— Я это… Не знаю, с чего начать.
— Начни в того дня, когда ты поссорился с Борисовым. Может, тогда тебе будет легче все вспомнить по порядку. Разве не с этого момента все и началось?
— Если честно, то не совсем… — Уши Макса налились кровью, стали ярко-розовыми. — Он вообще-то хороший, правда! Мать любит. Заботился о нас, мне подарки разные покупал, и все такое. Но у него же деньги есть, а я всегда думал, что, когда у людей есть деньги, им не трудно делать кому-то подарки. Они даже сами получают от этого удовольствие.
— Ты не совсем прав. Есть люди, и много таких, у кого деньги есть, но вот расстаются они с ними с трудом. Это я точно знаю. По опыту. У меня знаешь сколько людей перед глазами прошло? Какие интересные и удивительные экземпляры попадаются!
— Я тоже — экземпляр?
— О тебе я пока еще ничего не знаю. Итак! С чего все началось? Ведь прожили же вы втроем почти два года, если я не ошибаюсь.
— Да. Мать меня спрашивала, не против ли я, чтобы она вышла замуж. Я видел: у всех моих друзей — у их матерей то есть — имеются мужья. Это нормально, во всяком случае, им не скучно. Да и проблемы разные легче решать, когда женщина не одна. Я не знал, как у нас все сложится, но видел, как мама любит Дениса, и мне тогда казалось, что все будет классно. И сказал: я не против, чтобы Борисов жил с нами. Я и встретил его нормально. И поначалу, конечно, все было необычно, я пытался привыкнуть к тому, что он теперь живет с нами… Мама была счастлива, я это видел, и они всегда были вместе. Даже на диване в комнате сидели обнявшись. А я был в своей комнате, один, и мама редко стала заходить ко мне, а если и заходила, то для того, чтобы сделать замечание: мол, не сиди так долго за компьютером…
Макс рассказывал о самых обыкновенных вещах, обо всем том, что Мирошкин знал и до встречи с ним. Другое дело, что у самого Сергея такой ситуации в жизни не было, поэтому он не мог понять чувств подростка, обделенного вниманием любимой матери. Ему приходилось сталкиваться с неблагополучными семьями, где дети сидели дома голодные или скитались по улицам, где их били, насиловали, отдавали в рабство или продавали. Здесь же, казалось бы, приличная семья с достатком, мама и отчим — люди ответственные.
И тут он услышал самое главное, что тотчас попытался себе представить, примерив это на свою подростковую жизнь — только представить, — и от этого вдруг испытал тихий детский ужас!
— Я вдруг понял, что мое — наше — прошлое никогда к нам с мамой не вернется. Никогда больше мне не будет с ней так же хорошо, как было до появления Борисова. Она все вечера будет проводить с чужим человеком, а я останусь совсем один!
Да это же был настоящий крик боли! Одиночество захлестнуло этого маленького человека, и ему стало страшно. Он как бы потерял мать.
— Ты рассказал о своих страхах маме? — спросил Мирошкин, и сам удивляясь тому, с каким терпением он выслушивает все это. Ведь, если разобраться, все это не имеет прямого отношения к тем криминальным делам, которые он расследует.
— Я попытался, но она меня не поняла. Она стала другой, понимаете?
Борисов утром рассказал Мирошкину о том, как изменилась Вероника по отношению к нему, и об охватившем его одиночестве. Макс же сейчас рассказывает практически то же самое, но только со своей детской колокольни. Сергей не удивился бы, если б и Вероника сказала, что и она в какой-то момент своей новой жизни почувствовала себя одинокой. И чего не живется людям?
— Макс, расскажи, что произошло двадцать третьего октября, как ты прожил этот день.
— День как день, — вздохнул Макс и взглянул на омытое дождем окно долгим, задумчивым и совсем не детским взглядом.
Глава 19 Макс
Он закрыл глаза и увидел залитую ярким светом танцплощадку, и в центре — мерцающую, переливающуюся в красных вспышках света девушку. Тоненькая, гибкая, она танцевала так, словно не умела говорить и выражала свои чувства через музыку и движения. Это было не мерное или ритмичное покачивание, а сложные узоры незаконченных фраз, сказанных телом. Ее прекрасное тело время от времени «позволяло» увидеть его в те самые моменты, когда густые, но прозрачные лепестки ее красного платья надувались при движении невидимым порывом ветра, оголяя длинные тонкие ножки, округлые коленки, стройные бедра.
Полина, танцуя, словно пребывала в трансе, в только ей ведомом состоянии и души, и тела, когда все ее существо сливалось с музыкой и даже с тем грохотом и шумом, которые cоставляли клубный звуковой фон. Она существовала как бы вне времени и пространства, и вся ее одежда, далеко не современная, не клубная, а скорее сшитая для фантазийных балетных танцев, подчеркивала ее индивидуальность и обрисовывала тот мир, в котором она жила.
