- Яша, разбирай! - кивнул он мне на мешки и уселся на люке.
Пока обменивались новостями, я с интересом разобрал содержимое почтового мешка. Посылка с продуктами для экспедиции, личная посылка Вассе Кузьминичне, газеты и письма. Было и мне письмо - от Марфы... Я не стал читать письмо при всех.
- Ну, философ, как дела? - окликнул меня Глеб.- Рад, что наконец в экспедиции?
Глеб каждый раз спрашивал меня об этом,- забывает он, что ли?
- Рад.
Летчик стал рассказывать, как ловцы жалели, что "паучники" забрали у них такого бравого капитана, и слали Фоме привет. Фома и Глеб разговаривали по-приятельски, будто и не дрались никогда - синяки уже прошли. Разговаривая, Глеб поглядывал на Лизу, она его будто магнитом притягивала.
- Хотите рыбацкой каспийской ухи? - радушно предложила сестра.
- Мы тоже хотим! - смеясь, напомнил ей Мальшет. Был час обеда.
Обедали прямо на люке, сидя вокруг еды. Мы уже приноровились, а Глеб сразу пролил уху и под общий смех стал смущенно отряхивать комбинезон. Лиза снопа принесла ему жирного бульона с большими кусками отварной рыбы. На этот раз он не пролил и с аппетитом съел. Фома сделал себе рыбацкую тюрю - уху с корочкамн ржаного хлеба - и с удовольствием ел, снимая с густой тюри желтый навар. Вообще на "Альбатросе" никто не страдал отсутствием аппетита, даже Мирра.
- Может быть, ваш бортмеханик поест ухи? - предложила Лиза.
- Зачем еще,- пожал плечами Глеб,- дома пообедает.
Мы с сестрой быстро убрали со "стола". Когда, вымыв в камбузе посуду, вернулись на палубу, там шел оживленный разговор о здоровье Мирры. Каждый, перебивая один другого, убеждал ее оставить экспедицию.
- Ты же на себя не похожа,- уговаривал ее Глеб.- Для чего такое самоистязание? Это просто глупо! Собирайся сейчас же, я тебя захвачу с собой.
- Ну уж... с тобой я бы не рискнула лететь! - вырвалось пренебрежительно у Мирры.
- Что вы... Мирра Павловна! - остановила ее Васса Кузьминична, мельком взглянув на изменившееся лицо Глеба.
- Это отец ей внушил... что я такое ничтожество.
- Полноте! - добродушно возразила ихтиолог.- Ни отец, ни сестра о вас так не думают.
- Думают. Именно так. Когда я стал летчиком, отец сказал: "Научить летать можно и медведя, весь вопрос в том, сколько он пролетает". Что же... может, так оно и есть. Но это неважно,- удрученно закончил летчик.
- Выходит, ваш отец не только Мирре Павловне внушил эту дикую мысль, но и вам? - звонко сказала сестра и выпрямилась во весь рост, тонкая и высокая, как камышинка. Юное загорелое лицо ее приняло враждебное выражение. Она сделала над собой усилие, чтоб замолчать, но не справилась с гневом, душившим ее.- Зачем вы придаете значение словам... такого... Вы же знаете, что из себя представляет ваш отец. Честный человек ему руки не может подать, а вы... портите себе жизнь.
Наступила томительная пауза. Всем стало неловко. Глеб опустил длинные, как у девушки, ресницы. Иван Владимирович ушел на корму.
- Ты действительно ничтожество, если позволяешь какой-то жалкой девчонке поносить родного отца! - вне себя крикнула Мирра и отвернулась от брата.- Филипп!- обратилась она, смертельно бледная, к Мальшету,- прошу призвать эту особу к порядку, она слишком уж распоясалась, забыла свое место.
Мирра пошатнулась, видимо усилился приступ морской болезни, и, слабо придерживаясь за поручни, спустилась в каюту. Никто не проводил ее.
