Ей было лучше.
— Нет, не чушь.
— Перестаньте. Терпеть не могу неискренние комплименты.
— Я искренен. И это был не комплимент.
— Слушайте, Детектив. Мы взрослые люди. Я знаю о своих, скажем так, недостатках, а также о том, что самая привлекательная моя черта — деньги моего отца.
Лерой помолчал.
— У вашего отца нет денег, — сказал он.
— Ага, — сказала она.
— Сегодня он еще держится, а завтра объявит банкротство и останется без друзей, без средств, возможно на улице. Я не хотел вам об этом говорить. Я хотел бы, чтобы это сделал кто-то другой. Простите. Очень сожалею.
— Глупости, — сказала Гвен.
— Очень жаль.
— Откуда вы знаете!
Он поборол соблазн сказать, что его профессия все знать и так далее.
— В «Дейли Ньюз» об этом написали, — сказал он.
Неподалеку торчала телефонная будка. Лерой протянул Гвен французскую телефонную карточку. В другое время она бы удивилась — откуда у него карточка, когда купил, где, откуда знал, как заплатить, и как работают в этом городе уличные телефоны (очень малая их часть все еще принимала монеты), но ей было не до этого. Некоторое время она воевала с телефоном, потом сдалась и попросила Лероя помочь. Он снял трубку с держателя, вставил карточку, и набрал два нуля.
— Теперь набирайте единицу, код зоны, и номер.
В Нью-Йорке было десять вечера. Трубку взяла мама. Очень сдержанным голосом она заверила дочь, что все по поводу банкротства — правда. Более того, юридическая защита фондов не была еще оформлена. Это займет время. А пока что все фонды заморожены или арестованы и переданы кредиторам. Ни один счет не избежал замораживания, наличные ни откуда не поступают. Оставались собственные мамины сбережения (пятьдесят тысяч, прикинула Гвен), и драгоценности (сто тысяч, прикинула Гвен — остальное взято напрокат).
Гвен повесила трубку. Странная улыбка застыла на ее лице. Лерой что-то пробормотал по поводу разбазаривания фондов. Она решила проигнорировать замечание. Оказалось, что он имел в виду телефонную карточку. Он вынул ее из щели и сунул себе в нагрудный карман.
— Приключение, — сказала Гвен.
— Что?
— Давайте возьмем такси, — предложила она. — Я не хочу тащиться обратно пешком через весь город.
— В данный момент поймать такси здесь непросто, — заметил он.
— Они проезжают иногда, ищут пассажиров.
— Только когда они никому не нужны.
Она посмотрела на него, ожидая… чего именно? Что он выйдет на проезжую часть перед собором, подумал он, и встанет там с поднятой рукой, пока не остановится такси. Он пожал плечами и сунул руки в карманы.
— Ну? — сказала она.
— Вы хотите такси. Вы и ловите.
Она надулась. Сейчас она была очень ранима. Она вышла на проезжую часть. Никаких такси. И машин тоже. Она стояла, готовая поднять руку. Минуту спустя она почувствовала себя глупо.
— Можно было бы провести остаток ночи здесь, — сказал он. — Рассвет на Монмартре. Такого нигде больше не показывают.
— Нет, спасибо, — сказала она. — Мне холодно.
То есть, до нее еще не дошло. Она не могла осознать, отказывалась до конца понимать, что случилось. Давешние события — гибель сестры, выстрелы — были трагические и страшные — но это — весь ее мир вдруг обрушился, сразу — нет, это нельзя было охватить умом. Не вписывалось в кругозор. Ее понятия о том, как устроена Вселенная, не могли к этому приспособиться. Не за что было зацепиться. Такие вещи не просто маловероятны — их не бывает. Никогда. Гидранты не превращаются в кузнечиков, полицейские в Таймз Сквере не перекидываются остроумными репликами, составленными из пятистопных ямбов, обычные лампы не загораются до того, как кто-то поворачивает выключатель. Состояния не исчезают в темном вакууме.
