Он разделся, почистил зубы, и после тщательной инспекции одежды Гвен, каждый предмет по отдельности, уснул в единственном в номере кресле, вытянув поперек комнаты ноги.
Гвен проснулась через четыре часа и уставилась сонно на человека в кресле, со стоячим членом на виду.
— Эй! — сказала она. Затем повторила, громче. Вылезла из постели и, чуть поколебавшись, тронула Лероя за плечо.
— Ммм? Что? — спросил он.
— Я думала, вы будете следить, нет ли опасности, а не спать, — сказала она с трудом, сонная.
— Я слежу, — парировал он. — Все это время я держал уши открытыми.
— Вы голый.
— Я всегда сплю голый. Прошу прощения. Вас это беспокоит?
— По-моему, вы сумасшедший.
— Хорошо.
— Я хочу кофе.
— До завтра нельзя подождать?
— Нет. Хочу сейчас. И хочу выйти на улицу.
Лерой встал, рыча. Гвен опасливо отступила.
— Что это вам не спится? — неодобрительно сказал он, ища трусы. — Почти одиннадцать часов по местному времени. Кофе… Кофе она хочет!.. Где мои джинсы? А, вот они. Хорошо, пошли пить [непеч. ] кофе, раз вы настаиваете. Мне сюда его принести, или вы спуститесь со мной? Вы нисколько не изменились. Еще в школе были неприлично требовательны.
— Что? — она нахмурилась.
— Да так, ничего. Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Жил-был такой парень, звали его Арчи.
— Как, простите?
Порассматривав рубашку, он подозрительно понюхал ее, прежде чем надеть.
— Вы с ним спали в колледже. Он был на последнем курсе, а вы на втором. У него еще безумная такая стрижка была, как будто он обиженный дикобраз.
— Откуда вам это известно? Кто вам сказал?
— Гейл.
— Гейл ничего не знает о моих университетских годах, маньяк!
— Почему вы не одеваетесь?
Глаза ее горели. Она топнула ногой.
— Хорошо, — сказала она. Пройдя к двери, она положила руку на бронзовую ручку и остановилась. — Я…
— Да идите же! Ну и дела! — сказал он. — Никто вас там не ждет, по крайней мере сейчас. Но все-таки попытайтесь одеться быстро.
Она сверкнула глазами. И вышла. Дверь в ее номер открылась и закрылась. Почти сразу раздался ее отчаянный крик.
Лерой вылетел из номера и пинком распахнул дверь в следующий, готовый бросится на того, кто смел расстраивать Гвен, кто бы он ни был.
— Черт, — сказала Гвен. — Это занавеска. Я думала там стоит кто-то. Не знаю. Вон, посмотрите на очертания.
— Очертания в точности совпадают с очертаниями стандартной занавески на французском окне, — сообщил ей Лерой.
— Но силуэт…
— Одевайтесь. Сейчас же. Я тут посижу и посмотрю задумчиво в окно, как Наполеон.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. РАССВЕТ НА МОНМАРТРЕ
Город, некогда бодрствовавший круглые сутки, Париж последние лет двадцать стал придерживать поводья. Всего несколько заведений оставались открытыми за полночь, и меньше чем дюжина предлагала услуги после часу. Ле Конти, бар внизу, традиционно не закрывавшийся до четырех утра, изменил интерьер дабы угодить вкусам менеджеров среднего эшелона и музыка там играла очень громко. Заведение напротив, Ла Буши, некогда презираемое интеллектуалами, пользовалось теперь успехом у эпикурейцев, любителей поговорить о смысле жизни ночью, не пытаясь при этом перекричать динамики.
Лерой заказал коньяк себе и черный кофе Гвен.
— Вы платите, не так ли? — спросил он, заметив, что она не собирается платить.
— О… — сказала она, вспомнив.
Некоторое время они пили молча.
— Может, пройдемся немного? — спросила она.
— Ну конечно же, — согласился Лерой. С энтузиазмом, как она заметила.
Они шли в молчании до Пляс Сен Мишель, затем через мост на Сите, вдоль набережной до Пон Нёф, по нему на Правый Берег, через Риволи и дальше, углубляясь неминуемо в трущобы. Гвен не помнила, чтобы она когда-либо здесь ходила, этими темными улицами. Половина фонарей не работала. Кругом пустынно.
— Здесь не… не опасно? — спросила она.
— Понятия не имею, — ответил Лерой. — Может и опасно. Я люблю опасные места.
— А куда мы идем?
— На Монмартр, если, конечно, у вас нет других планов.
— А что на Монмартре?
— На Монмартре Сакре-Кёр. Кафедральный собор и базилика.
— Это я знаю! Зачем мы туда идем?
