– На мине, наверное, подорвался, – отозвался кто-то из матросов. – Их полно осталось в джунглях с войны. Вон и тому, тоже европейцу, взрывом ногу вывернуло…
– А горло ему зачем перерезали? – сонным голосом спросил офицер.
– Видно, чтобы не мучился, бедняга, – пожал плечами матрос.
– А тут еще труп! – крикнул другой матрос от края причала. – Похоже, араб…
– Столкните всех их в море, – приказал офицер. – Чтоб не возиться с объяснениями и запросами их посольств.
Матросы-пограничники подтащили трупы бородача и нациста Лямпке к краю пристани. Столкнув их в волны, бьющие в причал, они подошли к Махмуду. Внезапно тот издал громкий стон.
– Живой араб, стонет! – доложили они офицеру.
Тот поморщился и, достав из кобуры пистолет, приставил его к виску Махмуда, но, передумав, приказал матросам:
– На катер его, пусть в контрразведке выясняют, что за птица нам попалась.
В предрассветных сумерках, взлетая на пенистых волнах, резиновая лодка с пограничниками уходила к катеру. С причала вслед ей смотрели хмурые арабы.
– Говорил я: перерезать косоглазых и отбить брата Махмуда! – скрипнул зубами один из них.
– Как бы не так! – бросил араб за его спиной. – Ты, видно, забыл, брат Абдулла, что на пограничных катерах стоят приборы ночного видения. Пулеметы косоглазых кхмеров в этой каменной мышеловке за минуту порубили бы нас всех в капусту.
– Откуси язык, брат Насыр!.. – остудил его пожилой бородатый араб. – У нас нет врача. Отбитый нами брат Махмуд умер бы от потери крови. Теперь у него есть шанс сохранить жизнь… А замки тюрем он умеет открывать, да и мы свой долг, братья, надеюсь, выполним.
– Да свершится то, что должно свершиться! – провели ладонями по лицам остальные арабы.
* * *Прибрежные скалы милях в трех от берега моря перешли в сплошные джунгли. Обвитые лианами высокие деревья смыкались над дорогой, и дорога казалась нескончаемым черным туннелем. Грузовики, попадая в заполненные жидкой грязью рытвины и колдобины, натужно ревели, выбрасывая из-под колес эту жижу вперемешку с вывороченными корнями деревьев. Ближе к полудню на джунгли обрушился вал тропического ливня, который не в силах были пробить мощные фары грузовиков. Юсуф был вынужден отдать команду на остановку. Он даже снизошел до того, что с итальянцем Гвидо прислал в грузовик с громилами шприцы с наркотой. К удивлению Сарматова, серб решительно отказался от дозы.
– Пора завязывать с иглой, – сказал он по-русски, поймав удивленный взгляд Сарматова. – Доширялся Ржавая Сука до того, что с полными штанами стал хрюкать на удавке у нациста Лямпке.
Сарматов ничего не ответил.
– А тебе вот что я скажу, друже, – не унимался серб. – Что бы ты мне ни трепал про потерянную память, но ты ищи свою память в России, в какой-нибудь казачьей станице.
– С чего ты мне все Россию навязываешь? – сделал вид, что разозлился, Сарматов.
– С чего? – ухмыльнулся тот. – Удар, каким ты завалил Лямпке, «казачий Спас» называется. Секрет его от дедов переходил к сыновьям и внукам. Чтобы определить, в каком полку служить молодому казаку, ему подводили быка-трехлетку. Если мог казачок одним таким ударом вырвать у быка сердце, то зачисляли молодого-удалого в пластунский полк.
– Что это за полк?
– Пластуны вроде современного спецназа у казаков были. Соображаешь?..
– А ты, Ржавая Сука, откуда про то знаешь?..
– В рязанском «Два ку-ку» слышал от потомственного донского казака – нашего ротного бати. Думал, славянские сказки, чушь собачья, а ныне на рассвете эта чушь Ржавой Суке его поганую жизнь сохранила.
– Приснилось тебе это, парень, – усмехнувшись своим мыслям, сказал Сарматов сербу по-английски. – Джон Карпентер я, англичанин, родившийся в Пакистане, и никто другой. И не лезь больше ко мне с какими-то там «казачьими Спасами», соображаешь, Иностранный легион?..
* * *По брезентовому пологу грузовика по-прежнему колошматил ливневый дождь. Серб еще что-то говорил, но память Сарматова уже устремилась в нереально далекую от камбоджийских джунглей донскую станицу, распластанную широкой подковой по речному крутоярью.
* * *За первую в ту зиму морозную ночь Дон-батюшка покрылся коркой раннего льда. Серые вороны с важным видом расхаживали по глянцевой его бирюзе, поодаль от черных промоин, в которых с гоготом мельтешила запоздалая стая перелетных диких гусей. Когда какая-нибудь ворона приближалась к промоине, к ней со злым шипением устремлялся гусиный часовой, и ворона, оскальзываясь и сварливо каркая, отпрыгивала на безопасное расстояние.
