Черные, как бы женские, тени медленно двигаются среди зубцов городских стен, и Перси уже не верит, что это вороны. Кажется, внизу не камыш, а тысячи тысяч всадников выходят на берег, всадники в остроконечных шапках, с дротиками охватывают ленту городских стен. Дымные клубы поднимаются с плоских крыш. Трещины в земле ширятся. Всюду руки и головы. Земля кишит человеческими телами вокруг башни Перси Гифта. Лязг железа? Это не лошадь Перси Гифта бряцает уздечкой, а тысячи тысяч коней вокруг, воздух дрожит от хриплых выкриков. Вокруг башни водоворот из человеческих тел и голов.
Содрогающееся тело человека у башни приподымается. Рука Перси Гифта шарит за поясом. Он находит то, что искал. Чуть приподнятая от земли рука стискивает рукоятку маузера. Пальцы конвульсивно нажимают спуск. Два выстрела в горячий воздух, в зной и тишину. Затем Перси Гифт запрокидывает голову и застывает на песке, и прозрачный человеческий разлив как бы смыкается и захлестывает его…
Когда он приходит в себя, то чувствует странную влажность и прохладу. Голова его не касается горячего песка. Под головой у него чья-то заботливая рука, другая рука приближает к его губам фляжку. Обильный пот стекает от висков к подбородку. Над ним смуглое склоненное лицо. Оно слишком низко над ним, чтобы он мог его разглядеть. Но когда этот человек осторожно опускает голову Перси Гифта на свернутое одеяло, он успевает разглядеть его.
Это Абду-Рахим-хан.
— Кажется, мы встречались раньше, мистер Гифт…
Абду-Рахим-хан затягивает подпругу своей лошади, улыбаясь так, как если бы он принимал мистера Гифта в приемной министерства. Но мистер Гифт не обнаруживает ни малейшего желания отвечать.
— Думаю, что вы теперь чувствуете себя лучше. С вашей стороны большой риск — путешествие к устью Лара, особенно в это время года… Притом ваша лихорадка…
— Благодарю вас за ваши заботы о моем здоровье.
Некоторое время он следит за Абду-Рахим-ханом…
— Кажется, вы собираетесь уезжать?..
— Вы правы… Вы поправляетесь у меня на глазах; кроме того, если меня не обманывает зрение, ваши спутники спускаются в долину. Через полчаса они будут здесь.
— По-видимому, у вас нет желания вернуть документ?
— Так же, как и у вас нет желания оставить меня в покое.
— Вы рискнете переправиться через реку?
— Это небольшой риск. Притом, что же мне остается делать?..
И Абду-Рахим похлопывает ласково по шее свою лошадь.
— Желаю вам полного выздоровления… пожмем друг другу руки, как боксеры перед новой схваткой…
Абду-Рахим делает шаг вперед с протянутой рукой и видит, как рука с маузером из-за спины направляется в его сторону. Перси, опершись на локоть, целится ему в переносицу:
— Документ?..
Абду-Рахим поворачивается к лошади…
— Тем хуже для вас!
Дважды сухо щелкает маузер. Щелкает без выстрела.
Абду-Рахим в седле. Он иронически приложил пальцы к круглой шапочке:
— Видите, я был предусмотрителен. Ваш револьвер разряжен…
Его конь делает легкий прыжок и удаляется галопом среди камней и провалов.
Перси Гифт через силу садится. Опирается на руку и видит, как Абду-Рахим-хан исчезает в зарослях. Перси почти спокоен. Человек и лошадь должны потонуть.
Из зарослей в стремнинах вынырнула движущаяся точка — голова всадника и пенная струя над головой коня (там, где ноздри выходят на поверхность воды).
Перси Гифт видит, как их относит вниз течением. Мутно-желтые завитки пены, как львиные гривы. Но все-таки они плывут по диагонали, приближаясь к зарослям. Он как будто теряет их из виду. От напряжения у него кружится голова, он приподнимается, но в бессилии и холодном поту вновь опускается на камни.
На противоположном берегу у зарослей вынырнули плечи всадника и грива лошади.
Решительно Перси не везет.
Узкой растянутой цепочкой спускается караван в долину. Через четверть часа Перси лежит на ковре в своей палатке и пишет донесение сэру Роберту Кетлю, а через полчаса сипай на лошади Перси Гифта медленно поднимается в гору по направлению к Мирату.
Пока игра проиграна.