— Я думал, что вам хочется прогуляться. Мы именно этим сейчас и занимаемся. Мы прогуливаемся. Почему вы никогда не бываете удовлетворены?
— Почему мы идем именно по этой улице?
— А, теперь, стало быть, улица виновата в чем-то. В чем виновата улица?
— Здесь темно.
— Здесь интересно. Посмотрите на строения. В основном шестнадцатое столетие, но то тут, то там неоклассический стиль.
— Как, простите?
— Неоклассический. Девятнадцатый век. Во времена Реконструкции, или незадолго до нее, по всему городу такого настроили. Вы что, нервничаете?
— Ну да.
— Не нужно. Слушайте, это для вас редкая возможность. Вы идете через плохой район — но вы в полной безопасности. Такое не часто бывает, не так ли. Взбодритесь.
Она подумала и не нашла аргумент Лероя убедительным.
— Откуда вам известно про Арчи?
— Что? А, это. Да так… — ответил он. — А вот что вас на самом деле удивит… мягко говоря… так это то, что я знаю, что у вас была фотография Кристофера Аткинза в шкатулке, которую вы прятали под кроватью в дормитори.
— Что?
— Вы правы. Шкатулки не было. Но у чемодана было второе дно, и в нем было многое спрятано.
— Все так делали.
— Но не все держали там янтарный браслет, да еще спрятанный в роман Стендаля. Специально выковыряна дырка в страницах, почти насквозь. Вы не любите Стендаля, да?
— Кто вы такой? — спросила она. — Как вам все… Мы знали друг друга в прошлом? Кто вы такой, черт вас возьми? Просто скажите, кто вы такой.
— Детектив Лерой, к вашим услугам.
— Как?
— Что — как? Не понял.
— Как вы узнали про янтарь? И вообще — про все?
— Профессия такая — знать чужие тайны.
— Никто не знал про янтарь, — с уверенностью сказала Гвен, кусая губы. — Даже Арчи не знал.
— Магда Висконти тоже не знала? Вы с ней делились многим.
— И Магда не знала… Магда! Вы и про Магду знаете!
— Успокойтесь.
— Хорошо, — сказала она. — Слушайте. Мы с вами вместе учились, что ли?
Он улыбнулся.
— Подумайте, — сказал он. — На ваш взгляд — похож я на человека, с которым вы могли вместе учиться?
— Нет.
— Ну и вот.
— Но я не понимаю.
— Всего понять невозможно, Гвен, — сказал он заговорщическим тоном. — Некоторые вещи должны оставаться непонятыми. Типа, шшш! — Он приложил палец к губам. — Понимаете?
— Вы меня пугаете.
— Нет, нет, пожалуйста, Гвен. Пожалуйста поверьте мне. Со мной вы в безопасности. Я никому не позволю вас обидеть.
Опять они некоторое время шли молча.
— Почему? — спросила она наконец.
— Что почему?
— Почему вы никому не позволите меня обидеть?
— Ах, уж я и не знаю даже…
— Это что же, это…
— Признание в любви? Нет, мисс Форрестер. Совсем нет. Да вы не беспокойтесь. Расскажите мне про Гейл.
— Гейл?
— Гейл. Именно так я и сказал. Гейл.
— Гейл Камински?
— Про нее самую. Расскажите.
— При чем тут Гейл?
— Из всех потенциальных лонгайлендских домохозяек, почему вы выбрали именно Гейл?
— Для чего выбрала?
— Для одаривания временем и деньгами. Вы дважды внесли за нее месячный взнос банку, за дом. Кто так поступает?
— Откуда…
— Почему вы выбрали именно ее?
— А кого я должна была выбрать, вас?
— Мне просто любопытно.
— Это не любопытство, это бестактность. И я вас боюсь. Что вам нужно от меня?
— Нет, любопытство. Можете не отвечать, хотя предупреждаю, что если мне долго не угождать, я могу… э…
— Что? Что вы можете?
— Ох не знаю, — он огляделся. — Могу отдать вас вон тому суровому чудику, который торчит на углу.
Презрительное ругательство чуть не вылетело у Гвен, но она вовремя себя остановила. Все-таки они находились сейчас в очень плохом и страшном районе, и Лерой был действительно ее единственной защитой, единственной связью с уютным и безопасным цивилизованным миром. Когда они проходили мимо чудика, тот вдруг ступил на середину тротуара и обратился к ним по-французски с сильным акцентом.
— Что он сказал? — спросил Лерой.
— Он хочет узнать, как мы себя чувствуем.
Внезапно Лерой круто повернулся и направился к чудику. Последний объяснил, что он ничего такого не имел в виду, никаких проблем, отступил спиной, повернулся, и пошел прочь. Лерой ухмыльнулся. Возвратившись к Гвен, он взял ее за руку. Это было невежливо, такая фамильярность, и Гвен захотелось отобрать руку, но передумала. Касаясь руки Лероя, она чувствовала себя так спокойно, как не чувствовала многие годы.