— А можно сойти вниз, к Клиши, и поймать такси там, — сказал он.
— Там есть?
— Конечно.
Она согласилась. План был хорош. Они вернулись к главному скверу, пересекли его, и начали спускаться по уклонной улице.
— Ноги болят дико, — объявила она.
— Все магазины обуви сейчас закрыты. Завтра купим вам сникеры. Хотите, я вас понесу?
— Нет, спасибо. Подождите-ка.
Остановившись и чуть согнувшись, она сняла туфли. Холодная брусчатка обласкала ступни — но это было временное утешение. Они снова были в сквере перед отелем.
— Давайте здесь поспим, — сказала она почти умоляюще.
— Ладно, — согласился он.
Они вошли в вестибюль. Портье посмотрел на них сонно. Гвен объяснила, что им нужна комната и протянула кредитку. Портье, исполнявший ночью также обязанности клерка, пропустил кредитку через машину, и машина отказалась принимать транзакцию.
— Не может быть, — сказала Гвен. — Попытайтесь еще раз.
— Дайте ему другую кредитку, — сказал Лерой.
— Хорошо, — сказала она покорно.
Те же результаты.
— Что-то не так с машиной, — предположила Гвен, нервничая.
— Боюсь, что все так, — сказал Лерой.
— Что вы имеете в виду?
— Вы знаете.
— Но не могут же мне взять и отменить кредит, вот просто так!
— Почему нет? Могут. Что им мешает?
— Это противозаконно. Все мои кредитки — на мое собственное имя.
— А когда вы последний раз оплатили счет сами? То есть, когда вы действительно сами заполнили чек, расписались, положили в конверт, приклеили марку, и кинули в почтовый ящик?
— Я… Не знаю. В прошлом месяце.
— Нет. Вы лично. Когда вы в последний раз занимались этим лично?
Она яростно на него посмотрела.
— Спросите у него, возьмет ли он зеленоспинные, — сказал Лерой, вытаскивая бумажник.
Клерк объяснил, что не возьмет.
— Скажите ему, что он идиот, — сказал Лерой. — Скажите ему, что доллары — тоже самое, что золото. Скажите ему, что мы оккупируем Францию, как только закончим с Ближним Востоком. [непеч. ] лягушатники.
Клерк, кажется, что-то понял и разразился гневной тирадой, которую заключил английским словом «сожалею».
— Ничего не поделаешь, — сказал Лерой. — Если, конечно, у вас нет евро с собой.
— Двадцать или тридцать не хватает.
— Тогда пойдем отсюда.
— Значит, — растерянно сказала Гвен, — мы не можем здесь остаться ночевать?
Лерой уставился на нее. Мигнул. Ощутил сильное желание обнять и поцеловать ее.
— Сожалею, — сказал он. — Все сожалеют, о герцогиня. Вы сожалеете, я сожалею, этот бесполезный кретин ужасно сожалеет. Просто представьте себе весь мир, и что он вам виновато улыбается. «Сожалею, помочь не могу». Обычное дело.
Бесполезный кретин наклонил голову, показывая что он понял и, да, сожалеет.
— А вы ничего не можете сделать? — спросила потерянная Гвен.
— Я могу дать ему в морду. Но делу это не поможет. Слушайте, до рассвета два часа. Мы пойдем… Нет, подождите-ка. Спросите его, нет ли у него бутылки вина.
— Клерки в отеле не продают вино.
— Спорим?
— Перестаньте.
— Спросите его.
Она закатила глаза, но все-таки сказала по-французски:
— Мой спутник хотел бы узнать, нет ли у вас вина.
— Конечно есть, — откликнулся клерк.
— Есть?
— Конечно.
Он взял с них в три раза больше стоимости данной бутылки — примерно треть платы за номер.