С высокого речного угора, от ворот старого овина, скрестив на груди руки, смотрел на мутное морозное Задонье и на вставшую реку высокий седой старик, а у его ноги примостился десятилетний пацаненок.
– Деду, деду, я гусика зараз из рогатки… Не промажу… Суп с гусятиной вкусный, деду, – теребил он старика за край мерлушкового полушубка.
– И думать не моги, бала! – показал ему нагайку старик. – Шлях у гусей в края теплые заморские дюже дальний. Пусть летят с богом. Авось по весне вернутся на наши степные бочаги, чтоб птенцов вывести. Без птичьего гомона и весеннего дурнопьяного цветенья какая красота в степу, бала?.. То-то же… Однако забалакались мы, а дело у нас с тобой дюже по казачьей жизни важное. Айда, айда в овин, бала.
В овине дед набил пахучим сеном плотно сплетенную из краснотала рыбацкую вершу, через горловину спрятал в сене крупное яблоко – антоновку, потом на ременных вожжах растянул вершу между потолком овина и полом. Пацаненок украдкой поглядывал на свои пальцы.
– Ты, бала, не о пальцах думай, а как им до яблока пробиться, – перехватил его взгляд старик. – А боль, она должна быть для тебя делом привычным. Много ее на кажный казачий век у бога припасено… Сам потом поймешь…
Ррраз – входят пальцы пацаненка в вершу, но застревают между толстыми прутьями краснотала.
Пацаненок всхлипывает от боли, трясет закровавившимися пальцами.
– О яблоке думай, бала! – сердится старик. – Ноги и руки расслабь, а плечевые и грудные жилы разом во всю мочь натяни. И не забывай дух из груди зараз перед ударом выпустить. Главное, паря, в верше яблоко нутром увидеть. Нутром…
Рррраааз!.. Ррррраааз!.. Рррррраааааз!!!
Но только после многих, многих месяцев бесплодных попыток пальцы пацаненка наконец-то перебили толстые прутья краснотала и вошли в сено, как нож входит в масло.
– Получилось, деду! – радостно заорал он и протянул старику на окровавленной ладони зеленую антоновку.
– Не очень-то радуйся, бала, – проворчал тот. – Человечьи ребра аль какие звериные покрепче краснотала. В следующий раз прутья толще будут. Да и вершу бычьей шкурой обернуть пора, чтобы руку потверже поставить.
– Пора, деду, – превозмогая боль, согласился пацаненок.
* * *По-прежнему колотил по брезенту грузовика холодный тропический ливень и устилали разбитую дорогу в камбоджийских джунглях сбитые ночной бурей широкие стрельчатые листья пальм. Сарматов сглотнул подступивший к горлу комок и, превозмогая начавшуюся головную боль, прилег рядом с храпящим сербом.
Гонконг 27 декабря 1991 года
Древний синтоистский монастырь встретил подъехавшего к его воротам Метлоу печальным, негромким звоном колокола. Оставив на площадке перед входом машину, он, в тревожном предчувствии чего-то непоправимого, спросил у одиноко стоящей перед воротами женщины-европейки, лицо которой ему показалось знакомым:
– Простите, мэм, по какому поводу в монастыре звонит колокол?
Женщина подняла на него печальные глаза, отрицательно покачала головой и ответила по-английски с сильным славянским акцентом:
– Я спросила у монаха, но он был нем и… и даже не захотел выслушать меня. А мне так надо видеть профессора Осиру.
– Вы из России?.. – спросил он по наитию по-русски.
– Как вы узнали?
– Акцент, мэм… Что привело вас в эту печальную обитель?
– Я ищу мужа, – ответила она, и в ее синих глазах закипели слезы.
– Он стал монахом?
– Не знаю… Три года о нем ничего не было известно… Но недавно появилось предположение, что он находится на лечении у профессора Осиры. Больше я ничего о нем не знаю.
– Как его имя?
– Игорь… Игорь Сарматов, – ответила женщина и приложила к глазам платок.
«Так… Русские из КГБ не оставили попыток упрятать Сармата в подвалы Лубянки, несмотря на то что их государство балансирует на краю пропасти, – мелькнуло у Метлоу. – Придется попросить Рича Корвилла просветить эту славянскую мадонну».
Он достал из кармана мобильный телефон, но тут цепкой памятью разведчика вспомнил, где и когда он видел эту красивую женщину.
* * *Это было в Никарагуа. Во время одной атаки он в окулярах бинокля, кроме горящих за рекой кофейных плантаций, огрызающихся трассирующими очередями, увидел на бруствере русских окопов женщину с русыми, разметавшимися по плечам волосами, которая перевязывала раненого. Потом она же тащила на себе от берега другого раненого.