В перерыве между танцами Полина превращалась в обыкновенную девчонку, задиристую, вздорную, любительницу погримасничать, крепко выпить и затянуться сладкой волшебной сигареткой. Она была нервной, иногда даже злой, огрызалась на всех, поливая все пространство вокруг себя презрительным, холодным взглядом. Словно ей дано было увидеть людей, находившихся сейчас рядом с ней, через много лет, как бы на закате их жизни, когда можно оценить весь прожитый ими путь, и от всего «увиденного» ею и рождались это презрение и разочарование. Мол, танцуйте-танцуйте, пока жизнь не скрутила вас, пока вы можете еще дышать и наслаждаться жизнью и — слава богу — не знаете, как закончите!
Вот такой представлялась Максу эта маленькая пятнадцатилетняя девочка с килограммом ароматной штукатурки на узком личике, с рыжей кудрявой шевелюрой и в развевающихся юбках.
Когда они с Капом входили в клуб, он всегда первым делом искал взглядом ее. И, находя, словно успокаивался. Видел, что она по-прежнему одна, к ней никто не смеет подойти. Нет, конечно, к ней подходили, но просто так, чтобы поболтать, пригласить на танец, не больше. Она никогда ни с кем не уединялась, не шепталась в темных углах клуба, не позволяла себя обнять, поцеловать или напоить. Хотя для того, кто ее не знал, для новичка, она представлялась развязной и смешной в своем желании казаться взрослой и, главное, доступной.
Максу же всегда хотелось ее защитить. Где бы она ни была, он старался не упускать ее из поля зрения, он наблюдал за ней, откровенно ею любовался, понимая, что она-то точно никогда не обратит на него внимания. Ведь ему тоже пятнадцать, а такие «ранние» девчонки, как Полина, созревают очень быстро, и их никогда не интересуют ровесники. Разве что в качестве друзей.
В тот вечер, двадцать третьего (эту дату он не забудет теперь никогда!), они с Капом пришли в клуб, взяли пиво и устроились на втором этаже террасы, протянувшейся по периметру помещения узкой полосой, как бы нависшей по бокам над танцзалом, шириною в один столик, с металлической решеткой ограждения, и рассматривали сверху танцующих, среди которых была и Полина.
Ее наряды… От них у Макса дух захватывало всякий раз, когда она появлялась в них, шокируя и восхищая местную публику. Основным элементом ее одежды всегда была пышная многослойная юбка-пачка из тонкой прозрачной ткани, в каких танцуют балерины. Эта юбка могла быть самого неожиданного цвета и своим стилем, как правило, заметно отличалась от остальных предметов ее одежды. На Полине могла быть черная джинсовая курточка, пышная желтая, как облако, пачка и черные прозрачные колготки. Или же белый толстый вязаный свитер, черная сетчатая пачка и красные плотные колготки. Черный топ и ярко-синяя, в форме опрокинутой чашки, газовая юбка, плюс телесного цвета колготки. Полина носила и туфли-лодочки, и высокие, до середины икры, грубоватые сапожки на шнуровке, могла она прийти и в золотых, совсем взрослых туфлях на шпильках или в черных лаковых, делавших ее еще выше.
Кап иногда подтрунивал над ним: мол, вон твоя «балерина», иди, подойди к ней, поздоровайся.
Они были знакомы. Как-то раз, уже давно, он, оглушенный алкоголем, подошел к ней и представился.
— Я — Макс, а как тебя зовут, балерина?
— Дурак ты, Макс, и я не балерина, меня зовут Полина…
Получилось в рифму, и они оба расхохотались. Он весь вечер танцевал рядом с ней, не спуская с нее глаз, а когда снова решился подойти поближе, чтобы предложить проводить ее, она резко отбрила его.
— Меня есть кому провожать, — сказала она, приблизив к нему лицо, и он увидел каждую ее густо накрашенную ресничку, уловил сладкий карамельный запах ее духов или пудры. — Смотри не описайся, Макс! Это мой отец!
И она снова расхохоталась.
В тот вечер на ней была красная юбка. Не юбка, а сплошная провокация! И волосы рыжим волнистым потоком стекали по плечам до самой талии. Вот только лицо ее было совершенно белым и губы не были накрашены. Бледность Полины бросалась в глаза, особенно в те мгновения, когда на нее падали ослепительные пятна лучей прожекторов, освещавших танцзал. А еще лицо ее было словно каменным, неживым, и взгляд, какой бывает у слепых, следовал за поворотом головы. Она напоминала куклу с фарфоровым мертвым лицом.