— Прекрасно, — сказал Лерой. — Пойдемте обратно на вершину холма. Я покажу вам нечто совершенно потрясающее, милая дама.
Морщась, Гвен снова надела туфли. Хулиганы ушли. Несколько прилично выглядящих индивидуумов разных рас и национальностей собрались на террасе и ступенях.
— Присоединимся к клубу, — сказал Лерой. — Все ждут восхода.
Он открыл бутылку и налил вино в бокалы. Элегантно одетая женщина подошла к ним, неся пластиковый стаканчик, и спросила по-французски с акцентом, не нальют ли ей немного вина.
— Она хочет вина, да? — спросил Лерой.
— Да, — подтвердила Гвен.
— Спросите ее, есть ли у нее настоящий бокал.
— У нее есть стаканчик.
— Это я вижу. Спросите, есть ли бокал.
Гвен спросила. Нет, бокала у женщины не было.
— Скажите ей, чтоб она шла [непеч. ], — сказал Лерой.
— Почему? Мистер Лерой…
— Сэм.
— Почему вы не хотите налить ей вина?
— Потому, что у нее нет бокала, — объяснил Лерой. — Пить доброе вино из пластмассы — святотатство. Людей, так поступающих, следует пороть на площади.
— Извините, — сказала Гвен женщине. — Он не хочет наливать в пластик. Вот, отпейте из моего бокала.
— Э, нет, не пойдет, — сказал Лерой, останавливая руку Гвен. — Мало ли, может она заразная. Перестаньте сейчас же.
— Она… — Гвен хотела объяснить, что дама скорее всего принадлежит к ее, Гвен, классу. Не объяснила. Ей вдруг пришло в голову, что капризы Лероя ей, в общем, нравятся. Она повернулась к даме. — Идите на [непеч. ], — сказала она на очень чистом, очень отчетливом французском.
— Простите? — сказала дама.
— Она австрийка, — сказал Лерой без видимой причины.
— Идите [непеч. ], — повторила Гвен по-немецки.
Отвергнутая вместе с компанейскими ее побуждениями, дама резко распрямилась и отошла, возмущенная.
— Вот и хорошо, — сказал Лерой. — За свободу, Гвен. Вашу и мою.
— Мистер Лерой…
— Сэм.
— Сэм. Сэм? Вы не смотритесь, как Сэм.
— Сэмьюэл Кристофер.
— Сэмьюэл. Лучше. Слушайте, Сэмьюэл… Нет, вас не Сэмьюэл зовут… Вам правда следует мне сказать, откуда вам все это известно… обо мне. Серьезно. И что еще вам известно. Обо мне.
— Всему свое время, — сказал Лерой. — Прозит.
Они пригубили вино. Нет, наверняка он не Сэмьюэл. Она также была уверена, что он не Майкл и не Дейвид. И уж точно не Брайан. Странный человек.
— Приятное пойло, — сказал Лерой, — этот кот-дю-рон. Ничего лучше в данный момент не нужно. Бордо — было бы слишком. Перебор.
Он закурил.
Дюжина человек из разных стран и сословий толпились, хихикали, обменивались псевдо-циничными замечаниями, стоя, сидя и глядя на величественный метрополис с населением в четыре миллиона, семь миллионов с пригородами, в мире с шестью миллиардами душ. Подъехал Бентли с шофером, остановился у собора, из него вышла среднего возраста дама в вечернем платье — и направилась к террасе. Будто он только этого и ждал, пожилой бродяга с тяжелой гривой седых волос и седой бородой притащился от главного сквера. Группа таким образом была вся в сборе.
— Венера, — Лерой показал пальцем. — Юпитер, — снова показал.
Гвен посмотрела на небо. Слева, на востоке, начинало бледнеть.
