Тура прошел через малый двор. Вовсю цвели диковинной величины розы — подарок управлению от Отца-Сына-Вдохновителя в день возвращения его из Индии. Навес из виноградника сплошной зеленой крышей скрывал от солнечных лучей, во дворе всегда было чуточку сумрачно и прохладно. Журчал никогда не перекрывающийся водопроводный кран для полива.
У Халматова на секунду сжало сердце — показалось что он в последний раз идет по этому двору.
— До свидания, товарищ подполковник, — козырнул ему вахтер.
— Прощай, Садык…
Тура вышел за ворота, и на него сразу обрушился тяжелый мубекский зной, не сравнимый ни с каким другим, резко континентальный зной, объединяющий Голодную степь и пески Кызылкума в единое засушливое пекло.
Административный комплекс — одинаково серые, мало отличающиеся друг от друга унылые здания областной милиции, прокуратуры, суда и КГБ — казался безлюдным, полностью испепеленным солнцем, ни одной открытой форточки, ни одной отдернутой шторы.
Тура вспомнил, что обещал жене позвонить после похода в управление. Она сильно нервничала, стараясь изо всех сил не показывать этого.
— А чего звонить? — удивился Тура, пропадавший раньше из дома на недели.
— Хочу знать! Я хочу быть в курсе дела! — сердито ответила Надежда. — Мне надо знать хотя бы, где ты находишься…
— Надечка! — обнял ее Тура. — Что с тобой? Куда я денусь?
— Не знаю! — отрезала Надежда. — Мне кажется, что ты затеял с местными тонтон-макутами рискованные игры…
Вспомнил об утреннем разговоре, зашел в будку телефона-автомата, набрал номер. Трубка так раскалилась, что ее было больно прижимать к уху.
— Надечка! Это я, живой, здоровый и пока на воле…
— Смеешься еще?
— А что мне делать остается? Кто-нибудь звонил?
— Тебя Силач разыскивал. Просил, как только объявишься, срочно ехать к рынку. Он тебя будет ждать у палатки «Граверные работы»…
— Целую, родная, не грусти…
Тура обогнул Центр по начислению и выплате пенсий и пособий, а попросту говоря собес. Фасад его украшал огромный цветной транспарант:
Работники социального обеспечения! Улучшайте культуру обслуживания опекаемого контингента!
Впереди был почти безлюдный проспект с тремя отстоявшими друг от друга на километр автобусными остановками.
— Н-да… — сказал себе Тура. — У пешехода совсем другие представления о градостроении, чем у человека в машине.
Автобусов видно не было. Редкие прохожие на гигантских пустых плоскостях проспекта казались дрессированными мышами, запущенными в игрушечный лабиринт.
Рядом с остановкой был установлен стол, весы. Вокруг — ящики с персиками и небольшая, выросшая тут же, у Туры на глазах, очередь. Ненадолго она привлекла его внимание.
Худой выпивший продавец не торопился, он лениво разговаривал с дежурным сержантом из горотдела. Оба вели себя, словно никого вокруг не было. Очередь беспрекословно ждала.
На стене автобусной остановки висел плакат:
Уважаемые пассажиры! Не забудьте, что вывоз сельскохозяйственных продуктов за пределы республики категорически запрещен.
Продавец по-прежнему разговаривал с милиционером, очередь ждала.
«Вежливость в их понимании, — подумал Халматов, — распространяется лишь на тех, кто стоит выше…»
Тура был уверен, что хамство торгашей как бы компенсирует их за необходимость унижаться, обвешивать, торговать гнилью, слыть жульем.
Но милиционер! В бытность начальником уголовного розыска ему почти не приходилось это наблюдать. Или он этого не замечал? Не хотел замечать?
Постовой вел себя как человек, обладающий полной и всеобъемлющей властью над горожанами.
