Джейк делает гребок к берегу. Я придерживаю матрац:
– Деньги, где обычно.
Он качает головой:
– Не нужно. Сегодня не нужно денег. Я даю тебе информацию – ценность оцени сам. И прошу информации взамен.
– Возьми, – настаиваю я. – Про информацию – сделаю все, что смогу. И еще. На вокзале тебя ждет подарок. Вот, возьми ключ.
Подарок и в самом деле его ждет. Две бутылки клюквенной «Финляндии», местная еда. Сыр, пахлава, которую надо еще найти – нормальную, как в «Тысяче и одной ночи». Надо заботиться об агенте – даже в мелочах. Показывать, что ты ценишь его. Помнить о его дне рождения, о детях. Это из старой, но не утратившей актуальности филерской инструкции еще царского императорского сыска.
Джейк берет ключ:
– Я очень на тебя рассчитываю, друг…
Мне становится не по себе. Я киваю и отпускаю матрац…
Еще назад плыть…
– Эй, русский!
Я оборачиваюсь.
– Береги спину!
– Что?
Вместо ответа Джейк показывает пацифистский знак. Потом начинает загребать к берегу…
…Выйдя на берег, ложусь передохнуть. Мысли такие… Ленивые и в то же время тягостные. Связываться с американцами, конкретно вплетаться в их интриги – не хочется, хоть кричи. Запросто можно погибнуть. Американцы в Ираке все еще есть, никуда они не уходили. Только в посольстве несколько сот человек. В том числе три военные базы, которые остаются за американцами. Две на севере, в Курдистане, и одна – в одиннадцати километрах от Багдада.
И второе… Сам по себе факт схватки между американскими спецслужбами производит тягостное впечатление. Все то же самое, что было в последние годы жизни СССР. Интриги, дрязги, подковерные схватки до крови. Все-таки они сломались. Как после Вьетнама. Утратили главную для американца веру – веру в то, что все можно решить, надо только действовать, и незамедлительно. Последние пятнадцать лет – время непрерывных, раз за разом проигрышей Америки. Из Ирака они ушли, захлебнувшись в крови. Из Афганистана – тоже. Пакистан теперь враг. Серия демократических революций в странах Ближнего Востока обернулась ваххабитским реваншем – «Аль-Каида» никогда не была так сильна, как теперь, на пятнадцатый год войны. С Ираном ничего не получилось и больше уже никогда не получится – они сделали атомную бомбу. Помощь в Ливии обернулась зверским убийством посла и разгромом посольства, анархией в некогда благополучной стране. Украинская оранжевая революция обернулась невиданным воровством и заглохла. Грузинская – тоже. В голодные времена люди предпочитают выбирать сытый желудок, а не идеалы – нет больше веры в идеалы, совсем. А ведь только на идеалах держалось американское лидерство, американский проект переустройства мира, не такой, кстати, плохой, хотя бы по сравнению с британским. Нет больше идеалов – и американцы, получив за последние пятнадцать лет удары со всех сторон, отступают. Не факт, что кто-то сможет их заменить. И не факт, что у них появится новый Рейган.
А в одиночку нам будет тяжело. Очень тяжело.
Допив чай – все-таки жидкости я потерял много, – иду к машине. Проголодался – надо где-то остановиться, перекусить…
Пацан налетает на меня, летит, как оглашенный, и я тут же хватаю одной рукой карман с кошельком, другой – его самого. В первом преуспеваю, во втором – нет. Пальцы нашупывают кожу – не сумел, не выхватил. Совсем обнаглели уже, на ходу портянки рвут.
Палец наталкивается на смятый листок. Его в кармане быть не должно – как и любой оперативник, я не держу в карманах ничего лишнего, сразу уничтожаю.
Но он там.
Потоптавшись на месте, меняю направление. Иду к прилавку, за которым пыхает дымом кухня. Заказываю мясо в лаваше – пресной лепешке. Когда расплачиваюсь, достаю и записку. Поедая лепешку и отвернувшись так, чтобы никто не видел – обычно люди не любят есть публично, это инстинкт, – разворачиваю бумажку.
Грязный, в сальных пятнах обрывок газеты. Китайская дешевая шариковая ручка, крупные, печатные буквы – так пишут те, кто малограмотен.
Хунаалика гумбула фее тилка’сайяаара
Сердце на секунду останавливается. Несмотря на жару, я чувствую, как струйка холодного пота начинает течь у меня по спине.