Вскоре некоторые из куполов внизу, в сердце города — Инвалиды и Пантеон — выделились в тусклом свете с востока. Черный шпиль Нотр Дам стал темнее неба. Одна за другой исчезли звезды, кроме Венеры и Юпитера. Над горизонтом наметилось импрессионистское оранжевое сияние. Идущая под уклон улица посветлела, смесь света и теней обнажила глубину. Шпиль, и вскоре весь лантерн собора, возвышающегося за спинами зрителей сверхъестественного спектакля, созданного вечной мудростью Бога и гением человека, вдохновленного этой мудростью, осветился, нежась в алых лучах восходящего солнца, все еще невидимого.
— Что вы сказали? — спросила Гвен.
— Ничего, — огрызнулся Лерой, достаточно сердито, чтобы она поняла, что он действительно что-то только что ей сказал.
Ноги у Гвен ныли болезненно. Храбрая, она шла с достоинством весь путь к перекрестку на восток от Клиши, где в пять тридцать утра им с Лероем подали прекрасные омлеты с пушистым багетом и плохим кофе. Оба проглотили омлеты и багет и заказали еще кофе. В кафе больше никого не было.
— Я не верю, что вас зовут Сэмьюэл.
— Тогда просто Лерой.
— Лерой.
— Да.
Светило солнце. Кругом было полно свободных такси.
— У меня в восемь тридцать встреча, — сказал Лерой. — Я могу вас сбросить у отеля.
— Нет, — сказала испуганно Гвен. — Не пойдет. Куда вы едете, туда и я.
— Вы уверены? — спросил он. — Вы очень устали, наверное.
— Я… Лучше пусть я буду усталая, чем мертвая. Это во-первых. Также, не вижу, что вы будете делать на встрече без переводчика.
— Мне дадут там кого-нибудь.
— Да, как же, — сказала она с сомнением. — Я думала, это важно. Для вас.
— Да и нет. Я думал, это важно для вас.
— Да, — согласилась она. — В любом случае, я вам нужна.
— Хорошо, — он вздохнул. — Пойдем на метро.
Он взял из ее ладони двадцать евро и купил пачку билетов. После этого он некоторое время стоял перед потертой картой на стене, намечая пальцем маршрут. На этой линии у поездов были обычные колеса, а не резиновые. Вскоре появился поезд, грохоча. Гвен удивилась, увидев, что Лерой нажал на двери какую-то кнопку. Остальные двери остались закрытыми. Она ни разу раньше не ездила в парижском метро. Она несколько раз, в юности, ездила в нью-йоркском.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ЖАН-ПЬЕР
С одной пересадкой они добрались до некогда живописного пригорода, ныне скалящегося устаревшей «функциональной» архитектурой, примитивной и уродливой, осадившей и скрывшей от глаз несколько строений шестнадцатого и семнадцатого столетия, которые находились на грани полного упадка.
— Спросите его, не знает ли он, где здесь участок, — сказал Лерой, указывая на пожилого гражданина, пытающегося что-то втолковать своей немецкой овчарке на старомодном поводке.
— Мсье! — позвала Гвен.
— Э… Да?
— Мы ищем полицейский участок.
— Да? Вас ограбили, да? Ха, ха. Это вон там. Идите прямо, а у светофора сверните.
— Он спросил, не ограбили ли нас, — сообщила Гвен, шагая с Лероем к светофору.
— Паршивый район, — сказал Лерой. — Вот теперь я точно чувствую себя голым. Тот чудик, которого мы встретили прошедшей ночью, помните?
— Да.
— Нужно было с ним подраться. Может, у него был пистолет.
Отделение располагалось в здании девятнадцатого столетия с величественным фасадом. Дорические колонны и фронтон, достойный лучших архитекторов Ренессанса.
— Нам нужен Капитан Равальяк, — сказал Лерой Гвен. — Идите прямо к столу, вон там, и спросите.
