Всюду, куда ни кинь глаз, на огромной площади шла шумная торговля. В авангарде шли продавцы старых газет, бумажных и полиэтиленовых мешков, пакетов. Раскладушки, заменявшие им прилавки, прогибались под тяжестью сухих, как порох, выгоревших, никому не нужных центральных иллюстрированных журналов и изданий. Их продавали школьники — как раз под объявлением: «Несовершеннолетним детям нельзя торговать на базаре…»
Чуть поодаль начинались ряды с мешками желтой моркови, длинного азиатского лука, редьки. На выдвинутых вперед столах пирамидами высилась карамель, темноватый, крепкий, как кремень, рафинад, сушки — традиционный общепитовский набор «К чаю», утвержденный директором Рахматуллой Юлдашевым. Продавцы — все как на подбор рослые, крепкие парни в белых халатах и высоких колпаках красиво смотрелись на фоне «цеховиков», вывешивавших свой набор легкой одежды на веревках между стойками. «Цеховики» выглядели людьми в возрасте, не очень опрятными, как бы побитыми жизненными недугами.
Здесь же торговали сшитыми на продажу чапанами, тюбетейками, мятыми пиджаками, деревянными ступами, связками срыка, черными длинными мужскими трусами, жестяными трубами, детскими люльками, острой корейской капустой.
Был самый обед. На ручных тележках то и дело подвозили горячие лепешки, закрытые клеенкой и платками.
У огромных казанов с пловом выстраивались очереди. По жирным, никогда не знавшим кипятка металлическим тарелкам из-под плова, по кружочкам свежего лука ползали мухи.
Силач поставил Автомотрису за базаром. Было решено, что он не будет выходить из машины, как и Какаджан Непесов, который отпросился у Гапурова и тихо сидел на заднем сиденье, стараясь быть незаметным. Их задача была проста — взять под наблюдение бежевую «Волгу» — двадцатьчетверку, как только она появится.
Личный сыск на базаре был за Турой, и в этом большим подспорьем оказался сюрприз, который ему и Силачу преподнес Какаджан.
— Вот, — сказал он, подавая небольшой целлофановый пакет. — Две рации «уоки-токи» — моя и Энвера. На всякий случай. Только выходить в эфир, устоз, придется лишь в самом крайнем случае. Иначе вас сразу узнают. Я бы и третью достал, но…
— Ничего, у меня есть это, — Силач вытащил наручники. — Тоже кое-что стоят.
— Приступаю, — Тура не был настроен шутить.
— Ок йул. В добрый час.
Базарный туалет, устроенный самым примитивным способом — без дверей, с двумя выходами: на базар и на улицу, прибежище алкашей и наркоманов-таблеточников — был непристойно грязен. У единственного окошка, дыры без стекла и рамы, служившей для внутреннего освещения и вентиляции, валялось несколько пустых флаконов «Русского леса».
«Кто-то из них уже забегал сегодня», — подумал Халматов.
Чуть сбоку от туалета, рядом с забором, журчал грязный арык, вытекавший из-под ворот небольшого дубильного цеха Промкомбината. Там тоже валялся пустой флакон из-под туалетной воды.
Тура вернулся на базар, прошел вдоль палаток. Отсюда можно было видеть одновременно подъезд к базару, вход в туалет, а также Силача в Автомотрисе, прикрывшись самому толпой базарных завсегдатаев.
Тура чувствовал себя беспокойно. Стоять на одном месте он не мог, подходить к продавцам — тоже. Ему могли сделать любую скидку — «из уважения», «из-за легкой руки», не купить в этом случае — было бы тягчайшим оскорблением. Приходилось все время находиться в движении, интересоваться всем и ничем, постоянно контролируя подходы к туалету, проезжую часть, не теряя из внимания Силача и Автомотрису.
Несколько раз Халматов включал рацию — он прикрепил ее под рубашку к поясу, но доносившиеся из «уоки-токи» голоса постовых были слишком резки, обращали на себя внимание.
