Светка поставила чашку и сахарницу на ковер и сказала:
— Вот, угощайтесь. Вам сахару сколько?
Но Агасферу было, кажется, не до угощенья. Он резко сел на ковре и уставился в окно. За окном ярко светило солнце. Даже ветер затих.
— Мать вашу, — тихо прошипел Агасфер и прыжком вскочил на ноги, опрокинув по пути кофейную чашку.
— Что случилось? — удивленно спросила Светка.
— Число сегодня какое? — рявкнул Агасфер.
— Седьмое, кажется.
— Седьмое. Ну мы попали… Ты машин на улице не видела?
Светка мотнула головой. Все, у кого были машины, уехали позавчера на машинах.
Агасфер некоторое время стоял неподвижно, что-то соображая. Потом обернулся к Светке и сказал спокойно:
— Вот что, Козетта, нам надо уходить. Мы пойдем очень быстро. С собой ничего не возьмем.
— А ваш рюкзак?
— К черту мой рюкзак.
Он взял Светку за руку и потащил к двери. Светка попыталась выдернуть руку.
— Я же в пижаме!
— Ничего, ты и так красивая.
Агасфер вытащил девочку на лестницу. Хватка у него была железная, и Светка перестала вырываться, только бежала рядом.
Они вскачь одолели четыре пролета и вывалились во двор. Нашедшийся соседкин кот глянул на них ошалело и прыснул с мусорной кучи.
* * *Они бежали по пустым улицам, мимо школы, мимо садика, а поднявшийся вновь ветер дул им в спину, помогая бежать. Потом где-то завыла собака. Ее вой подхватила еще одна, и Светкин спутник ускорил шаг. А затем Светка вспомнила:
— Ежик! Мы ежика забыли!
— Забудь про своего ежика. Может, он чемпион мира по плаванию.
— Пусти!
Светка рванулась. Когда хватка на ее запястье не ослабла, она укусила Агасфера. Тот от неожиданности выпустил Светкину руку, и девочка рванула вверх по улице, сквозь разошедшиеся доски в заборе, и дворами, дворами, мимо детской площадки и снова через дворы. Никогда она еще так не бегала.
Агасфер нагнал ее только у подъезда. Молча пронесся с ней вверх по лестнице, через прихожую, в комнату и сразу упал на ковер, выволакивая из-под дивана сонного ежа.
* * *Когда они снова спустились во двор, земля качнулась под ногами. Светка упала бы, если бы Агасфер ее не подхватил. И только потом, когда они уже почти добежали до школы, пронесся над поселком громкий гул, как будто кто-то вдалеке звонил в колокол. Агасфер остановился посреди улицы. Остановилась и Светка, прижимавшая к груди завернутого в полотенце так толком и не проснувшегося ежа. Агасфер оглянулся зачем-то через плечо и обреченно сказал:
— Не успеем.
— Куда не успеем? — спросила запыхавшаяся Светка.
— Не куда, а откуда.
Он еще раз оглянулся и вдруг спросил:
— Где у вас тут самое высокое дерево?
Светка молча ткнула пальцем в тополь, упиравшийся в небо за школьной оградой.
* * *Голубятня осталась далеко внизу. Они уже долезли почти до третьего этажа, когда над горизонтом появилась волна. Светка узнала свой давний кошмар. В ее сне огромная, зеленая, просвечивающая на солнце волна вырастала над головой, и подхватывала, и тащила вглубь, крутя и забивая водой горло. Светка просыпалась задыхающаяся, в поту, скидывала на пол простыню и пугала криком весь дом. Только сейчас проснуться было нельзя.