ЧЕРНЫЕ ЧАЛМЫ
В округе Лар, в горах между советской границей и рекой Лар, живет пастушеское племя джемшиди, насчитывающее более тысячи семейств. Племя разводит баранов, живет в черных, закопченных шатрах. Вокруг шатров бегают косматые злые псы, голые дети и маленькие, кроткие ослы. Зимой племя спускается в долину реки и там оседает, летом уходит в горы и кочует, пока солнце не выжжет траву. Племя не столько разводит баранов, сколько угоняет их у оседлых жителей деревень, городов и пригородов.
Раз в год губернатор округа Лар посылает чиновников к джемшиди собирать налоги, но с тех пор как они не возвратились, губернатор перестал посылать к джемшиди чиновников и только изредка вешал неудачников, случайно попавшихся в грабежах.
В ущелье Хушк, в шестидесяти километрах от города Феррах, в глиняной крепости, несколько веков подряд жили ханы племени джемшиди. Сто лет назад последний хан племени оставил дом в Хушке и уехал в столицу к повелителю Гюлистана. В столице ему не повезло: его сначала ослепили, затем слепой просидел около года в яме возле дворцовых конюшен и после этого был повешен. Дети его случайно выжили, воспитывались у брата повелителя Мурада, и когда тот случайно, после внезапной и загадочной смерти повелителя, занял его трон, то в числе его приближенных оказался ближайший участник внезапной кончины его предшественника — сына хана племени джемшиди. Этот приближенный получил ордена, поместья, почести и титул сердара, после того как недолго пробыл в должности военного министра Гюлистана.
Сын его Абду-Рахим получил образование в королевском колледже для туземной золотой молодежи, откуда вынес свирепую ненависть к подданным его королевского величества. Однако с европейской цивилизацией его примирили Париж, Берлин и почти десять лет разнообразных удовольствий в этих столицах. Вероятно, он закончил бы свою карьеру в должности посла Гюлистана в одном из этих городов, если бы не сохранил от времен юности упорной неприязни к представителям королевского правительства, в том числе и к королевскому послу в Гюлистане. Таким образом, случилось, что через сто лет после печального конца последнего хана джемшиди его внук оказался вынужденным бежать к своему племени и искать у него защиты.
Абду-Рахим-хан переправился через реку Лар и не стал ждать, пока преследующий его отряд последует его примеру. Текинец добрым галопом берет подъемы, и к вечеру свирепый, глухой лай псов встречает его у черных, закопченных шатров в ущелье. Благоразумный гость не ждет, пока молодежь разрешит вопрос о том, как поступить с одиноким всадником, по внешнему виду похожим на чиновников, которых посылает губернатор Лара, и входит в первый шатер, бросив женщине повод.
Абду-Рахим-хан вошел как гость и сел у котелка, шипящего на раскаленных углях. И тут же заснул на бараньих шкурах так, как некогда спал в Гранд-отеле в Париже. Кровь джемшиди сказалась в нем. Ему не противны копоть и грязь шатра соплеменников. Кроме того, Абду-Рахим-хан хорошо понял, что с того момента, как он покинул здание министерства и пятичасовой чай в обществе Люси Энно, жизнь его приняла своеобразный, экзотический характер и он отступил по крайней мере на два столетия в глубь веков.
Утром он милостиво взял из рук хозяина шатра его чилим (курительный прибор вроде кальяна), угостил его сигаретой и велел позвать старейшин. Он чувствовал себя в безопасности, пока он был неизвестным гостем, но более не желал подвергать искушению молодых людей, вооруженных ножами и старинными пистолетами, отдававших должное достоинствам его коня.
Затем произошел довольно краткий, но содержательный разговор, растянутый согласно местным приличиям на два часа.
— Я Абду-Рахим, сын Юсуф-хана и внук Хаджи-Селима.
Старейшины не выразили особого любопытства, но, видимо, заинтересовались.
— Да благословит бог день твоего прихода к своему народу.
Затем самый старый и самый хитрый, погладив крашеную хной бороду, сказал:
— Пока жив был твой дед, Абду-Рахим-хан, мы и курды владели этой землей от реки и до города границы. Теперь нашими землями владеют собаки и трусы.
Другой, более молодой и более робкий, прибавил:
— Не знаю, как бог терпит на земле эту нечисть. Почему он не отдает их в рабство своему избранному племени?
Стены шатра ожили. Сотни ушей и глаз прильнули к дырявому полотну.
Разговор принимал деловой характер, и Абду-Рахим счел нужным внести предложение:
— Почему бы нам не соединиться с курдами и не вернуть своих земель?
Самый старый вздохнул скорбно и соболезнующе.
— Горе Хаджи-Селиму! Он оторвал своего внука от родного племени, и Абду-Рахим не знает, что между джемшиди и курдами — кровь.
— Горе Хаджи-Селиму! Он оторвал своего внука от родного племени, и Абду-Рахим не знает, что между джемшиди и курдами — кровь.