— Товарищ сержант! — неожиданно для себя громко, по-милицейски приказал вдруг Халматов. Милиционер вздрогнул. — Идите на пост! Сейчас же! А вы приступайте к работе.
Сержант не спросил: «Кто вы? Документы?» У него не возникло ни тени сомнения в праве Туры приказывать.
— Вас понял, — он козырнул злобно, повернулся и медленно пошел вдоль проспекта.
— Вам персиков? — продавец тотчас подошел к нему, хотя Тура и не стоял в очереди. Люди молчали.
Тура кратчайшим путем пошел к рынку — вначале к гостинице по аллее, упиравшейся в памятник Отца-Сына-Вдохновителя — геометрический центр окружности из мраморных плит, поднятых над площадью.
Памятник убедительно смотрелся на фоне девятиэтажной гостиницы «Мубек», распахнутой, как книжка, перед мемориалом Славы. Сразу за мемориалом светился куполами банно-оздоровительный профилакторий — с комнатами для массажа, финской и русской банями и вынесенными наружу огромными фигурными люстрами — подарком директора хлопкоочистительного комбината.
Тура прошел мимо чайханы, бросил взгляд на окно. В свободной от занавески части стекла виднелся таз с мокнувшими пиалушками, несколько чайников-инвалидов с жестяными носами. Ковер висел на своем месте — на стене, сбоку от окна.
— Сапам, — приветствовал Туру Силач, сидевший в Автомотрисе. — Тебе Надежда передала, что я здесь?
— Да. Что случилось?
— Сейчас, — Силач поднял стекла, вышел из машины, запер дверцу. — Мне тут пошептали, что коньяк на свадьбу привез Яхъяев. А взял он его не у себя, а здесь, в диско-баре, у базара. Люди верные сказали, — он погремел в кармане наручниками, однако стальные браслеты так и не появились на свет.
— Так что — выходит, что дал Яхъяеву коньяк Шамиль? — спросил Тура.
— Вот именно, — довольно закивал Силач. — Перст судьбы! Шамиль, из-за которого меня выгнали! Заведующий диско-баром, он же старший бармен!
— У него еще есть коньяк?
— Да. За дверью в ящике. Мне объяснили, где. Шамиль сейчас вышел, скоро придет.
Они еще постояли у граверной.
«…Дорогая мамочка! Желаю Вам много радостей и улыбок, — машинально прочитал Силач каллиграфически написанный образец на витрине, — а все Ваши надежды и желания чтобы сбылись. С поздравлениями. Ваша дочь…»
Одна сторона граверной рекламировала работы «за здравие» — на подарках, поздравлениях, адресах, с другой висели надписи «за упокой».
— Ну что ж, если нас не уводят, то добыл ты информацию классную! Смотри! — Тура достал справку эксперта-химика. — Коньяк, оказывается, непростой…
Силач быстро пробежал справку глазами:
— Самодельный! Запальный! По-видимому, из спирта и чая. Ай да Шамиль! Ай да молодец! То-то мне сказали, что Шамиль наливает его только пьяным клиентам. Когда все равно, что пить. И конечно, продает чужим, проезжим. Здесь он налакался, а опохмеляться будет дома.
— Я думаю, что у Сабирджона в «Чиройли» был в сумке именно этот коньяк…
Они походили по рынку, но так, чтобы не терять из виду вход в диско-бар.
— «Опять я посетил печальный уголок…» — юродствуя, запел Силов, лениво прогуливаясь между торговыми рядами. — Именно здесь будет установлен памятник моей глупости с надписью: «Проходите мимо!» Именно здесь я наколол однажды Шамиля и сгорел на этом. Именно здесь на свою голову я стал «качать права» с мафией…
— А что ты должен был сделать?