Светка застыла, вцепившись в ветки, как маленький зверек. Казалось, ничто не могло разжать ее закаменевших на жесткой коре пальцев, но Агасфер сумел и толкнул ее вверх, и они снова полезли — Светка впереди, а Агасфер позади, то есть снизу. Агасфер еще тащил ежа. Волна глотала отдаленные леса и дома на окраинах, неслась бурым мощным потоком, кружа пену, щепки, оконные рамы и забытую мебель. Вода все прибывала, а они лезли вверх, и дерево казалось бесконечным. Светка карабкалась с ветки на ветку, радуясь, что она так ловко умеет лазить по деревьям. А еще она думала: если дерево никогда не кончится, и они долезут до самого неба, и Агасфер встретится с обиженным им когда-то Богом, простит ли его Бог на этот раз?
Костя Иночкин Шерсть и перья
— Кофе будешь?
— Не.
— Эх. Пощипай, пожалуйста, вот где спина и шея соединяются… Ага, ага… Кайф. И еще вот… Ой! Хи-хи. Кайф какой. И тут… Да-а! Как сама-то?
— Да ничего. Вчера опять северо-западный дул, с мусоросжигательного комбината вони нанес. Ребята с нижнего уступа собрание устроили, хотят переезжать, все им надоело… «Сколько можно за скалы цепляться, надо что-то решать с жильем». Меня с собой зовут тоже.
— И… далеко переезжать?
— Далеко. На юг, на материк. Говорят, условия, пищевых продуктов много, даже озеро какое-то имеется. Уже из наших Васильпетрович летал, выяснял, место есть…
— Ты серьезно?.. Ну да… мне даже как-то спрашивать неудобно. Я… можно я тебя спрошу? Только я стесняюсь очень. Себя, тебя и всего, и если ты думаешь, что я дурак, то так мне и надо.
— Ты чего? Спрашивай конечно.
— Может, ты захочешь… ты не хочешь… вот… вот в нору ко мне? У меня там хорошо, места много. Пол есть, из песка, и потолок. Можно на полу лежать. Можно свернуться в шар. И смотреть в темноту. Я так часто делаю, тебе понравится…
— Свернуться в шар… Дай-ка я тебя еще за ухом потреплю немного… Знаешь, я ужасно, ужасно хочу свернуться в шар. Прямо как ты. С тобой. В норе. В шар. Но я… Куда я такая? С перьями этими, с хвостом, с мозолями на пятках. У меня размах крыльев — метр. Из меня не шар — из меня только трехгранный параллелепипед выйдет. Пальцы — как прутья железные, под скалу заточены, я тебе всю нору разнесу, смотри!
— Прекрати, пожалуйста. Не говори так, мне это неприятно. Прямо я сердит.
— Прости. Я не хотела. Прости. Слишком хорошо нору твою представила. Может, лучше ты ко мне? На скалу? Наши улетят, останемся там вдвоем. Там дует, конечно, но ничего… я тебя прикрою. По ночам можно на звезды смотреть. По утрам можно море с пеной принимать… Ой. Глупость сказала.
— Ерунда. Чего ты все время извиняешься? Я, может, всю жизнь о море с пеной мечтаю. Мне, может, никто моря с пеной не предлагал никогда. Смотрят, что шерстяной, и думают, что яйца языком пидорашу. Да ведь так оно и есть, чего уж там. Ладно, мне пора.
— Обиделся?
— Нет.
— Не ври.
— Ты все, закончила?
— В общем, да… Полы утеплить хватит, с холки как раз волос подходящий. Клавдиванна еще просила для дачного гнезда подшерстка с твоего живота нащипать, но я сегодня все равно всё не унесу. Завтра?
— Ты же улетать собралась.
— Никуда я не лечу. Не денусь я никуда отсюда, тебе это понятно? Ты меня слушаешь? И… и вот. И, в общем, ты когда в шар свернешься, ты знай, что я… с тобой.
— А я с тобой. В пене. Я… ладно.
— Да. Я полетела? До завтра.
— Да. Я пошел. До завтра.
— Пока.
— Пока.