Это по-арабски. Означает – бомба в машине. Кто-то подложил мне в машину взрывное устройство, пока я плавал. Не рассчитал он только одного – местные присматривали за машиной, увидели все это и решили меня предупредить. Наверное, подонок думал, что ни один из местных не предупредит европейца о таком. О Хамзе – иракском коммунисте, без которого тут даже рыба на крючок не ловится, – он не знал…
Ублюдки…
Доедая лепешку, иду к разморенному на солнце полицейскому. На нем – черный бронежилет на голое тело, старый египетский автомат, вместо каски – ихрам, местный головной убор. Не чалма – ихрам.
– Ас саламу алейкум, – здороваюсь я.
– Ва алейкум ас салам, – отвечает полицейский, настороженно оглядывая меня.
– Анаа руси, – говорю я. – Я русский.
Полицейский кивает.
– Позвать начальника, эфенди? – спрашивает он.
– Не надо начальника, – негромко говорю я. – Позовите взрывотехников и начинайте эвакуацию людей. Я думаю, на стоянке есть заминированная машина.
Взрывотехников пришлось ждать довольно долго, они прибыли из самого Рамади. По-взрослому – бронированный КамАЗ, на прицепе что-то напоминающее перевернутую «ж… кверху» бетономешалку. Это для перевозки СВУ, если взорвется при перевозке – весь взрыв вверх пойдет. И еще немало полиции приперлось. Людей общими усилиями эвакуировали, очистили участок пляжа. У каждого полицейского теперь есть блокировщик радиосигнала размером со старый сотовый телефон. Полезная штука. Если бы не они – может, уже и взорвалось бы…
Саперный робот бодро прокатился мимо длинного ряда машин. Остановился у нужной. Пошла вниз камера на длинном шланге – она нового поколения, как живая змея, в любую дыру заглянуть может. Оператор включил свет и тут же выключил.
– Твою мать, – выругался он по-русски.
– Что? – спросил я, стоя у лестницы, ведущей в высокий кузов «КамАЗа».
– Вы были правы.
– Что там?
– Самоделка. И крупная. Килограмма полтора, не меньше.
Килограмма полтора – это круто. Но не для бронированной машины. Она и больше выдерживает, чтоб ее.
– Машина бронированная. Как она установлена?
– Думаю, просто. Вы открываете дверь – и тут же взрыв. Вы и в машину сесть не успеете. Разорвет на части. В любом случае оторвет обе ноги, погибнете от болевого шока.
Да, здорово. Зашибись просто, как здорово – меня только сейчас потряхивать начало. Еще в голову сунулось: а если инвалидность? Это же еще хуже смерти…
– Другие проверь! – крикнул старший сапер. Он, надев тяжеленный, противовзрывной костюм, стоял в начале ряда машин. Роботом управлял не сапер, а его ассистент, так было правильно.
На других ничего не нашли. Я подошел к саперу безо всякой защиты.
– Мужик, подкурить помоги, – сказал он. – Целый день без курева.
– Чего так, – поинтересовался я, подкуривая сигарету. Тоже русский. Интересно. Нас тут не больше двенадцати-четырнадцати тысяч, но всю дорогу наталкиваешься на наших.
– Целый день звонки отрабатывали…
О… Это уже примета нового времени. Теперь в моде джихад нового поколения – личный джихад, иногда и бескровный. Теперь какой-нибудь придурок, посмотрев ролик в «ютубе», не минирует мечеть, а звонит и сообщает, что она заминирована. Тоже джихад, однако.
– Разминировать попытаетесь?
– А чего так? – Мужик пыхал сигареткой, не поднимая рук. Глаза у него были как у заслуженного охотничьего пса – усталые и внимательные.
– Да интересно, кто это меня так любит.
Сапер окинул меня взглядом:
– А чего? Можно и попробовать.
– Тогда удачи. – Я продиктовал свои координаты в Багдаде.
– Удачи…
Вспомнилось – в багажнике мясо. И куда его теперь? Идиотские мысли в голову лезут.
Подошел к кучкующимся у полицейской машины стражам порядка, но не поздоровался. Строить буду.
– Кто старший?
Один из них козырнул:
– Я, подполковник Хабиби.
– Я из Министерства нефти. Мне нужно в Багдад как можно быстрее. Документы, водительские права – в машине…
И одежда тоже, но это – дело десятое. Министерство нефти – фирма козырная, а я на самозванца не похож. Здесь все зависит от нефти, и тот, кто встанет на дороге у тех, кто добывает, транспортирует, продает или охраняет нефть, – в лучшем случае пойдет на перекресток движение регулировать.
– Есть, – по-военному отдал честь подполковник, переведя взгляд на одного из собеседников. Тот тоже козырнул.