- Мне очень жаль,- так же звонко проговорила Лиза, губы ее задрожали, в светло-серых глазах выступили слезы,- мне жаль, если я забыла свое место... Да, я в экспедиции числюсь, ну и есть--рабочий. Но я не могу просто видеть, когда на моих глазах человеку внушают- да, внушают, что он якобы не может выполнять свою работу. Это страшно - такое внушение... простите меня! - Лиза виновато опустила голову.
Глеб бросился к ней.
- Лизочка, я не сержусь, только благодарен!
- Как нехорошо получилось,- обратилась Васса Кузьминична к Фоме, стоявшему рядом с ней.
Но Фома промолчал, плотно сжав обветренные губы. Мальшет с досадой взлохматил волосы.
- Ну, вот и...-Он махнул рукой и тоже замолчал.
- Меня ждет бортмеханик,- тихо проронил Глеб. Мы молча смотрели, как гидросамолет прочертил по воде длинные пенящиеся полосы и, словно нехотя, поднялся в воздух.
- Чаще прилетай, Глеб! - вдруг крикнул я. Летчики замахали нам руками.
- Слишком много баб,- шепнул мне горестно Фома.- Вишь, какая беда!
Скоро "Альбатрос" стремительными галсами, лавируя между крепнущими волнами, бежал своим путем под хлопающими белыми парусами.
Все опять занялись своими делами. Мирра, ни на кого не глядя, наклеивала на склянки этикетки. Я думал, она сегодня не будет ни с кем разговаривать, но перед вечером она все же произнесла несколько фраз...
Мальшет сказал, любуясь морем:
- Здесь пройдет дамба!
- Никакой дамбы здесь не пройдет,- жестко отчеканила Мирра,- проект окончательно отклонен. Это из самых верных источников. Мне пишет мой отец.
Глава третья
НЕОЖИДАННЫЙ ЛЕДОСТАВ
После сообщения Мирры я несколько дней ждал, что Мальшета отзовут и экспедиция на этом плачевно закончится. Но никого не отозвали. Впрочем, она имела серьезное самостоятельное значение, независимо от изучения трассы будущей дамбы.
Летели дни над морем, словно серые чайки - стремительные и похожие. За два месяца нам только раз удалось переночевать на суше и помыться в настоящей горячей бане, это было на острове, в рыбацком поселке. Там же мы запаслись топливом для "Альбатроса", так как ночи стали холодными.
Путь "Альбатроса" проходил стороной и от пассажирской трассы и от мест, где рыбаки ловят рыбу. Все семеро похудели, загорели до черноты, обветрели, обтрепались. Даже Мирра перестала так тщательно следить за своим туалетом. Кстати, она несколько окрепла, и теперь почти не поддавалась морской болезни.
Незаметно для нас лето превратилось в осень. Похолодали, посуровели ветры, густой и тяжелой стала вода, голубой небосвод заволокли тучи, моросил дождь. Каспий бушевал днем и ночью. Все чаще штормило. Работа из приятной стала тяжелой, а порою и мучительной, но до конца экспедиции было еще далеко - так мы тогда думали. Глеб доставил нам теплые пальто и телогрейки, сапоги, шапки, непромокаемые плащи. Видимо, беспокоясь, он каждый день навещал нас. Иногда, посадив самолет, Глеб переходил на палубу "Альбатроса" поговорить, обменяться новостями, поесть Лизиной ухи, но чаще он только делал над нами несколько кругов и, убедившись, что сигнала о бедствии нет, улетал по своим делам; шла осенняя путина, и Глеб, как и другие каспийские летчики, был занят чуть не круглые сутки.
Последний раз он тоже не стал приводняться, а сбросил нам вымпел. Это были газеты, письма и бюллетень погоды, предвещающий мороз. Теплый ветерок надувал паруса, порой он вдруг замирал, и паруса обвисали. Мы весело посмеялись над бюллетенем. Как всегда, взяли станцию, проделали обычные наблюдения.