Аня Кузьминская
Предположим
Предположим, верблюд, пустыня, вечер. Верблюд устал, и он голоден, а тут колючка. Верблюд наклоняется к ней, открывает рот, но колючка вдруг говорит:
— Привет.
— Привет, — удивленно отвечает верблюд и поднимает голову.
— Как дела?
— Да ничего, — отвечает верблюд. — Обычно. А у тебя?
— Скучаю.
Верблюд стоит около колючки, ожидая, не скажет ли она еще что-нибудь, но колючка молчит, и верблюд идет дальше. Ест какую-то гадость на ночь, засыпает. Во сне верблюд видит колючку и утром отправляется прямо к ней.
— Ты знаешь, — говорит верблюд колючке, — ходишь по пустыне целыми днями туда-сюда, ищешь еду. Грустная история.
— Кроме себя, мне нечего тебе предложить, — отвечает колючка.
— Спасибо. Прости. Я не об этом, — смущенно отвечает верблюд. — Когда целыми днями ходишь по пустыне туда-сюда, в голове, ты знаешь, вертятся разные мысли.
— А! — отвечает колючка. — Понимаю. Я никуда не хожу, но и со мной случаются мысли.
— Вот. И ведь даже не с кем поговорить.
— В самом деле грустно, — отвечает колючка. — А ящерицы?
— Что — ящерицы?
— Ты с ними не разговариваешь?
— Нет. Они вертятся под ногами, я боюсь на них наступить.
— Ужасно, — говорит колючка. — Может, дойдем до утренней звезды?
— А где это? — спрашивает верблюд.
— Если подняться на самую высокую скалу, там будет утренняя звезда, — объясняет колючка.
Верблюд осторожно вытаскивает ее из песка, сажает на горб, и они идут.
Они идут долго, залезают на все встречные скалы, но всякий раз им кажется, что где-то вдалеке виднеется скала выше. Но однажды они залезают на очень-очень высокую скалу. Это непросто, они лезут целый день и засыпают, как только достигают вершины. Обоим снится шум морского прибоя.
На рассвете утренняя звезда касается вершины скалы своим лучом, и от скалы отделяется воздушная лодочка. Лодочка соткана из нежных лепестков анемонов, она дрожит от легкого ветерка и нетерпеливо вертится в ожидании путешествий.
На рассвете утренняя звезда касается вершины скалы своим лучом, и от скалы отделяется воздушная лодочка. Лодочка соткана из нежных лепестков анемонов, она дрожит от легкого ветерка и нетерпеливо вертится в ожидании путешествий.
Проснувшись, верблюд с колючкой видят лодочку, радуются. Верблюд шагает в лодочку, и лодочка летит вперед.
Сначала лодочка летит над пустыней и скалами, но потом внизу проплывают города, луга, леса, реки.
И никто не знает, где верблюд с колючкой теперь, потому что это одна из тех историй, у которых не бывает конца.
Яма
Один суслик постоянно переживал.
Нет дождя — переживает, что нет дождя, все высохнет теперь, кошмар и ужас. Есть дождь — переживает, что дождь идет, заливает все кругом, ужас и кошмар. Очень бедный был этот суслик, и ничто не могло его утешить. Он переживал про холода, про запасы, про нежную шкурку и злых грабителей. Уходить далеко от родной норки суслик боялся.
Ему еще и не везло, потому что он был неспортивный. Решит прогуляться — обязательно свалится в какую-нибудь яму и плачет там. А сидеть весь день в норе тоже плохо, надо ведь воздухом дышать.
Из-за того что суслик постоянно ныл, все его друзья разбежались. Ну, или их и не было. Суслик не помнил точно. Он чувствовал себя ужасно одиноким, и, кажется, так было всегда. Грустная история.
Однажды суслик отправился погулять перед сном и свалился в яму. Яма была прямо посреди тропинки, и суслик, в общем, заметил яму и мог ее обойти. Но он рассудил, что если он не свалится в эту яму, то свалится в другую, и поэтому лучше свалиться в эту, потому что эта, во-первых, вполне приятна на вид, во-вторых, рядом с домом, а в-третьих, он уже падал в нее много раз и это было ничего так, нормально.