— Что-то с ней не так, — крикнул на ухо Капу Макс, стараясь перекричать оглушительную музыку, разрывавшую барабанные перепонки в клочья. — Такая странная она сегодня…
— У девчонок бывает такое, — усмехнулся Кап, свободный от любви и привязанностей. Макс даже завидовал этому его спокойствию и отсутствию зависимости от кого бы то ни было.
Вдруг Полина сорвалась с места и, подхватив юбки, помчалась к выходу. Некоторые проводили ее взглядом, одна девчонка в брючном костюме с блестками даже покрутила пальцем у виска ей вслед.
Макс сорвался с места, пролетел по лестнице вниз и выбежал следом за Полиной.
На крыльце ее не было. Октябрьский ветер носил по небольшой, ярко освещенной площадке перед клубом оранжевую сухую листву. Пахло морозом, воздух вокруг был темно-синим, бархатным и холодным. Желающих покурить на свежем воздухе в этот момент не было. Разве что охранник дымил под навесом, не обращая внимания на появившегося Макса.
Услышав характерные звуки, доносившиеся из-за угла здания, Макс спустился по ступеням с крыльца, завернул за перила и увидел в пожухлых, облепленных мертвыми коричневыми листьями кустах согнувшуюся в три погибели Полину. Ее сильно рвало. «У девчонок бывает такое», — усмехнулся Макс. Да ей же реально плохо!
— Полина, это я, Макс… — Он появился у нее за спиной, не зная, чем помочь. — Ты извини, но я решил, что тебе требуется помощь.
— Какой еще Макс? — простонала, не оборачиваясь, Полина. — Иди на х…!
Вот в этом была вся Полина. Утонченность сочеталась в ней с изощренной бранью, грубостью, хамством. Казалось, она сама еще не знает, какой ей быть, вот и мечется от одной крайности к другой.
— Да ты что?! — возмутился оскорбленный в своих лучших чувствах Макс. — Я же хочу тебе помочь!
Ее вырвало еще раз, она даже застонала, словно ее внутренности вывернулись наизнанку.
— Только не смотри на меня… Платок есть? — Она покачивалась на тонких стройных ногах, в своей красной, казавшейся сейчас такой нелепой пачке.
Макс протянул ей платок. Она вытерла рот, прокашлялась, высморкалась и вернула Максу платок. Потом повернулась к нему, и он увидел размазанную вокруг ее глаз черную тушь, опухшие веки. Ему показалось, что Полина плакала.
— Может… того… тебя проводить домой? Ты отравилась? Съела что-то испорченное? Тогда тебе надо сделать промывание.
— Промывание, как же… Уже промыли… — Лицо ее вдруг искривилось, и она разрыдалась, бросилась Максу на грудь и долго стояла так, содрогаясь всем своим худеньким телом.
Вот тогда, вероятно, она и потеряла свою сережку. Он обнимал ее, но не как мужчина, а просто как друг, как человек, который пытается утешить, согреть другого человека. Полине в эту минуту было, видимо, все равно, у кого на плече выплакаться. Одиночество ее буквально переливалось через край. Но вот делиться причиной своего горя она с ним не собиралась, держала это в себе, как большую темную тайну.
Потом, вдруг опомнившись, она оттолкнула Макса, посмотрела на него как на превратившегося вдруг из родного — в чужого и, судорожно вздохнув, отпрянула от него. Будто ужаснувшись тому, что она сделала, и пожалев о проявленной ею слабости, она поплелась обратно, в клуб. Несчастье сделало ее еще тоньше, невесомее, призрачнее в этой помятой пачке.
Макс, оставшись один, оглянулся, ему хотелось, чтобы кто-то увидел его вместе с Полиной, пусть даже она и бросила его, ушла. Но вокруг не было ни души. Он достал сигарету, хотел закурить, но сигарета выпала из его дрожавших пальцев. Он опустился на колени, чтобы поднять ее, и в этот момент увидел блеснувшую на земле сережку. Она была такой же смешной и нелепой, как и сама Полина: три крохотные золотые буковки были нанизаны на золотую проволоку, словно навитые на нить памяти напоминания о детстве и букваре. Словно насмешка над острым желанием этой девочки стать поскорее взрослой.
Он вернулся к Капитану и рассказал ему о том, что произошло.
— Перекурила, — предположил Кап. — Что еще? Дурочка.
Остальную часть вечера Макс помнил смутно. Они с Капом выпили пива, много курили в стеклянном «аквариуме» для курящих, а Полина вообще как-то пропала из виду.
— Знаешь, Кап, а ведь я трус, — сказал он, когда они вышли из клуба, чтобы отправиться к Капу домой для завершения вечера в приятной тишине его квартиры, с пивом, креветками и телевизором.
— В смысле?