Среди полученных писем был конверт и для меня... из журнала - совсем тоненький конвертик. Наверное, не. возвращают рукописи, подумал я, разрывая конверт, и напрасно я надеялся получить от них обстоятельную рецензию. На глянцевитой бумаге со штампом редакции было напечатано всего несколько строк:
"Уважаемый Яков Николаевич! Ваш рассказ "Встреча" одобрен редколлегией и пойдет в февральском номере журнала. Возможно, вызовем Вас в Москву. Сможете ли приехать? Напишите коротко о себе. Где печатались раньше?
С искренним приветом, литературный секретарь редакции Иванов".
Итак... принят. "Вызовем Вас в Москву... Где печатались раньше?" У меня защипало в глазах, я еле па ногах устоял.
- Янька, милый! - Сестра обняла меня за плечи.- Рассказ отклонили? Да ты только не расстраивайся. Мальшет сказал: сразу никогда не печатают.
Я молча протянул ей конверт.
Новость сразу привлекла всех членов экспедиции. Письмо переходило из рук в руки. Меня поздравляли, теребили, целовали. Фома так сдавил мне ребра, что я чуть не задохнулся.
А Мирра сказала:
- Сейчас такие низкие требования к литературе,что это в конце концов приведет к полной ее деградации.
- Не нахожу! - резко возразил Мальшет.- Что касается рассказа Яши очень талантливо написан. Это делает честь работникам редакции - не просмотрели такого рассказа.
Мирра пожала плечами и холодно усмехнулась. Мальшет, взбешенный, отошел от нее. Все притихли и занялись своим делом.
Вечером, когда "Альбатрос" уже стоял на якоре, мы трое - Мальшет, Фома и я - погрузили на бударку тяжелые сети и отправились, как у нас говорят, "выбивать концы". Ветер совсем стих, внезапно похолодало. Очень студеная наступила ночь. Я совсем замерз в телогрейке и кепке, Мальшет тоже.
- Давай скорее! - поторопил он Фому. Нагнувшись к черной воде, Фома соображал, откуда течение. В сети, поставленной без учета течения, не застрянет ни одна рыба.
- Выбивайте! - наконец сказал Фома, ведя лодку в нужном направлении.
- Выбивайте! - наконец сказал Фома, ведя лодку в нужном направлении.
Мы стали высыпать за борт тонкое плетение сети. Бубенчиками загремели грузила. Бударка не качнулась ни разу.
- Штиль...- почему-то озабоченно заметил Фома. Мальшет работал рассеянно, все путал поплавки. Возвращались мы при свете звезд, необычно крупных и ярких в эту ночь. Я на веслах, Фома на руле.
- Соб-бачий холод,- сказал, стуча зубами, Мальшет. Почему-то мне стало одиноко и грустно. Казалось, слишком медленно приближался огонек "Альбатроса", а минутами и совсем исчезал. Впервые меня охватил страх заблудиться в темном море. Я вздохнул с облегчением, когда мы доехали наконец.
- Это вы? - раздался в темноте голос Лизы.- Замерзли, поди? Еле вас дождались!
Чай не пили - поджидали нас. Все собрались в кубрике, поближе к жарнику, над которым уютно посвистывал в огромном чайнике кипящий чай. Каждый поодевал па себя все, что было потеплее. Ну и вид у нас был -как чучела!
Я подколол сухой щепы, и скоро разгорелся веселый большой костер.
От чая, вкусного ужина и огня стало тепло, потеплело и на сердце.
В этот вечер мы засиделись допоздна. Помню, шел разговор об извечной проблеме человечества - хотеть и мочь. Конечно, вспомнили "Шагреневую кожу" Бальзака. Мальшет развил целую философскую концепцию, в которой я не все даже понял (как я еще мало знал!). Он утверждал, что хотеть - это все равно что мочь. И приводил разные примеры из истории и из своих жизненных встреч. Даже я скромно напомнил о Суворове, который был хил и слаб от рождения, но добился того, что стал (великим воином, полководцем. И вдруг я сказал:
- Или вот Глеб. Он сам рассказывал, что был в детстве очень тщедушным и пугливым, но захотел стать летчиком - и стал им!