Базар монотонно гудел. Иногда чей-то голос вырывался ненадолго из ровного общего шума, но быстро снижался до принятого уровня.
Тура уже давно обратил внимание на мужчину в мятой, неряшливой одежде, который все крутился на пятачке перед туалетом. Он тоже переходил все время от рядов к рядам, ничего не спрашивал, не покупал. Халматову показалось, что потертый мужик часто поглядывает в сторону проезжей части дороги, проходящей сразу за общественным туалетом.
Наркоман? На нем был вылинявший плащ, старая клетчатая рубашка, обтрепанные брюки, грязные тапочки. Лоб и часть головы скрывал грязный, давно не менявшийся бинт. Главным была худоба — взрослый мужчина без возраста весил не более сорока килограммов.
Нельзя терять его из виду, подумал Халматов, отходя за киоск Союзпечати, увешанный старыми номерами журнала «Монголия». Где-то Тура видел его, но бинтовая повязка мешала рассмотреть лицо. Кроме того, Халматов опасался встретиться с мужчиной взглядом — Хамидулла вряд ли предоставит второй шанс.
Он перешел к палатке «цеховика»: для видимости помял вывешенные на продажу джинсы. Снизу к штанине была подколота копия наряда-заказа без даты, ее использовали много раз, 42 было карандашом исправлено на 56. Сам черт здесь ногу сломит…
Туру джинсы не интересовали. «Почему он в плаще? — подумал он о мужчине. — Озяб, что ли?»
Между ними стояли несколько старух в черных жакетах, в галошах, надетых на сапоги, — торговали тюбетейками.
«Волга» появилась неожиданно. Тура взглянул на дорогу и увидел, как водитель осторожно припарковывает ее к тротуару. Еще через минуту он показался из кабины — стройный, лет тридцати, в хлопковом костюме «сафари», с «атташе-кейсом», хлопнул дверцей, быстро направился к туалету.
И в тот же момент мужик с грязными бинтами на голове как-то сразу подтянулся, походка стала пружинистой — быстрыми шагами, мимо мешков с желтой морковью, редькой и азиатским луком рванул он в туалет со стороны базара. Через минуту из туалета почти одновременно вышли и оборванец, и пижон с кейсом — пользуясь разными выходами.
Водитель «Волги» пошел к палатке «цеховика», где только что стоял Тура, о чем-то заговорил с продавцом. «Дипломат» был по-прежнему с ним.
Халматов включил рацию, послал тон вызова — тонкий тревожный зуммер.
— Вижу водителя «Волги», — услышал он Какаджана. — Он встретил знакомого. По-моему, так просто ему теперь от него не уйти…
Чтобы не выходить в эфир, Тура повторил тот же короткий быстрый сигнал: в Автомотрисе должны были догадаться — он берет на себя наркомана.
Мужчина с повязкой на лбу быстро шел от базара в сторону чахлого палисадника, движения его были судорожно энергичны. Туре, шедшему в нескольких шагах, все не удавалось рассмотреть его лицо — видно было только, что оно пепельно-серого цвета, в сальной росе больного пота, с запавшими щеками.
«Кумар бьет…» — понял Тура.
О, непередаваемый ужас чудовищных страданий наркотического голода! Организм, развращенный и замученный ядовитыми инъекциями, работает вразнос — идет ломка! Ломает кости, мышцы, мозг, ломает на жуткой дыбе каждый сустав, пыточным колесом отрывает руки-ноги, останавливается от страшной муки сердце. Ломает человека дотла…
Наркоман сделал еще несколько шагов, на ходу что-то вынул из кармана, на глинистом берегу арыка рухнул на колени, быстро зачерпнул грязной воды…
Прежде, чем Тура успел добежать, наркоман раскумарился — сделал себе инъекцию. Грязной иглой — через рубашку.
Он сидел на земле, слепо глядя перед собой. Лицо бессильно растекалось, превращаясь в тающую пластилиновую маску. Покой и безразличие обморока, глаза закрылись.