— Когда я стоял рядом с ней, мне было страшно. Не знаю, как объяснить тебе это чувство… Мне было страшно, что она скажет мне что-нибудь обидное, такое, что сразу уничтожит меня в собственных глазах.
— Да ты просто оробел перед девушкой, которая тебе нравится. Это нормально. И никакой ты не трус, Макс.
— А с Денисом? Я тебе сказал, что мы с ним не ладим и все такое… На самом деле мы же нормально с ним общались два года, он даже нравился мне. Но я испугался, что мать разлюбит меня окончательно, что они с Денисом теперь — пара, понимаешь? Как близнецы сиамские. Что они врастут друг в друга, а я останусь совсем один! Я вообще боюсь остаться один. Боюсь, что ты тоже выучишься в какой-нибудь английской школе, куда твои родители хотят тебя запихнуть, и останешься в Лондоне или еще где-то и что у меня не будет больше друга.
Он говорил это, и язык его заплетался. Ему с трудом удавалось складывать слова в предложения. А так хотелось поговорить с Капом по душам!
— Мне надо с ним поговорить, — вымолвил Макс.
— С кем?
— Да с Борисовым, с кем же еще! Мать плачет, почти не спит. Она несчастна, и виноват во всем я один. Чего я прикопался к мужику?
— Да брось ты, все уладится… Он скоро вернется, вот увидишь, — успокаивал его Кап.
А потом произошло чудо. Денис вдруг возник откуда-то из тумана, словно материализовался из звуков и мыслей Макса. Он шел по улице мимо клуба, и вид у него был озабоченный. На нем был черный длинный плащ и шляпа, и вообще он выглядел весьма элегантно, ну просто герой-любовник, не зря мать влюблена в него без памяти.
Какая-то мысль, некое желание маячили в памяти Макса, он помнил, что ему нужно сделать что-то важное, но алкоголь вспенивал и туманил все чувства, и мысль ускользала. Зато — благодаря алкоголю — какая-то оглушающая храбрость возникла в душе, решительность, которая и толкнула Макса в спину — навстречу Борисову. Он шел к нему так, словно и не было этих недель ссор и переживаний, угрызений совести, будто он, как в прежние времена, просто встретил своего отчима на улице.
— Здрасьте, — неуклюже поздоровался Макс, возникнув прямо перед носом Борисова.
— Привет, Макс, — сказал Денис, нахмурившись, вероятно ожидая от Макса какой-нибудь выходки. Так, во всяком случае, Макс подумал.
И тут он вспомнил, что ему нужно было сделать важное и обязательное. Позвонить Полине, сказать, что ее золотая с буковками сережка у него. Он бы и раньше позвонил, да у него так некстати разрядился телефон. Номер Полины он раздобыл давно, но ни разу, понятное дело, не позвонил ей, просто не осмеливался. С телефона Капа звонить было тоже не с руки: увидев номер на телефоне, Полина подумает, что это номер Макса, и кто знает, чем вся эта путаница может закончиться? А вдруг ей захочется позвонить, она услышит голос Капитана и начнет с ним разговаривать, и вдруг Кап назначит ей встречу? Нет, конечно, Капитан — настоящий друг, но сколько мужских дружб вдребезги разбивалось из-за женской красоты!
Позвонить с телефона Дениса представлялось тогда Максу просто идеальным вариантом. Во-первых, эта просьба могла бы положить начало процессу его примирения с Борисовым, о чем Макс думал все это время после ухода Дениса; во-вторых, позвонив Полине и договорившись о встрече, он бы мог надеяться и на последующее с ней общение. В тот вечер все представлялось ему каким-то нереально удачным, его буквально распирала неизвестно откуда взявшаяся радость.
— Это… Денис… Короче, мне жаль, что все так вышло. Мама плачет, я во всем виноват… Возвращайтесь.
Борисов растерянно улыбнулся и огляделся, словно боялся, что Макса кто-то услышит. Или, наоборот, ему и хотелось, чтобы их услышали. Но — на самом деле — это просто нервное, решил Макс.
— Да ладно, Макс, я же понимаю, что украл у тебя твою маму, — попытался пошутить Денис.
— Мне бы позвонить, у меня телефон разрядился, а звонок важный.
Борисов порылся в карманах плаща, и выяснилось, что телефон он оставил дома.
— Ну надо же! Как нарочно! Ладно, Макс, не переживай. Здесь неподалеку есть кафе, где можно зарядить телефон, но при условии, конечно, если ты закажешь что-нибудь. Хотя бы чашку кофе или пиво.
— А как же зарядка? У меня же ее нет с собой, — в тот момент Макс еще что-то соображал.
— У них там есть универсальная зарядка, я сам воспользовался этой услугой, когда мне как-то срочно понадобилось позвонить, — сказал он. — Вон, через два дома, видишь вывеску кафе «Вояж»?