Суслик свалился в яму и стал безутешно плакать.
Он думал поплакать часок-другой и вернуться домой. Но через несколько минут незнакомый голос спросил его откуда-то сверху:
— Эй, ты чего тут ревешь?
Суслик испуганно всхлипнул и посмотрел на голос. Похоже, это была водяная крыса. Уже темнело, и сложно было разглядеть особенности волосяного покрова нависшего над ямой существа, но, судя по очертаниям, это была водяная крыса.
— А тебе что за дело? — робко спросил суслик.
— Непорядок! — ответила крыса. — Хочешь, я тебя вытащу?
— Нет, — ответил суслик. — Не хочу.
— Что же мне теперь — уйти и думать про тебя всю оставшуюся жизнь? — спросила крыса. Она протянула суслику лапу, свесилась в нору поглубже. Суслик фыркнул и отодвинулся. Но крыса попыталась схватить его за шиворот, поскользнулась, не удержалась и рухнула в яму сама.
— Батюшки! — воскликнула крыса, поднявшись и чихнув.
— Я не виноват, — шмыгнув носом, ответил суслик. — Ты сама полезла.
— Вот ужас-то! — воскликнула крыса. — Вот кошмар! — И она разрыдалась.
Суслику стало не по себе. Плакать в яме одному было уютно. Но проводить время в обществе незнакомой крысы никак не входило в его планы.
Суслик вытер слезы, огляделся. Для того чтобы выбраться из ямы, достаточно было хорошенько подпрыгнуть и подтянуться, всего-то.
Суслик подпрыгнул, подтянулся, вылез и пошел домой.
Но крыса рыдала так громко, что ее было слышно даже из норки. Ну и та яма ведь была совсем рядом.
Суслик выпил чаю, съел конфетку. Крыса все не успокаивалась, и суслик начал за нее переживать.
В конце концов он поставил на место чашку, вытер лапки, причесал усики и отправился навестить крысу.
— Эй ты, — окликнул затворницу суслик, свесившись над ямой. — А чего ты там сидишь? Давно бы вылезла.
— Мне грустно, — всхлипнула крыса.
— Вылезай — станет веселее.
— Нет, мне никогда больше не будет весело, — вздохнула крыса.
— А что случилось? — спросил суслик.
— Ты меня бросил, — ответила крыса.
— Я? Тебя?! — возмутился суслик. — Да кто ты вообще такая?
— Да, сделай вид, что меня не существует! — ответила крыса и разразилась новыми истерическими рыданиями. — Никто меня не любит, никто не жалеет меня!
— Слушай, ты, — растерянно сказал суслик. — Мы ведь даже незнакомы.
— Мы даже незнакомы, а ты уже меня бросил! — воскликнула крыса. Она упала на спину и заорала как резаная.
— Чего ты орешь?! — заорал в ответ суслик.
— С гоооооряааааа! — провопила крыса. Ее слезы били фонтанами во все стороны, и одна даже долетела до сусликовой лапы.
Суслик сел у ямы и почесал за ухом. Это была какая-то нетипичная ситуация.
— Может, ты хочешь чая? — снова, свесившись, спросил суслик. — У меня еще есть конфеты с повидлом.
— Мне ничего не нужно, — с достоинством ответила крыса.
— А ты так и будешь там сидеть?
— Да, так и буду.
— Пока не помрешь?
— Не волнуйся, ждать осталось недолго, — успокоила его крыса. — С моим сердцем я не протяну и до утра.
— А что с твоим сердцем?
— От стресса оно может разорваться в любую минуту.
— Ты уверена?
— Абсолютно. Завтра утром здесь будет хладный труп.