Выходит, человек, которого сдал Хамидулла, интересуется не только фальсифицированным коньяком… Тура вглядывался в изможденное лицо наркомана. Возможно, он и видел этого человека другим, но теперь его нельзя было узнать. Интересно, знал ли Хамидулла, что в бежевой «Волге», кроме коньяка, была еще и наркота?
Какаджан не выходил в эфир — видимо, водитель «Волги» все еще был на базаре. В рации были слышны переговоры патрульных машин, базовая радиостанция дежурного по городу, который кого-то разыскивал.
Наркоман повернулся во сне, из-под рукава выкатился шприц. Глядя на шприц, мертвецки запрокинутую забинтованную голову, Тура подумал: падая, он постоянно разбивает себе лоб или затылок, раны не проходят. А кроме того, роняет, а то и теряет шприцы…
Раздумывать было некогда. Халматов нагнулся, сунул шприц наркоману в карман плаща, легко поднял спящего. Он весил действительно немного. Осторожно, чтобы его не могли видеть из-за забора, на руках понес раскумаренного в Автомотрису.
Значит, самопальный коньяк возят вместе с наркотиками. Вот почему Пак загорелся! Если бы речь шла только о коньяке, он не поехал бы в «Чиройли» сам, а послал работника ОБХСС.
В «уоки-токи» под рубашкой щелкнуло, и Тура в рации услышал голос Какаджана:
— Это я! Он отъезжает… Свернул к автостанции. Мы за ним…
Не выпуская спящего, Тура выхватил рацию и, задыхаясь, прохрипел:
— Стойте! Ждите!
Тура, не скрываясь, еще крепче перехватил свою необычную ношу, припустился бегом. До машины осталось пятьдесят шагов… сорок… Туру увидели и открыли заднюю дверь. Силач включил зажигание, подал машину ему навстречу. Едва Халматов сунул наркомана на сиденье и втиснулся сам, Силов переключил скорость и выжал газ до упора. Азарт гонки уже захватил его. Ни он, ни Какаджан не обернулись, ничего не спросили, пока Тура, отдышавшись, не сказал сам:
— Это я! Он отъезжает… Свернул к автостанции. Мы за ним…
Не выпуская спящего, Тура выхватил рацию и, задыхаясь, прохрипел:
— Стойте! Ждите!
Тура, не скрываясь, еще крепче перехватил свою необычную ношу, припустился бегом. До машины осталось пятьдесят шагов… сорок… Туру увидели и открыли заднюю дверь. Силач включил зажигание, подал машину ему навстречу. Едва Халматов сунул наркомана на сиденье и втиснулся сам, Силов переключил скорость и выжал газ до упора. Азарт гонки уже захватил его. Ни он, ни Какаджан не обернулись, ничего не спросили, пока Тура, отдышавшись, не сказал сам:
— Это он, по-моему… — впереди между машин на долю секунды мелькнуло мутно-желтоватое пятно. — «Дипломат» при нем?
— Да, устоз, — сказал Какаджан.
— И, видимо, еще что-то в багажнике, — Силач без видимых усилий одну за другой обходил машины, отделявшие Автомотрису от бежевой «Волги». Очень бережно правил, чтобы не трясти…
Из газет:
Укрощение штангиВчера во Дворце тяжелой атлетики «Измайлово» снова были заняты все пять тысяч мест.
Чехословацкий атлет О. Заремба, спокойный, высокорослый богатырь, вырвал 175 кг, а в третьей попытке «укротил» снаряд весом в 180 кг. Чемпионом стал О. Заремба. Это третья награда тяжелоатлетов-олимпийцев Чехословакии. Вторым был И. Никитин, третьим — кубинец А. Бланко.
Водитель бежевой «Волги» поставил машину на площади между чайханой Сувона и рестораном «Москва», но сам из машины не вышел. Из Автомотрисы было видно, как он развернул газету, принялся читать.