— Но внук Хаджи-Селима вернулся и просит защиты у племени. Солдаты Али-Мухамеда Ол Молька гонятся за ним по пятам.
— Много ли солдат?
— Не больше полусотни.
Старейшина усмехнулся.
— У джемшиди пятьсот наездников.
— Пятьсот наездников. Все ли вооружены ружьями?
— Больше половины.
— У солдат пятьдесят хороших английских винтовок. Разве они не пригодятся нашим наездникам?
Старейшины переглянулись многозначительно и с приличествующей важностью.
— Ружья всегда нужны.
— Тогда, если богу угодно, сегодня ночью.
ПЕРЕХОД К ОЧЕРЕДНЫМ ДЕЛАМ
Пятичасовой чай в «Гранд-отель д’Ориан».
За столиком у открытого окна сидят Жак Маршан — корреспондент «Гавас» и Люси Энно — артистка, как она значится в списках гостей отеля.
Они одни в кафе. Сегодня состязания на ипподроме.
Несколько сожженных солнцем мальчишек, полуголых нищих, гримасничают на почтительном расстоянии от окна.
— Что же вы узнали?..
— Представьте, в этом случае они хранят тайну. Мелкие чиновники ничего не знают, крупные молчат… Кое-что я, конечно, выпытал…
— Например?..
— Дорогая компатриотка!.. Вам я могу открыть. Вы не журналист и…
— И?.. Говорите…
— Не состоите на службе у дружественного нам посольства.
— К сожалению, не состою… Мы не сошлись в сумме.
— Вы очаровательно шутите. Ваши туалеты, о, ваши туалеты!.. Бедные дамы из дипломатического корпуса.
— Это предпоследний транспорт из Парижа. Последний меня не застанет здесь…
Она смотрит в зеркальное окно, где отражаются на жемчужно-сером изумрудные квадраты вышивки…
— Мадемуазель Энно собирается уезжать?..
— Вероятно. Что же вы узнали?
Он вынимает просвечивающий листик бумаги, исписанный мелким почерком.
Она выражает некоторое нетерпение.
— Как вы любите эффекты!
— Это официальное сообщение правительства. О человеке, который вас занимает, пишут следующее: «…недовольный своей отставкой, которая была плодом его злонамеренной деятельности…» Они обожают высокий стиль — эти реформированные министры…
— Дальше!..
— «…злонамеренной деятельности, Абду-Рахим-хан бежал в округ Лар к своим родичам и, как нам известно, поднял мятеж против своего законного господина и правительства Гюлистана. Племя джемшиди, причинившее своим характером много беспокойства правительству, поддерживает изменника, но…» Далее идут угрозы и объявление вне закона, заочный приговор… Это появится завтра в газетах. Насколько мне известно, оппозиция хранит молчание. В сущности, какой им смысл поддерживать чужого и заранее обреченного человека?
— Чем это все кончится?
— Микроскопическая революция! Кажется, правительство посылает войска.
— И это все, что вы знаете?.. Я знаю больше…
— Не скрывайте… Умоляю вас… Это почти сенсация!
Она смеется, поддразнивая любопытство журналиста.
— Я знаю, например, что правительство — вернее, Мирза Али-Мухамед — вызвало к себе ханов курдских племен и обещало им круглую сумму…
— За что?..
— Джемшиди и курды старые кровные враги. Зачем им посылать войска, когда они могут натравить на Абду-Рахима курдов. Кроме того, говорят, что Абду-Рахим арестовал в Ларе секретаря королевского посольства.
— Браво!.. Это информация!.. Но почему это вас так интересует?..
— Что это?..
— Курды, консульский агент, Мирза Али-Мухамед…
— Меня интересует только Абду-Рахим…
— Понимаю… Красивый мужчина и, говорят, щедрый, как раджа…
Почти бесшумно подкатывает к подъезду отеля автомобиль с королевским флажком. Высокий, стройный человек в сером костюме выходит из автомобиля. Седая голова и черные подстриженные усы…
— Скачки кончились. Вот майор Герд…
— Вы с ним знакомы?..
— Разумеется. Он военный атташе.
— Познакомьте меня с ним…
Жак Маршан делает приветственный жест входящему в кафе майору Герду. Тот подходит, чрезвычайно почтительно наклоняя голову в сторону Люси Энно.
— Майор Томас Герд…
— Мадемуазель Люси Энно — актриса и очаровательная туристка.
Майору придвигают стул. С той минуты, как он сел, он не отводит глаз от Люси.