– Почту за честь отвезти вас, эфенди. Следуйте за мной…
Полицейская машина оказалась обычным китайским внедорожником FAW, без особых излишеств, передние сиденья обтянуты кожей типа дерьмантин. Сидеть на таком, тем более в трусах, было неудобно. Но я терпел.
Капитан Соджади был для своего звания совсем молодым, потому, видимо, службу нес ревностно. Машина была чистенькой, меж сиденьями, там, где у американских полицейских стоит помповый «Ремингтон», стоял знакомый «АК-12», в держателе – гражданский навигатор с перепрошивкой, на который можно передавать все что угодно и даже данные с беспилотника. Ехали довольно быстро, под сотку, но в «Мерседесе» все же удобнее…
Капитан косился на меня, хотел что-то спросить. Как проехали Рамади, не выдержал:
– Прошу простить за вопрос, эфенди, вы – русский?
– Русский, – кивнул я, – а зачем спрашиваешь?
– Отец хорошо говорил про советских. Говорил, они справедливые люди. Мать училась на врача в СССР. А советских больше не будет?
Я качаю головой:
– Нет. Не будет.
– А почему? – с детской непосредственностью спрашивает полицейский капитан.
Хороший вопрос – почему. Я бы тоже хотел знать ответ на этот вопрос…
– Эфенди…
– Да.
– А в России – красиво, да? Там много земли?
– Да.
– Говорят, там совсем нет пустыни. Земля жирная, как нефть.
– Пустыня есть, но немного. А земля и впрямь хороша. Чего спрашиваешь так заинтересованно?
– У моего дяди большая семья. Он не раз меня спрашивал – хочет отправить двоюродного брата с семьей в Россию.
Я молчу.
– Он христианин, эфенди… – говорит полицейский. – Аллахом клянусь, он не из этих…
Да уж…
– Как твое имя, друг?
– Халим. Это неправильно писарь написал. А дядю зовут Рахматулла.
– Рахматулла… Знаешь, Халим, что я тебе скажу. Россия – большая страна. И если твой двоюродный брат хочет переехать – пусть попробует. Но у вас тоже большая и хорошая страна. Очень хорошая страна. И если вы прогоните из нее всех подонков, если вы не будете слушать всякую шваль и будете побольше работать, то будете жить лучше нас. Клянусь памятью отца, Халим, – так и будет…
– Иншалла… – говорит Халим. Впереди пробка, машины встают. Опять что-то случилось, так их мать, этих…
Халим ставит на крышу мигалку, выбирается на обочину, благо машина полноприводная. Разбрасывая щебень, прется по обочине, заставляя остальных пугливо прижиматься к ти-уоллсам по центру дороги. С мигалкой едем, однако. И это тут – тоже как у нас. «Все животные равны, но некоторые равнее…»
Судя по машинам, не теракт. Полицейского спецназа нет – обычные дорожные машины, дорожная полиция. Пикап «Форд» в раскраске и с мигалкой возвышается над всем, на турели – пулемет «ПКМ», но на нем никто не дежурит. Видимо, кто-то не справился с управлением. Так и есть… Вон машина враскоряку лежит… Перевернулась, да еще и загорелась. Чуть дальше стоит на обочине фура, даже отсюда видно, как повреждена бронированная кабина.
Твою мать!!!
– Останови!
Халим недоуменно смотрит на меня.
– Стой, сказал!
Не дожидаясь остановки, выскакиваю из нашей машины, перебираюсь через ти-уоллс. Дорожные полицейские – в бронежилетах и черных, похожих на гитлеровские касках, – вскидывают свои автоматы, завидев меня.
– Халас! Халас!
Сзади бежит бросивший машину на произвол судьбы, совершенно ошалевший Халим, размахивает своей форменной фуражкой и кричит «руси!» и чтобы не стреляли!
Меня останавливают и кладут на землю под дулами автоматов, но тут же поднимают. Подбежавший Халим сует под нос дорожные свои корочки и тараторит на арабском со скоростью пулемета. Полицейские успокаиваются, тем более что на мужике в трусах пояса шахида явно быть не может. Водители – кто сигналит, кто смотрит на меня во все глаза. Наверное, думают, что я псих.
– Эта машина! – Я тыкаю пальцем в перевернутый «Шевроле Тахо». – Где водитель?
– Он погиб, эфенди. Его уже увезли.
– Что произошло?! Что, черт возьми, произошло?!
Слова «вашу мать» я уже отучился употреблять. Здесь это серьезно напрягает местных.
– Дипломат, – объясняет мне полицейский, – наверное, пьяный. Ехал на большой скорости, сто тридцать – сто пятьдесят в час. Не справился с управлением. Ударился в ограждение, потом в фуру, потом перевернулся…
Я подхожу к машине. Так и есть. Номер мне знаком – не дипломатический, но я его помню, как и многое другое. Это – машина Джейка.