— Непонятно, что его интересует, устоз, — заметил Какаджан. — Чайхана? Ресторан? Смотрите, как он припарковал стеклом к кабинету директора ресторана…
— Внимание! Те же и Адыл Яхъяев! — Силач первым заметил главу ресторанного комплекса, засмеялся: — Уходит! Директор ресторана покидает сцену. Классическое алиби! В случае чего скажет: «Меня в это время на месте не было…»
Халматов подумал, что если наркотики возят к Яхъяеву, значит, Сувон следит за ним из своей чайханы. Сувон, видимо, знает курьера в бежевой «Волге».
А Яхъяев, твердо ступая в туфлях на каблуках, в новеньком синем костюме-тройке, при галстуке, несмотря на жару — новый стиль мубекских руководителей, — не спеша удалялся в сторону горисполкома.
«Бутылку распейте, и все дела! — вспомнил Тура предложение генерала помириться с директором ресторана «Москва». — Что мы — не мужики, что ли?..»
Действительно, что мы — не мужики, что ли? Сейчас и посмотрим.
Прошло несколько минут. Халматов, Силач и Какаджан сидели в напряженном молчании, дожидаясь развития событий. Внезапно дверца «Волги» открылась — настал черед водителя покинуть опасную зону.
Тура оглянулся. Яхъяева уже не было видно. Наверно, у них была четкая партитура — график движения с места преступления.
— Я этого мужика вижу впервые, — заметил Силач. Человек в «сафари» вышел из машины, через дорогу не спеша направился к газетному киоску. Он по-прежнему не расставался с «дипломатом», который Халматов видел у него на базаре.
— Смотрите, устоз! — шепнул Какаджан.
Халматов и сам видел — из ресторана показались двое подсобных рабочих в грязных спецовках, с тачкой на резиновых колесах, деловито направились к бежевой «Волге». Пожилой поднял незапертую крышку багажника, что-то сказал напарнику. Вдвоем они вынули из багажника стандартный ящик, поставили на тележку. За ним — второй, третий, четвертый.
— Самопальный коньяк, — сказал Тура. — Он никуда не денется, останется в ресторане. Наше дело перехватить водителя — это курьер… — Тура подвинул тело спящего наркомана, наполовину сползшего в проход между сиденьями. — Силач, подавай к киоску, тихо! Потом нас — в горотдел. Пока мы будем в горотделе, пристрой этот труп куда-нибудь. Мы должны его допросить… Понимаешь — мы, а не в горотделе…
— Все понял…
Силач постарался. Автомотриса бесшумно подползла к киоску — курьер в «сафари» не мог их видеть, он стоял к ним спиной. Покупая сигареты, отсчитывал мелочь на прилавке одной рукой, другая была занята «дипломатом», который он крепко прижимал к себе. Видно, дорог был ему этот модный портфельчик.
Халматов и Какаджан одновременно схватили водителя за руки. Тура и не заметил, когда страховавший их Силач успел достать наручники — раздался характерный стрекот, зазубрины на внутренней поверхности металлического браслета вошли в зажим замка. Все произошло мгновенно, как в детской игре, когда ребятишки очень быстро перехлопываются ладошками.
— Порядок! — Силач, удовлетворенный, отступил, любуясь работой, — запястье водителя и ручку «дипломата» соединила короткая цепочка, а потом любезно-непреклонно предложил: — Прошу быстро в машину.
— Что вы себе позволяете?!! — сипло закричал задержанный. — Вы понимаете, что делаете? Вы кого задержали? С ума посходили. Погоны на плечах надоели? Сейчас же поставьте в известность прокурора города или области…
— Пока в этом нет необходимости, — заверил Тура.
— Запомните, свиньи, вы наручники надели на Салима Камалова, сына Иноята-ходжи! Кровью за это будете харкать…
— По коням, — скомандовал Силач и рывком сунул пижонистого сына неведомого Иноята-ходжи в машину.