– Сниму сучку! – процедил тогда находившийся рядом с ним «зеленый берет» и приник к прицелу снайперской винтовки.
– Отставить, капрал! – прижал ствол к земле Метлоу. – Армия Штатов с бабами не воюет.
«Да, это была она», – внимательно всматриваясь в лицо незнакомки, уже твердо решил Метлоу и как бы невзначай спросил:
– Какая у вас профессия?
– Врач, – ответила она. – Пластический хирург.
– Я попытаюсь организовать вашу встречу с профессором Осирой, но старик в последнее время часто прихварывает, – сказал он и, достав из машины кейс, подошел к воротам и нажал кнопку звонка. – Кстати, а ваше имя?
– Рита… Маргарита Пылаева.
В распахнувшихся монастырских воротах появился старый Ямасита. Увидев Метлоу, он почтительно поклонился и вопросительно посмотрел на него.
– Нам бы с гостьей из России перекинуться парой слов с профессором Осирой. Можем мы это сделать?
Монах бросил на него печальный взгляд.
– «Опала листва. Весь мир одноцветен. Лишь ветер гудит», – процитировал он и показал на распахнутую дверь храма, из которой доносился печальный звон колокола.
– По какому поводу звонит колокол? – в тревожном предчувствии спросил Метлоу.
– Душа старого бродячего самурая Осиры-сана навсегда улетела в сумрак южных морей, – ответил Ямасита.
Он провел Метлоу и Риту сквозь печальный ряд застывших у стен монахов и остановился у невысокого помоста, на котором покоилось покрытое саваном тело последнего бродячего самурая.
– «О, если б осенний вихрь столько опавших листьев принес, чтобы согреть очаг!» – произнес вставший за спиной Метлоу Ямасита. – Я должен сообщить вам, мистер Метлоу, что последними словами Осиры-сана, бродячего самурая из рода Миамото, были слова, обращенные к богу, с просьбой о полном излечении нашего брата и вашего друга Джона Карпентера.
– Спасибо, старый Ямасита, за заботу о моем несчастном друге! – встав на колено, склонил голову перед телом Осиры-сана Метлоу.
Поднявшись, он кивнул Ямасите, чтобы тот следовал за ним к выходу. У ворот храма он протянул ему кейс:
– Тут плата за лечение моего друга.
Старик отрицательно качнул головой:
– Сенсею больше не нужны деньги, мистер Метлоу.
– Используйте их на ремонт монастыря или на помощь попавшим в беду монахам, – сказал Метлоу и поставил кейс у ног Ямасито.
– Воля ваша будет исполнена, – склонил голову монах. – Но наш очаг угас с уходом самурая Осиры. Мистер Метлоу не сможет уже так согревать несчастного Джона, – печально добавил он. – Его сенсей унес с собой некоторые тайны врачевания таких заболеваний, как у него…
– Кажется, Ямасита, самая большая тайна была заключена в самом мужественном и милосердном сердце бродячего самурая Осиры-сана.
– Вы правильно поняли, мистер Метлоу, – поклонился монах. – Истинно так…
– Где будет предано земле его тело?
– Мой господин завещал мне предать его прах той земле, из которой осенью прилетают дикие перелетные гуси…
– Неужели из России? – удивился Метлоу.
– Его родина на севере Хоккайдо, мистер Метлоу.
– Да, да, конечно… Каждый в конце пути должен вернуться туда, откуда он вышел в этот путь, – кивнул Метлоу и протянул визитку: – Если вдруг Джон объявится в монастыре, дай ему эту карточку с координатами нашего с ним общего друга комиссара Корвилла из Королевской полиции.
– Непременно, мистер Метлоу, – поклонился Ямасита и с опущенной головой направился к двери храма.
– Джон Карпентер, о котором с такой теплотой говорил старый монах, он кто, если не секрет? – спросила Рита, когда они ехали в Гонконг на машине Метлоу.
– Ямасита говорил об Игоре Сарматове, – повернулся к ней Метлоу. – Джон Карпентер его вынужденное новое имя, которое не должны знать парни из вашего КГБ.
– Сердце не обмануло меня… Игорь жив, – прошептала потрясенная Рита и обессиленно откинулась к спинке сиденья. – Пожалуйста, остановите машину, – попросила она.
Дав ей некоторое время на то, чтобы прийти в себя, Метлоу протянул руку и сказал:
– Кажется, нам пора познакомиться, Рита. Джордж Метлоу, а по-русски Егор Иванович Мятлев. Полковник Центрального разведывательного управления Соединенных Штатов.
Бросив на Метлоу настороженный взгляд, Рита непроизвольно сделала шаг назад и вопросительно посмотрела на него.