Твою же мать…
Ирак, Багдад Утро 18 мая
Аллах велик… Аллах велик…
Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед Пророк Его
Я намереваюсь совершить два ракаата намаза единственно во имя Аллаха Всевышнего, Свят он и Велик…
Намаз – совершенный с чистым сердцем и искренним намерением – возводит человека на небеса, давая хоть на секунду открыть запретную дверь, чтобы узнать – что там. А там – спокойствие души, которое может на земле познать лишь искренне верующий человек, давно отринувший все суетное, мимолетное, ради великого, ради великой цели.
Все то, ради чего он раньше существовал, все то, ради чего существуют те люди, которых он клялся защищать много лет назад, – все это мелко, суетно. Мерзко. Каждый из них думает лишь о себе, о своей утробе, не ведая о том, что придет время – и они будут пожирать в свою утробу лишь огонь. Так будет со всеми, кто не уверует…
Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед Пророк Его.
В его жизни больше нет места суетному, нет места мимолетному. В том месте, которое большинство упоминает лишь с проклятьем, – ему открылась истина. Истина, которая стала его новой путеводной звездой. Истина, которая не содержит лжи. Звезда, что требует идти по пути, освещенному ею, а не просто ходить в разукрашенный храм, ставить свечки и пить «крещеную» воду. Разве Иисус где-то сказал в своем учении, что надо делать это? Но они это делают. Потому что неверные. Потому что боятся огня, который их пожрет. Даже не зная – все равно боятся…
Напротив него молится человек по имени Рашид. Одно из самых распространенных имен здесь – но у него есть и другое, тайное имя, которое он принял. Чтобы быть ближе к Аллаху Всевышнему. Его имя – Абдалла, что значит – раб Аллаха. Он – из своих. Из тех, кто готов отдать жизнь за торжество таухида. И неважно, сделает он это или нет, – ведь важно намерение…
Они вместе делают намаз, на который он призвал их, небольшую группку молодых людей. Почти подростков, почти детей. Это – новое поколение джихада, его будущее. Те, кто родился на руинах, те, кто видел, как пришедшие неверные соблазняют их земными благами, – но не купился, восстал. В этом – будущее джихада. Их не купить никакими подачками. Все они из благополучных семей – но отринули путь, начертанный их родителями для них, отринули даже имя, которое они им дали, – и все ради Аллаха Всевышнего.
Они помогут ему совершить задуманное. Тагут должен пасть. Он должен пасть здесь, окропив святую землю Востока своей кровью.
Но пока они вместе совершают намаз. Единственно во имя Аллаха Всевышнего. Намаз короткий – в два ракаата, потому что они доказывают свою верность Аллаху Всевышнему не словами, а делами. Каждый день, проведенный на джихаде, стоит больше, чем все дни, проведенные в хадже. Особенно если он лицемерен.
Наконец намаз заканчивается. Они рассаживаются за стол, и он видит, как у них горят глаза. Это хорошо…
– Иншалла, это не последний намаз, который мы совершим вместе… – говорит он.
– Иншалла, – отвечают ему за столом.
– Прежде чем мы продолжим разговор, – мягко говорит он, – о том, что волей Аллаха нам предстоит сделать, мы должны обсудить один очень неприятный вопрос. Я говорю про курьера, которого ждали на железнодорожном вокзале. Откуда шайтаны узнали, что он там будет?
Мелодраматическая пауза. Он знал правила – не давай ответов, задавай вопросы. Кто задает вопросы, тот держит нить разговора.
– Эфенди, среди нас нет предателей, – дрожащим голосом говорит Абдалла, волей Аллаха амир ячейки.
– Ты уверен?
– Клянусь Аллахом…
Снова мелодраматическая пауза.
– Вам следовало бы знать, что ни одно ваше постыдное действие, действие, выводящее вас из ислама, не укроется от взора Аллаха Всевышнего, а значит, и нас – тех, кто искренне верит и нуждается в помощи Аллаха на своем пути. Хвала Аллаху, я узнал имя предателя, выдавшего маршрут, и наказал его. Но чист ли каждый из вас?
…
– Я еще раз спрашиваю, скажите же за каждого из вас, чист ли он помыслами и делами…
Начинают говорить. Неуверенно, но начинают. И это правильно – не дело подозревать друг друга. Это его дело – подозревать всех. И доказательства к тому у него имеются…
– Хвала Аллаху, вы доверяете друг другу, и это хорошо. Однако у меня нет оснований доверять кое-кому из вас.
Снова мелодраматическая пауза.