— Пройти тогда сторонкой! Мимо! — Силач показал на женщин, торгующих срыком[7]. — Как, например, мы проходим сейчас мимо вот этого вернейшего средства от простуды и дурного глаза. Глядишь, все бы и обошлось…
— Не обошлось! — Халматов положил ему руку на плечо. — Было бы что-нибудь другое! Сбытчики фальшивого коньяка или шулера-гастролеры… Что-нибудь все равно было. Как говорят — «если судьба решила, гости обязательно заявятся». Результат был бы тот же… Вон, погляди… — показал глазами вдоль ряда.
— Я вижу.
Недалеко от них несколько цыганок в шароварах, в бархатных жилетах поверх платьев вовсю торговали дрожжами. У каждой в руках было не больше двух пачек — о спекуляции и речи быть не может! Продав их, выручку передавали огромной толстой «баронше» с медалью «Материнская слава» на жилете. Та сразу же совала в руки продавщиц все новые пачки дрожжей. Сколько их было спрятано у нее в шароварах? В бюстгальтере?
Встретившись с Халматовым глазами, «баронша» в первую секунду изменилась в лице, что-то тихо сказала компаньонке — высокая, с тяжелыми золотыми перстнями цыганка мгновенно обернулась, посмотрела на Туру и быстро ответила. Обе засмеялись — Халматов и Силач для них были уже не опасны.
Они вернулись к палатке со стороны, увешанной грустными тарелками с фотографиями для памятников. Сколько Тура помнил, на тарелках всегда писали три слова: «Любим, помним, скорбим…»
— Шамиль пришел, — сказал Силач, наблюдавший за входом в бар. — Пошли.
За дверью торговой точки, носившей непривычное название «Диско-бар», на них сразу обрушились раскаты музыкального грома. Казалось, внутри должны были плясать и бесноваться орды, наэлектризованные пугающими звуками Вселенной. Им надлежало орать, ломать мебель, стоять на ушах, разносить аляповатую постройку, воздвигнутую на краю Центрального базара и служившую некогда — на памяти Туры — рубочной мясного павильона.
За дверью торговой точки, носившей непривычное название «Диско-бар», на них сразу обрушились раскаты музыкального грома. Казалось, внутри должны были плясать и бесноваться орды, наэлектризованные пугающими звуками Вселенной. Им надлежало орать, ломать мебель, стоять на ушах, разносить аляповатую постройку, воздвигнутую на краю Центрального базара и служившую некогда — на памяти Туры — рубочной мясного павильона.
Однако в диско-баре, как оказалось, сидело всего несколько пар. Зал был освещен еле-еле — система «интим». В потолке, задрапированном темной тканью, мерцало несколько круглых ламп, оформленных, как светлячки. Витрина за стойкой была декорирована финскими конфетными коробками, разноцветными бутылками виски, джина, аперитивов, яркими коробочками американских сигарет. У кофейного агрегата, сбоку, стояла голосистая японская дека, создавая музыкальный фон рок-парада. Во всем этом великолепии сидел Шамиль и, склонив чуть голову, закусив кончик языка от усердия, писал.
Ах, волшебство театральной декорации! О могущество торгового дизайна! Мечтания провинциалов о красивой жизни. Всеобщее согласие в том, что на подобную красоту можно только смотреть, попробовать эти лакомства жизни нельзя, ибо все — реквизит, выдумка, обман чувств.
Коробки финских конфет пусты, в бутылках — чай, вода и жидкость для мытья окон, в пачках сигарет — остатки виргинского аромата, а достойный служащий местного общепита Шамиль — откровенный бутлегер, вор и убийца. И писать он скорее всего не умел, а знал только арифметику, праматерь коммерческих наук.
— Время и мудрость новое диктует, — сказал Туре Силач, кивнув на Шамиля. — И пойман — не вор…
От входа, спрятанные интимным сумраком, они наблюдали с интересом за Шамилем, ведущим на листочке хитрые свои расчеты.