- Он стал плохим летчиком, вот и все,- пренебрежительно бросила Мирра и плотнее укуталась в клетчатый плед.
- Если это так, то лишь потому, что в нем с детства подорвали веру в свои силы,- горячо возразила Лиза.
- Это верно лишь наполовину...- задумчиво обратился к Лизе молчавший до того Филипп,- я знаю Глеба со школьной скамьи... И с уверенностью утверждаюговорил это ему не раз в глаза,- что он любит не летное дело, как другие летчики, например Охотин, а себя в этом деле. Самолюбив и тщеславен до крайности. Ему двадцать два года, и он считает, что его обошли, что его работа слишком мелка для него, чуть ли не унизительна.
- И все же в нем подорвали веру в себя,- упрямо повторила Лиза, мотнув головой.
Мирра вдруг засмеялась. Невесело и холодно прозвучал ее смех.
- У нас в доме бывает один артист, мачеха его пригрела... (Я невольно взглянул на Фому, он старательно подкладывал в костер щепки, отблески огня играли на его выпуклом чистом лбу, обветренных скулах, крепко сжатых губах, мускулистой шее.) - Так он, этот артист, с семи лет мечтал о сцене и добился своего... Прошлой зимой праздновали его юбилей. Он еще принес нам в подарок билеты. Двадцать пять лет он играл роли в пять - десять слов. Тоже вот мечта сбылась.
- Он счастлив, наверное? -спросила мягко Васса Кузьминична.
- Представьте, счастлив!
- Почему же ему не быть счастливым? - искренне удивился Мальшет.Человек больше всего на свете любит театр и четверть века работает в театре, рядом с большими мастерами. Чего ему еще нужно?
- Да, работает на... выходных ролях.
Васса Кузьминична неодобрительно посмотрела на Мирру.
- О, какое пренебрежение! Вы, кажется, не уважаете вашего знакомого за то, что он не первый любовник?
Мирра сначала промолчала, улыбаясь, но через минуту-другую заговорила снова:
- Вон Яша и то хочет стать писателем. Заметьте, не рыбаком, хотя он вырос в поселке и это было бы естественнее всего в его положении, не линейщиком, как его отец, а не меньше как писателем! В литературе, между прочим, тоже бывают первые и вторые роли и даже статисты, хотя, в отличие от театра, литературе они не нужны.
Все посмотрели на меня, Лиза закусила губы.
- Я еще не выбрал себе профессию,- нисколько не волнуясь, сказал я,- а пишу потому, что меня тянет писать.
- У Яши талант,- вмешалась сестра.- И я верю - Яша станет писателем.
- Станет! - добродушно подтвердил Мальшет и, дотянувшись до меня, взъерошил мне волосы.
- И Лиза хочет быть не меньше как океанологом,- продолжала в том же тоне Мирра,- а закончив институт, попытается, наверное, устроиться в Москве... Все хотят жить в Москве!
- Совсем не все!- вскричал я.- Фома стал чемпионом бокса, и его умоляли остаться в столице, а он уехал обратно на Каспий. А Лизонька всегда мечтала о диких, неисследованных землях, об экспедициях.
- Охотку не сбило еще? - поинтересовалась Мирра.
- Нет,- коротко отрезала сестра.
- Главное в другом...- медленно произнес Иван Владимирович, словно отвечая на какую-то свою мысль.
На нем были ватные брюки, поношенная телогрейка, кирзовые сапоги, и все же он походил на профессора, даже когда молчал. Удивительно интеллигентным было его лицо - тонкое, умное, спокойное. Серебристые волосы, гладко зачесанные назад, очень гармонировали с молодыми черными глазами. Очки он надевал только тогда, когда брался за книгу. Несмотря на свои годы, он очень молодо выглядел и еще мог нравиться женщинам.