Камалов продолжал орать и грозиться, брезгливо отпихиваясь от спящего наркомана, который все больше сползал с сиденья…
— Вы поплатитесь за это!.. На коленях ползать будете! Кровь по капле из вас выцежу…
— Все может быть…
Халматов отстегнул пуговицу на рукаве сына Иноята-ходжи, завернул манжет — на изгибе у локтя левой руки отчетливо виднелись точки — следы уколов шприца.
Лицо дежурного по городскому отделу — вечно улыбающегося хитрована в майорских погонах — все больше вытягивалось по мере того, как Какаджан, уединившись с ним за стеклом, разделявшим помещение, докладывал об итогах операции.
Халматов рассматривал их, как на экране телевизора с выключенным звуком, но по мимике и движению губ мог в точности воспроизвести их реплики:
— Начальство знает? — спросил дежурный.
— Никто еще не знает, — сказал Какаджан. — И с каких пор в горотделе начинают не с дежурного, а с начальства?
— С тех пор, как у человека стала одна голова вместо двух. Откуда он знает прокурора области?..
Дежурный встал и неторопливо пошел на переднюю половину, и стоило ему вынырнуть из-за стеклянной стены, покинув телевизионное Зазеркалье, задержанный рванулся к нему с воплем:
— Товарищ дежурный! Срочно! Я прошу срочно! Позвоните прокурору города — Шарину Хамитовичу…
— Вы его знаете? — учтиво осведомился дежурный.
— Передайте, что здесь Салим, сын Иноята-ходжи… Пусть сейчас же приедет или кого-то пришлет… — Видя осторожность дежурного, Камалов стал нажимать все более требовательно. — Что у вас тут творится? Здесь не Чили! Это вам не пиночетовские застенки! Звоните срочно!
— Все решим, — на Халматова дежурный не смотрел. Не из застенчивости, а просто не замечал — и раньше не был для него авторитетом. Городской отдел внутренних дел — вотчину Равшана Гапурова — курировал лично начальник управления.
— Но наручники хоть можно с меня снять! Я сам юрист, знаю права! — заорал задержанный. — Фашисты! Истязатели!.. С работы к чертовой матери все полетите!..
— Снимите наручники! — распорядился дежурный.
— Никак невозможно! Сломаны они, — благодушно отозвался Халматов. — Надо перепиливать дужку.
Звонок, показавшийся дежурному спасительным, был со станции юных натуралистов: недалеко от розария, за которым ухаживали школьники, произошел хлопóк — то ли выстрел, то ли кто-то из мальчишек безобразил…
— Вас понял! Никто не пострадал? Я сам лично выезжаю… ЧП! — он со стуком отпустил трубку, схватил фуражку и ткнул пальцем в Какаджана: — Значит, так! Поскольку ты — сотрудник областного аппарата, вези задержанного туда, это ваша компетенция. А я сейчас проинформирую по телефону дежурного по области. Он будет в курсе дела…
— И прокурора! — крикнул взбешенный сын своего отца.
— Обязательно!..
Удача! По областному управлению дежурил Энвер Давлатов — выдвиженец угро, вчерашний подчиненный и воспитанник Халматова. Удача!
— Энвер, — скомандовал Тура, прежде чем сын Иноята-ходжи открыл рот. — Срочно понятых, протокол доставления и осмотр «дипломата». Все остальное — потом…
— Сделаем, устоз…
— И срочно врача — зафиксировать следы инъекций на руке.
Помощник Энвера выскочил из дежурки, чтобы позвать понятых, а Халматов уже звонил в экспертно-криминалистический отдел Аминову:
— Муса! Это — Халматов, я — в дежурке. Брось все! Ты очень нужен, захвати реактивы для экспресс-анализа… Скорее, Муса! И захвати еще ножовку по металлу…
В свое время заботами Туры каждый оперуполномоченный, не говоря уже об экспертах, получил маленькую квадратную коробочку с реактивами.