От мыслей о хладном крысином трупе у суслика закружилась голова и зашумело в ушах. «Пожалуй, и я не вполне здоров», — с беспокойством подумал суслик. А вслух сказал:
— Давай я принесу тебе одеяло?
— Нет.
— Хоть чем-нибудь я могу тебе помочь?
— Нет, — гордо ответила крыса. Она кашлянула и добавила с тонкой иронией: — Все, что ты мог для меня сделать, ты уже сделал.
— Да не заставлял я тебя лезть в эту яму! — воскликнул суслик. — Ты сама свалилась. И могла бы уже сто раз вылезти.
— Ты ушел и бросил меня на произвол судьбы.
— Ну, положим. Но теперь, видишь, вернулся. Вылезай и давай разойдемся по домам. Я спать хочу.
— Иди спи, — трагическим голосом сказала крыса. — И пусть мой хладный труп станет памятником твоему равнодушию.
Суслик насупился.
— Ну зачем ты так? Я предложил тебе чай. И одеяло.
— Снявши голову, по волосам не плачут, — ответила крыса.
— А? — переспросил суслик.
— Погибать — так с музыкой!
— Принести тебе радиоприемник?
— Оставь меня, бесчувственный грызун. Унизил, растоптал, вся как в помоях.
Суслик вздохнул и сглотнул. В конце концов, это было обидно. Он подумал об этом еще немного и решил, что это очень даже обидно. А раз так, то и ладно. Суслик встал, отряхнулся, молча потопал в нору и, не вымыв лап, лег в постель.
Заснуть ему не удалось. Неприятные мысли лезли со всех сторон и норовили забраться под одеяло. Самая страшная мысль имела формы хладного крысиного трупа: труп то становился огромным, черным, волосатым, то уменьшался до размеров маленькою полузасушенного крысиного скелетика, но никак не хотел убраться из норы, хотя суслик грозил ему кулаком и злобно скалил на него зубы.
С рассветом измученный суслик, дрожа от страха, дополз до ямы. Крысы там не было! Ни живой, ни мертвой. В яме не было никого. Суслик в изнеможении свалился в яму и проспал в ней до вечера.
По непонятным причинам после этого случая жизнь суслика изменилась. Почему-то он стал уходить от норы на дальние расстояния, знакомиться с разнообразными юркими существами, интересоваться их бытом, усовершенствовать свой. Таким уж свойским парнем он не сделался, но теперь его звали на дни рождения и угощали свежими улитками. А главное, переживаний сильно по-уменьшилось. Как только суслик намеревался о чем-то — по старой привычке — попереживать, перед ним сразу возникал тот ночной кошмар про хладный крысиный труп и все переживания от страха разбегались.
Но что же произошло тогда, суслик и сам не знал. И он никому не рассказывал эту историю, потому что не мог ее объяснить, а рассказывать необъяснимое как-то неловко.
Ту крысу он больше не видел.
Любовь
У одной мыши была любовь.
Мышь подобрала ее еще маленькой. Шла по улице, а там бездомная любовь — плачет под кустом от холода и голода. Мышь пожалела, взяла в дом. А та как начала расти! И выросла с лошадь. Огромную и буйную.
С этой любовью у мыши начались ужасные неприятности. Любовь много ела — и мыши приходилось целыми днями работать, чтобы ее прокормить. Но и работать было сложно: только уйдешь, как любовь выберется из дому и давай пакостить. То истопчет соседский лужок. То сожрет соседские занавески. То и вовсе напугает прохожего до полусмерти. Мышь она не слушалась, а ведь на мышь-то и летели все шишки.
И в гости уже нельзя было пойти. И к себе нельзя было позвать. Любовь была невоспитанная и так на всех наскакивала, что мышиные знакомые стали обходить ее дом стороной. А то эдак нальешь чайку, разговоришься, расслабишься, а любовь как выскочит, как прыгнет — и поминай как звали. Огромная ведь была. С лошадь.