- Что вы считаете главным?- сдержанно поинтересовалась Мирра.
И мы все с любопытством уставились на Турышева.
- Некоторые забывают, что как бы высоко ни подняли мы свою технику и науку,- словно нехотя продолжал Иван Владимирович,- все же коммунизм не построить до тех пор, пока будут существовать следующие пороки: животный эгоизм, властолюбие, трусость, беспечное равнодушие к тому, что происходит вокруг тебя, беспринципность, невежество. Коммунизм и эти пороки взаимно исключают друг друга. Поэтому теперь, когда уже заложен прочный экономический и технический фундамент общества будущего, все же главное внимание должно отдать развитию эмоциональной стороны человека. Совершенно очевидно, что интеллектуальная сторона у нас ушла далеко вперед, а эмоциональная отстала. Я говорю понятно, Яша? - вдруг обратился он почему-то ко мне.- Нам нужны высокие достижения науки и техники, но еще более необходимо высочайшее развитие человечности, тонких и благородных чувств. Поэтому самыми ответственными профессиями эры преддверия коммунизма является профессия писателей, работников искусств, педагогов, партийных работников всех, кто имеет дело с человеческими душами. Ты, Яша, согласен со мной? настойчиво потребовал он ответа.
- Согласен. Я часто об этом думаю,- ответил я и, кажется, покраснел.
- Очень рад, что ты думаешь об этом. Разговор перешел на последние научные новости. Мне очень хотелось спать, просто глаза слипались, но было так приятно сидеть у огня в хорошей компании, что я, как мог, отгонял сон. Я думал, что мне очень повезло: я попал в экспедицию, познакомился с такими выдающимися людьми, как Турышев, Мальшет, Васса Кузьминична. Ведь я (очень просто) мог их никогда не встретить. Не знаю, думал ли так Фома. Он с интересом прислушивался к разговорам, но сам молчал. Он вообще был очень молчалив. А потом Мирра заговорила о последней пьесе Пристли, и мне вдруг стало смешно. Разговор об англичанине Пристли как-то не вязался с тесным кубриком, слабо освещенным десятилинейной лампой, меркнущим пламенем жарника - плоского ящика с песком, посреди которого сложено из кирпичей подобие печки, завыванием ветра в вантах.
Скованное двумя якорями судно время от времени начинало вдруг ползти куда-то в сторону и вниз, а потом, словно нехотя, возвращалось назад. А когда разговор стихал, было слышно, как билась о дощатую стену "Альбатроса" тяжелая осенняя вода.
- Я устала, пойду спать,- сказала сестра.
За ней поднялись женщины.
- Сегодня очень холодно... Лучше одетыми спите,- посоветовал, как приказал, Мальшет.
Женщины ушли к себе; стал, кряхтя, укладываться Иван Владимирович, а Мальшет и Фома поднялись на палубу. Постелив постель, я вышел вслед за ними.
При свете народившегося месяца Фома и Мальшет убирали паруса. Я кинулся помогать. Еще похолодало. Ледяной норд-вест проносился над Каспием.
- Иди и спокойно спи,- приказал Мальшет.- Когда будет нужно, я тебя разбужу.
- Вы... не будете спать?
- Немного сосну... иди.
Я лег и уснул мгновенно. Тревогу Филиппа я почувствовал, но не нашел повода к беспокойству.
Проснулся я от страшного холода - просто зуб на зуб не попадал,немного сконфуженный тем, что проспал вахту. Обычно меня будили. Не успел одеться, как Мальшет позвал всех на палубу.
Я выскочил из люка и вскрикнул от удивления. До самого горизонта поверхность моря покрылась тонким, как стекло, льдом. Вода быстро уходила из-под "Альбатроса". Сквозь молодой прозрачный лед уже просвечивало дно чистый крупный песок и полосатые раковины, с поразительной правильностью расположившиеся по дну. Солнце еще не взошло.
- А сети! - испуганно заорал я.