Они промаршировали гуськом, и светловолосый бретонец поднял голову, посмотрев на них враждебно. Гвен назвала ему имя. Лерой поднял свою бляху на уровень глаз и произнес медленно, громко, и очень отчетливо, будто обращался к глухому:
— Детектив Лерой, Эн-Уай-Пи-Ди… в смысле, Полицейское Управление Нью-Йорка.
Клерк кивнул и взялся за телефон. Капитан Равальяк вскоре прибыл — кряжистый рыжий парень с холодными зелеными глазами и слегка саркастическим выражением лица, характерным для людей, желающих показаться более дальновидными, чем они на самом деле есть. На мясистом волосатом запястье красовались простые элегантные часы.
— Красивые часы, — сказал Лерой. — Скажите ему.
— Красивые часы, Капитан, — перевела Гвен.
— Э… Что? А! Благодарю, — сказал капитан. — Мсье Лерой, мне о вас сообщили. Готовы?
Гвен перевела.
— Переводить не нужно, — сказал Равальяк. — Я знаю английский. Прошу вас, мадам, мсье.
Они вышли из здания. Равальяк указал на машину без опознавательных знаков. Гвен чувствовала себя неловко.
Через двадцать минут они запарковались у входа в очень угрюмо выглядящее здание, в котором любой житель северного полушария мгновенно узнал бы тюрьму — место, где некоторых людей содержат в изоляции от остального общества. Равальяк махнул бляхой несколько раз на пути к коридорному закутку, в коем наличествовала массивная чугунная дверь.
Охранник отпер ее. Они вошли. Дверь закрылась, щелкнул замок. Холодок пробежал по спине Гвен. Когда вас запирают в камере, вы не можете не ощутить, что стали вдруг очень зависимы от чьей-то милости.
Человек, сидящий на откидной скамье, спиной к бетонной стене, был темноволос, хорошо выбрит, мелковат, худ — лет сорок, на первый взгляд.
— Вот ты где, Жан Пьер, — сказал Равальяк. — Я — Капитан Равальяк, а это — Детектив Лерой из Нью-Йорка.
— Очень приятно вас всех видеть. Американский детектив приволок с собой любовницу. Вы очень быстро абсорбировали традиции нашей прекрасной страны, Детектив, — сказал Жан-Пьер.
— Это его переводчица, — поправил его Равальяк. — Мсье Леруа… — неожиданно он перешел на французский вариант фамилии Лероя. — Мсье Леруа хотел бы задать тебе несколько вопросов.
— Скажите ему, что это неофициально, ничего не записывается, — сказал Лерой Равальяку.
Равальяк перевел.
— Я хочу, чтобы он понял, что диктофонов и микрофонов при нас нет.
Равальяк перевел и это.
— Тупые мусора, — сказал Жан-Пьер.
— Эй, — сказал Равальяк, ощерясь.
Лерой положил руку на плечо капитана.
— Человек имеет право на мнение и сомнение, — сказал он. — И на вашем месте я бы не позволял бы ему мною манипулировать, Капитан.
— Мсье, это…
— Сэр, это важно. Мы для этого приехали из Штатов. Вы согласились нам помочь. Пожалуйста, позвольте мне поступать так, как я считаю нужным. Пожалуйста.
— Ладно, — сказал Равальяк. — Поступайте.
— Скажите ему, — сказал Лерой, — что мы не против, чтобы он нас обмахал, если думает, что при нас микрофоны.
— Обмахал?
— Обыскал, охлопывая, — объяснил Лерой, хлопая себя по груди, бокам, и карманам, чтобы продемонстрировать.
— Даже не думайте, — сказал Равальяк.
— А я вам верю, — внезапно сказал Жан-Пьер по-английски, с акцентом. — Нет при вас микрофонов. Я сомневался по поводу бабы, но теперь вижу, что все нормально. Задавайте вопросы. Задавайте, задавайте. Посмотрим, что за вопросы.
Улыбка не сходила с его лица. Равальяк хотел что-то сказать, но его перебил Лерой.