— Пока мы не были знакомы, я имел удовольствие восхищаться мадемуазель Люси Энно издали…
— Гораздо удобнее восхищаться вблизи… Вы не находите?..
Майор смотрит в зеленоватые глаза Люси Энно. Длительная пауза.
— Да.
С этой минуты Жак Маршан чувствует, что он как будто лишний. Собственно, Люси говорит с ним, но глаза ее прикованы к глазам майора. Майор Герд сначала очень внимательно рассматривает узор вышивки ее платья, потом его глаза поднимаются выше и останавливаются на великолепной линии плеча, уходящей в серый просвечивающий шелк. Кровь слегка приливает к его красноватому лицу, и с этой минуты майор уже не отводит своих глаз от полузакрытых длинными, чуть загнутыми вверх ресницами зеленоватых глаз Люси. Жак Маршан вспоминает о вечернем заседании законодательного собрания и, простившись, уходит, слегка обиженный.
ПЕРЕВОРОТ
Тысячи лет назад на рабате Хушк стоял Чингисхан. Здесь была ханская ставка, и маленькая глиняная крепость уцелела, а огромный город по ту сторону реки, город с десятками минаретов, дворцов и садов, был превращен в пустыню.
И теперь, как много лет назад, на глиняных стенах крепости зеленые значки, вокруг крепости лагерь, ржание коней и лай собак.
В воротах стоят четверо, вооруженные английскими винтовками, — стража.
Внутри крепости, в палатке, на ковре лежит Абду-Рахим-хан: перед ним на корточках чернобородый, косматый, похожий на горного пастуха, и рядом с ним юноша. Абду-Рахим-хан читает то, что написано на клочке полотна расплывающимися чернилами.
Он потемнел от загара, похудел, огрубел и теперь стал мало похож на блестящего молодого человека, принимавшего иностранцев в бирюзовом зале министерства.
— Скажи Омаро эль Афгани, что мне нужнее, чем им, бумага, о которой они пишут. Скажи им, что Абду-Рахим-хан завтра войдет в Новый Феррах и объявит округ Лар независимым, и тогда Абду-Рахим-хан поможет им. Стоит толкнуть — все рассыплется, как истлевший конский корень.
Он встает и смотрит сквозь ворота на лагерь вокруг крепости.
— Восемь дней назад я разбил посланный за мной в погоню отряд. У меня было едва триста вооруженных джемшиди. Теперь у меня больше тысячи всадников. Завтра я войду в Новый Феррах. Скажи это Омару и его друзьям.
Человек, похожий на пастуха, безмолвно повернулся к воротам.
— Подожди…
Абду-Рахим-хан задумался…
— Я дам тебе письмо. Омар знает, кому его передать.
И Абду-Рахим пишет на листке бумаги, вырванном из записной книжки:
«Люси. Вы знаете, где я, и скоро услышите обо мне. Я люблю вас. Пока все идет превосходно…»
Письмо обернуто обрывком шелкового платка и — запечатано перстнем Абду-Рахима. Он отдает письмо гонцу вместе с перстнем.
— Ты помнишь все, что я сказал Омару эль Афгани?.. Иди!..
Гонец почему-то медлит.
— Мой сын хочет остаться здесь. Он просит дать ему ружье, и он пойдет с тобой.
Абду-Рахим смотрит на высокого, стройного юношу и читает в черных, глубоких глазах мольбу и надежду.
— Хорошо. Он пойдет со мной.
Гонец наклоняет голову. Затем он выходит из ворот и пропадает в глинистых, размытых горными потоками холмах предгорья.
* * *В эту ночь в городе Новый Феррах иррегулярная конница разоружила конвой губернатора провинции и гарнизон. Караулы у городских ворот и на фортах сдали оружие.
Под крытыми навесами базаров не открылась ни одна лавка. Но народ собирается группами, носильщики у водоемов выжидательно смотрят в сторону городских ворот. Десять лет со времени восстания против убитого повелителя город не знал смены власти. Теперь идет новый — кто он, что он принесет сорока тысячам, живущим в старых городских стенах? Но все уже знают, что губернатор бежал, что правительственные войска разоружены, что с новой властью идут джемшиди и сотни тех, что были принуждены скрываться от правительства в горных ущельях.
По дороге от городских стен движутся толпы. Площадь перед городской цитаделью точно поле. Кипящие под ветром цветы — тюрбаны.
Горяча коней, иноходью проезжают горцы. У могилы Маулеви (святого) Джамми — тенистый сад, темно-зеленые чинары среди выжженных желтых скал предгорья. От могилы до городских ворот — шпалерами солдаты. И тысяча глаз, тысяча взглядов скрестились на перевале, откуда идет победитель Абду-Рахим-хан.