— Ох не знаю, — он огляделся. — Могу отдать вас вон тому суровому чудику, который торчит на углу.
Презрительное ругательство чуть не вылетело у Гвен, но она вовремя себя остановила. Все-таки они находились сейчас в очень плохом и страшном районе, и Лерой был действительно ее единственной защитой, единственной связью с уютным и безопасным цивилизованным миром. Когда они проходили мимо чудика, тот вдруг ступил на середину тротуара и обратился к ним по-французски с сильным акцентом.
— Что он сказал? — спросил Лерой.
— Он хочет узнать, как мы себя чувствуем.
Внезапно Лерой круто повернулся и направился к чудику. Последний объяснил, что он ничего такого не имел в виду, никаких проблем, отступил спиной, повернулся, и пошел прочь. Лерой ухмыльнулся. Возвратившись к Гвен, он взял ее за руку. Это было невежливо, такая фамильярность, и Гвен захотелось отобрать руку, но передумала. Касаясь руки Лероя, она чувствовала себя так спокойно, как не чувствовала многие годы.
— Расскажите мне про Гейл, — попросил он еще раз.
— Не понимаю, что вы хотите слышать. Ну… Она очень несчастный человек, — сказала Гвен. — Сплошной эгоизм и ребячество.
— Как вы с ней встретились?
— В баре.
— Что за бар?
— Просто ирландский паб, на Бродвее. Она меня спросила, не знаю ли я, где находится станция метро. Она заблудилась.
— Вы ей сказали?
— Да. Но это была не та станция, которая была ей нужна.
— А об этом вы ей сказали?
— Нет. Это была единственная станция в районе, о которой я точно знала.
— Она воспользовалась станцией?
— Нет, она взяла такси.
— Домой? В Лонг Айленд?
— До автостоянки. Она показала шоферу квитанцию стоянки. Он сказал, что примерно знает, где это.
— И вы договорились встретиться еще раз?
— Мы обменялись телефонами. Через две недели она вдруг является в город и просит, чтобы я прошлась с ней по магазинам. Мне было любопытно.
— Что вы хотели узнать?
— В какие магазины ходят женщины вроде Гейл.
— Узнали?
— Да. Бергдорф и Блумингдейлз.
— Бергдорф?
— Да. В Бергдорф она ничего не купила. Сказала, что все очень дорого.
— Это так и есть.
— Я не заметила большой разницы между этими двумя магазинами. Хотя в Бергдорфе было приятнее внутри. Вы уверены, что мы правильно идем? Что-то улица все темнее и темнее.
— Мы идем на север.
— И что же?
Лерой пожал плечами.
— Если идешь на север, рано или поздно упрешься в бульвар. Предполагаю, что мы окажемся где-то между Пигаль и Клиши минут через двадцать. А оттуда — все время в горку, пока не доходишь до вершины.
— Вы уверены?
— Я посмотрел карту. Север — все еще по направлению к северному полюсу. Как и три тысячи лет назад.
Некоторое время они продолжали болтать — до того момента, как вдруг оказались в районе под названием Сталинград. Четырехугольные столбы, поддерживающие эстакаду метро, выглядели призрачно-зловеще. Появились совершенно черные зоны и закоулки столь жуткие, что казалось они просто умоляют тебя перерезать кому-нибудь горло, или подставить под чей-то нож собственное. Настроение Лероя нисколько не изменилось — все также спокоен и бесстрастен.
— Может, поймаем такси? — спросила Гвен.
— Вы чего-то боитесь?
— Преступников. Нападения.
— Если вы и увидите сегодня нападение, — сказал Лерой, — то нападать скорее всего буду я. Не волнуйтесь, здесь спокойнее, чем вы думаете.
Как он обещал ранее, они повернули на улицу, идущую в гору. Оставив неприятные кварталы позади, они углубились в сетку монмартрских неровных переулков. Повернули. Увидели ярко освещенное кафе. Дальше был уютный жилой сквер, над которым возвышался роскошный отель восемнадцатого века постройки. Гвен узнала его. Его постоянно показывают в претенциозных французских фильмах о меланхоличных неудачниках, психологически переживающих жизненную неустроенность в Париже, без начала, конца и сюжета. Лерой повел Гвен дальше. Наклон улицы стал заметно круче. К моменту, когда они добрались до вершины, Гвен тяжело дышала и помалкивала. Из десятка кафе по периметру главного монмартрского сквера последние два закрывались. Лерой и Гвен пересекли сквер, утыканный пляжными зонтиками, под которыми в дневное время популяция поглощала еду, приготовленную в этих кафе, и платила китайским умельцам за созидание неуклюжих портретов углем, пастелью, акрилом, и сухой кистью, и наконец вышли к порталу Сакре Кёра. В этот момент, точно по команде, прожекторы, иллюминирующие парижские достопримечательности, выключились (они выключались каждую ночь, через час после полуночи), и величественный собор времен Бель Эпокь возвышался над ними, Гвен и Лероем, сплошным черным силуэтом на фоне фиолетового неба.