Когда-то давно, лет двадцать назад, еще сопляком, Шамиль был лихим поездным вором. Но однажды где-то под Боготолом он сорвался с крыши, угодил под колеса. Ампутировали ногу, и Шамиль — редкий случай среди воров, посвятивших себя «вольным кражам», — закончил курсы продавцов, встал за прилавок. Но здесь он оказался чужим — без друзей, без поддержки, без «замазки», и боролся он, как зверь, за то, чтобы торгаши перестали видеть в нем урку, признали одноногого своим. Дважды ОБХСС почти хватал Шамиля за руку с левым товаром, но оба раза ему удавалось выкрутиться, не прибегая к помощи покровителей, которых у него и не было, и не поставив под удар ни подельников с базы, ни снабжавших его «цеховиков». Злобная стойкость одноногого Шамиля на пути к поставленной им цели — Делать Большие Деньги На Общепите — была в конце концов оценена.
Его взяли в дело — по дороге на химкомбинат в Навои отцепили две цистерны со спиртом и на подпольном заводике развели и растарили по водочным бутылкам, которые с большим успехом «шарашил» Шамиль. Но из-за невыясненного недоразумения убили шофера — экспедитора с грузом водки — Силов не сомневался, что это сделал сам Шамиль или кто-то из его подручных, и Одноногий бутлегер повис над пропастью. Но нашли ходы, концы и связи в управлении, а несговорчивого Силова просто выперли…
А Шамиль получил давно желаемую им награду — Собственное Дело — диско-бар, за который выплачивал ежемесячно взнос тем, кто его поставил.
— Одноногому пирату Джону Сильверу — привет! — сказал Силов, подходя к стойке.
Шамиль оторвался от расчетов, взглянув — как бритвой полоснул, быстро оглядел зал — за столиками тишина и порядок, ситуация спокойная.
Тогда усмехнулся облегченно — худое, угловатое лицо его разбежалось складочками, из-под сухой нижней губы вылезли наружу кончики белых клыков, непонятно — лизнет или укусит.
— Привет вам, отставной козы барабанщики! С чем пожаловали?
— Дело есть! Кампари с тоником выпить захотелось, — Силач с ходу толкнул дверцу, приходившуюся ему где-то чуть выше колена, через узкий проход буфета пошел к подсобке.
— Ты что?! — Шамиль хотел его задержать, но Силач уже открыл дверь. — Погоди, говорю…
Маленькая неудобная подсобка была завалена ящиками и коробками, прямо против двери, у весов, стоял наполовину пустой мешок с сахарным песком, жестяная банка индийского чая. В углу, под цветным портретом Отца-Сына-Вдохновителя, на столе рядом со стопкой накладных чернел телефон.
— Забыл, что ли?! За самоуправство по головке не гладят!
Шамиль тревожился за документы, но Силач протиснулся между коробок, сбросил крышку с ящика, стоявшего за дверью. В разделенной на гнезда таре, кругленькие, как головки опиумного мака, закачались алюминиевые колпачки самодельного коньяка.
— Ну вот! Что и требовалось доказать, — заметил Силач. — Теперь предъяви накладные на «KB». Откуда он у тебя?
Шамиль неожиданно развеселился. Видно, он успел прикинуть обстоятельства и грозный вид Силача его не пугал.
— Предъявить?! Кому?! Тебе! Или, может, ему?! — Он показал на Халматова. — А кто ты такой? Кто вы оба такие?
— Знаешь! — засмеялся Силач, и смех его был как визг пилы. — Ты хорошо знаешь, кто мы такие…
— Немного знаю! Говорили, что ты взятки брал, за что и был выгнан! — Лицо Шамиля заливала синюшная бледность, вылезли из-под губы совсем длинные клыки, он себя истерически заводил, взвинчивал блатной духарский накал, когда на взводе, близком к падучей, можно напугать — «оттянуть мента». — Но у меня для вас лишних денег нет — я их горбом своим заколачиваю и этим вот протезом! С меня вы ни копейки не получите… А тебя, Халматов, может, не сегодня завтра посадят! Могу только обещать, что тебе передачу принесу!..
