбку рассматривая в зеркале, совершенно не шла к моему типу лица. Она больше на ухмылку походила.
– Ты бывал у него?
– Посещали время от времени... Вместе с Волком...
– Когда в последний раз был?
– Недели три назад... Да, как раз три недели...
Угаров потер гладко выбритый подбородок.
– Знаешь, что он дневник вел?
– Нет, не знаю...
– Общая тетрадь... Он туда свои мысли и переживания записывал... Людмила Евгеньевна так говорит... Она как-то прочитала несколько страниц, когда капитана дома не было, ужаснулась...
– Нет, не видел...
– Эта тетрадь пропала... Там могли быть записаны сведения, не подлежащие разглашению. У нас все-таки служба, сам понимаешь... Вчера днем он еще писал, а вечером... После этого... Тетрадь пропала... Менты говорят, что тетради не видели...
Я плечами передернул. Дескать, ничем помочь не могу.
– Если, случаем, увидишь где-то... Имей в виду...
– Буду иметь... – кивнул я и прошел в квартиру.
Леонида Михайловича еще, конечно, не привезли, но в большой комнате для гроба уже поставили табуретки. И даже пару венков уже кто-то принес.
Я подошел к сидящей в черном платке сразу постаревшей многострадальной Людмиле Евгеньевне. Она держала в руках деревянную рамку и смотрела безотрывно на фотографию Леонида Михайловича, перевязанную черной траурной лентой. У нее у самой все лицо заострилось, как заостряется у мертвецов. Слов для выражения соболезнования не было. Их не бывает, таких слов, которые могут смягчить горечь потери, и я просто положил руку ей на плечо.
– Стас... – сказала она тихо. – Спасибо...
Благодарить было, кажется, еще не за что...
– Похороны когда?
– Завтра в половине второго...
– Помощь какая-то нужна?
Она неопределенно плечами пожала, но в глаза смущенно не посмотрела. Я понял, вытащил из кармана нераспечатанную пачку десятидолларовых купюр. Не слишком щедро, но у меня не было причин показывать свою щедрость, а отношение между двумя бывшими пленниками не измерялись деньгами.
– Спасибо... – Людмила Евгеньевна смущенно убрала деньги в карман.
– Вы бы ушли туда, в комнату... – кивнул я на дверь. – Здесь все нараспашку, дует... Простынете, и не заметите как...
Она сама, может быть, и не поняла, хотя кивнула, но две сидящие рядом женщины взяли Людмилу Евгеньевну под руки, помогли встать и увели в соседнюю комнату. А оттуда Василий вышел, сын Леонида Михайловича. Грустно кивнул мне.
– Сергей Михайлович был? – спросил я.
– Вчера... Сегодня попозже, наверное, приедет...
Я кивнул. Значит, вопрос ясен. Вышел на кухню и оттуда позвонил Волку.
* * *Волка я встретил во дворе. Выглядел он привычно беспечно, но я хорошо знал, что он мой сигнал услышал и к неожиданностям готов.
– Поднимись, покажись... – предложил я. – Я в машине буду...
– Помощь там нужна?
– Разве что деньгами... Я тысячу баксов дал... А так – помощников много... Спецназ зашевелился... Они всем обеспечат. Тетрадь какую-то ищут. Дневник капитана...