Лерой круто обернулся и сошел вниз по ступеням, ведущим на террасу, с которой можно видеть крыши всего Парижа. Дальше вниз был парк, запертый на ночь. Группа черных подростков перелезала через чугунную ограду — в парк и из парка — под звуки африканской песенки, раздающейся в переносном стерео, стоящем на асфальте. Песенку пели на ломаном английском и стилизована она была в какой-то степени под американский хип-хоп. Гвен посмотрела боязливо на молодняк.
— Попросите у них сигарету, — посоветовал Лерой. — А то у меня кончаются.
Он скинул рюкзак с плеча и неожиданно вытащил из него бутылку бордо и два самых настоящих стеклянных бокала, завернутых плотно в бумагу. Затем у него в руках появился штопор.
— Ого, — сказала Гвен, хихикая неуверенно.
— Да, — сказал Лерой. — Преимущество вина в этой стране — оно в основном французское. Посему, купив бутылку и найдя, что вино плохое, винить следует не отсутствие везения, а собственную глупость. — Он налил темную влагу в бокал и протянул его Гвен. — Прозит!
Стерео запело хриплым баритоном — «Его поймали в рабство в Аааафрике. И белые поволокли его в Амеееерику». Некоторые части города все еще были неплохо освещены, в некоторых из ближних окон горел свет.
— Хорошо, что они не понимают слов, — заметил Лерой. — Я не в настроении сейчас драться.
— Может, пойдем еще куда-нибудь? — спросила Гвен, опасливо поглядывая на группу.
— Не подавайте виду, что боитесь, — сказал Лерой. — То есть, я, конечно, справлюсь с ними, но это пустая трата времени. Ножи у них есть, а вот огнестрельного оружия нет. Нож мне не нужен. Отнять у кого-нибудь пистолет я бы не отказался. Без пистолета я чувствую себя голым. Возможно, я вам об этом уже говорил пару раз. Кстати, диск отдадите мне.
— Какой диск?
— На котором записана сцена убийства вашей сестры. Куда вы его засунули? Какой-то ящик в банке, о котором я не знаю?
— А вы подлец, — сказала она, совершенно сбитая с толку.
— Я его обыскался давеча. И все-таки думаю, что он у вас дома. В конце концов, дома у вас на дисках — вся история человечества с момента вашего рождения, в деталях. А этого диска нет. На котором убивают вашу сестру.
— Вы обыскали мою квартиру?
— Без ордера. Подайте на меня в суд.
— Черт знает что!
— Эй, вы хотите найти убийцу или нет? Помимо убийцы, нам нужно еще найти храброго стрелка, который в вас давеча стрелял. Возможно, это не одно и то же лицо. Разные люди.
Она отвернулась и вдруг почувствовала себя глупо. Когда сердишься на мужчину, нужно ставить бокал и выходить из комнаты. Презрительное фырканье — бонус, можно исполнить, можно не исполнять. Не было комнаты, из которой можно выйти, и не было ничего, кроме асфальта, на что можно было поставить бокал. Допустим, она все-таки поставит его на землю. И куда же она после этого пойдет? В отель, который они только что видели! А потом? Обратно в Штаты. Сойдет с самолета — прямо в прицел стрелка. «Богатая Наследница Убита в Аэропорту. Семья Чемпиона Уменьшается Каждую Неделю».
Несправедливо все это!
— Слушайте, — сказала она. — Кто вы такой? Если не скажете, клянусь, [непеч. ], я прямо сейчас уйду, и плевать мне на последствия.
— Не могу вам сказать, — сообщил Лерой, сожалея. — Поверьте мне, не могу. Может быть позже. И перестаньте вы ругаться. Вам не идет. Просто представьте себе, что я единственный человек в мире, могущий и желающий вам помочь.
— Откуда мне знать, что это не вы убили мою сестру, а потом попытались убить меня?
Она сразу поняла, что говорить этого не следовало. Чтобы скрыть смущение, она добавила:
— Почему я должна вам верить?
— Потому, — сказал Лерой мрачно, — что вы мне нравитесь.
— Простите, как?
— Нравитесь. Мне. Очень. Вы привлекательная.
— Какая?
— Собственно, более или менее неотразимы.
Она посмотрела на него с презрением. Покачала головой, опустив вниз и в сторону нижнюю губу и закатив глаза.
— Чушь, — сказала она, фыркнув.