Силач спокойно уселся на ящик с коньяком, а Шамиль все больше распалялся, ярил себя, из углов рта показались пузыри пены.
— Другие не принесут, а я принесу. За то, что по твоей милости меня чуть из торговли не поперли! Помнишь, бумагу на меня подписал! Правда, нашлись добрые люди, бумаге твоей хода не дали… Я лично ею задницу подтер…
— Тебе бы за деньги посетителям показывать такие спектакли! — Силач позвенел наручниками, которые уже успел достать. — В ящике у тебя балованный коньяк. Никуда от этого не денешься. Откуда он?
— С базы! С базы такой получил! У меня накладные!
— Предъяви, пожалуйста!
Одноногий по-блатному помахал пальцами над ширинкой:
— На! Держи двумя руками! Вот когда вы в соседних камерах закукуете, душа моя успокоится! Прошу вас, потрохов долбаных! Тебе, Халматов, передачу принесу, а ему, — Шамиль ткнул пальцем через плечо на Силача, — я знаю, что притащу! Резиновую бабу, надувную. Настоящая-то от него ушла!..
Тура успел перехватить руку Силача, повернулся к Шамилю и коротким «корпусным» ударом плеча вломил его так в стену, что дух вышибло, и бармен медленно сполз вдоль стенки на мешок с сахарным песком. А Тура, прижав руки к груди, напуганно сказал:
— Извини, дорогой, поскользнулся, тесно тут у тебя очень. Показывай документы быстро, не заставляй повторять…
В зале по-прежнему оглушительно гремела музыка. С трудом ловя дыхание, Шамиль все-таки духовито «качнул права» еще раз:
— А по какому праву? Кто ты такой?
— Ты знаешь, кто я такой… — негромко сказал Халматов. — Сколько отпущено нам до конца жизни, я для тебя — мент! А ты для меня — жулик! И мертвый я буду для тебя мент! А сейчас дай-ка мне накладные просто как покупателю. Каждый покупатель имеет право заботиться о том, чтобы его не облапошило жулье, такое, как ты…
— Хоп! Накладную я покажу. Но не вам — милиции! И в присутствии своего руководства!..
Тура кивнул на телефон:
— Звони…
Тура не услышал, как они подъехали, увидел только идущего от двери Алишера Гапурова с каким-то обэхаэсником. Из-за оглушительной музыки они тоже, по-видимому, предполагали внутри огромное стечение публики и удивились пустоте зала.
Шамиль сразу вырубил магнитофон, открыл дверцу, приглашая сотрудников за стойку, но Алишер направился к Халматову и Силачу.
— Как поживаете, устоз? — Алишер пожал им руки, подвинул себе стул, сел рядом. — Здорова ли ваша семья, как настроение? Лучше? — Он все еще не мог просто сказать «здравствуйте» или «привет», отойти от обязательных правил традиционного этикета.
— Какая у нас, пенсионеров, жизнь? — усмехнулся Тура. — Тихие игры на покое. Ты мне скажи — что слышно по делу Корейца?
— В пруду у «Чиройли» нашли пистолет убийцы. «Макаров.
— В розыске числится?
— Да. Помните убийство постового на дороге Дарваза — Урчашма? Я тогда еще не работал. В школу ходил. Но вы должны знать…
— Сержант Садык Закинов. Недалеко от моста, ночью.
— С похищением оружия. Это тот самый пистолет. Гильзы в «Чиройли» со следами от его механизма…
— Какую удивительную новость ты сказал, — медленно произнес Тура.
— Что вас так поразило, устоз? — заинтересовало Алишера.
— Нет, ничего. Просто я подумал о том, что пистолет убитого Садыка молчал восемь лет. И чтобы он заговорил в «Чиройли», должны были быть причины чрезвычайные…