– Это не тот случай, о котором вы подумали, – улыбнулся Метлоу. – Но чтобы вы все поняли, вам придется выслушать почти неправдоподобную повесть о двух соплеменниках, волей смутной российской истории оказавшихся по разные стороны воюющих фронтов…
* * *Били о скалы тяжелые накатные волны. Под их грозную и вечную музыку полковник Метлоу без утайки поведал ошеломленной Рите о тяжкой доле, выпавшей ее любимому человеку и отцу ее сына – Игорю Сарматову. Сармату, как звали его боевые друзья, навсегда оставшиеся в отрогах афганского хребта Гиндукуш…
– Егор Иванович, где теперь мне искать Игоря? – выслушав его рассказ, растерянно спросила она. – Может, остаться в Гонконге и ждать его возвращения в монастырь?
– В монастырь, думаю, он уже не вернется, – задумчиво покачал головой тот. – Уверен, что скоро, очень скоро Сармат вернется в Россию, потому что он запрограммирован на служение ей. Это в его казачьей крови…
– Это так, – согласилась Рита.
– Недавно Осира-сан заверил меня, что его память в скором времени полностью восстановится, а старый самурай никогда не бросал на ветер пустых слов утешения.
– Но что же теперь делать мне? – сквозь слезы спросила Рита. – Вдруг ему нужна моя помощь…
– Послушайтесь моего совета. Возвращайтесь в Москву и ждите его там. Поцелуйте маленького Платона и расскажите ему все о его достойном уважения отце.
– Вы знаете и о Платончике! – улыбнулась сквозь слезы Рита. – Как же нам с ним благодарить вас?!
– Благодарить меня не надо. Я отдавал долг, – поднял на нее глаза Метлоу. – Хоть у нее никогда ничего не одалживал…
– У кого? – не поняла она.
– У моей исторической Родины, у России… А знаете, Рита, когда я уйду в отставку, то вместе с вами и Игорем я обязательно как частное лицо приеду в Россию и навещу оренбургскую степь, которую никогда не видел, но она почему-то стала часто сниться мне. Смешно – видеть во снах то, о чем не имеешь понятия, вы не находите?
Рита улыбнулась сквозь слезы, понимая, что Метлоу ее просто успокаивает. Но обостренным женским подсознанием она вдруг почувствовала, что Игорь обязательно найдется и однажды такое произойдет. Но когда это произойдет, на этот вопрос пока ей никто не может ответить.
Камбоджа 3 января 1992 года
Выбрасывая из-под кормы буруны мутной желтой воды, плоскодонный водометный катер скользил по гладкой поверхности великой реки Юго-Восточной Азии – Меконга. Укрытая утренним туманом, плавно и величаво несла река свои мутные воды к Южно-Китайскому морю, мимо рисовых полей и крытых соломой убогих хижин прибрежных деревень, мимо вплотную подступающих к воде плантаций овощных культур и каучуковых деревьев, на которых, несмотря на рассветный час, уже деловито хлопотали бедно одетые люди в конусообразных соломенных шляпах. Порой Меконг сжимали в своих объятиях подступавшие к его берегам высокие джунгли, но, вырвавшись из них, река снова широко растекалась по равнине, образуя заросшие буйной тропической растительностью острова и дышащие испарениями старицы и протоки.
* * *– Сэр, снова возобновился устойчивый сигнал от монаха, – доложил полковнику Метлоу дежурный офицер Стив Стоун. – Он на каком-то плавсредстве перемещается вверх по Меконгу. Спутник засек на том отрезке реки водометный катер без опознавательных знаков. Теперь мы его не упустим, сэр.
– Надеюсь, Стив. Очень надеюсь.
Через час Метлоу был в Управлении Королевской полиции, в кабинете комиссара Корвилла. Тот протянул ему лист бумаги со словами:
– Заключение наших химиков о содержимом ампул с китайской джонки. Пишут, что в них находятся законсервированные стволовые клетки. Ты что-нибудь знаешь об этом?
– Стволовые клетки? – растерянно переспросил ошарашенный Метлоу. – О ля-ля!.. Этот подпольный бизнес, Рич, гораздо серьезней, чем бизнес на сатанинском зелье… Их получают из спинного мозга человеческих эмбрионов и вводят в дряхлеющие организмы сильных мира сего с целью общего омоложения и избавления их отдельных органов от всевозможных болячек. Кроме того, эти клетки начинают применять в элитной косметологии.
– Ну, это из области фантазий! – отмахнулся Корвилл.
– К сожалению, нет.
– А что потом происходит с эмбрионами?.. С беременными женщинами, наконец?..
– Разве трудно догадаться, Рич?.. Одна инъекция стволовых клеток стоит очень дорого.
– Да-а, – протянул Корвилл и, почесав затылок, спросил: – Есть ли новости от Джона?
– Сигнал от Джона поступает вот отсюда, – ткнув карандашом в карту, сказал Метлоу.