Отряд Ефима Мамонтова направлялся на операцию против колчаковской милиции. Конные партизаны двигались впереди, а сзади, на повозке, следовали раненые Анисим Копань и Никифор Прилепа — их надо было показать сельскому фельдшеру. Громов с Нечаевым ехали сбоку.
— Послушай, Игнат Владимирович, — обратился к Громову Анисим Копань, — тут мне сейчас один партизан рассказал по секрету, что против тебя неладное замышляют. Гранкин и Митька «Бобик»… Хотят тебя убрать под предлогом, что ты не большевик, а провокатор. Мы с ними после операции разберёмся, а сейчас ты поостерегайся…
— Спасибо. Поостерегусь.
«Попробуй-ка во время боя уберечься, — думал Игнат Владимирович, — когда стрельба кругом, пули свистят. Разбери, чья тебя стукнет».
В раздумье он попридержал коня, отстал от отряда.
В голову пришла было мысль — не уехать ли к себе в Корнилово, пора собирать свой отряд. Но эту мысль он сразу же притушил: «Трусом сочтут. Надо довести дело до конца».
Громов хотел пришпорить коня и догнать отряд, как увидел, что к нему, нахлёстывая лошадь, скачет с винтовкой в руке Митька «Бобик». Не доезжая метров двадцать, он крикнул:
— Товарищ Громов, почему отстал? — и приподнял винтовку.
«Это неспроста. Что-то он затевает. Не думает ли сейчас со мной счёты свести?.. — мелькнуло в голове у Игната Владимировича. — Надо действовать не дожидаясь!» — И он резко выкрикнул, выхватывая наган:
— Стой, убью! — Громов дважды выстрелил вверх.
Митька «Бобик» осадил коня и от неожиданности замер на месте.
От колонны партизан отделился конник и галопом двинулся в сторону Громоза и Митьки «Бобика». Игнат Владимирович узнал в нём Ефима Мамонтова.
— В чём дело? Почему стрельба? — сердито проговорил он, сдерживая лошадь.
— Мародёры, те, о которых я тебе говорил, решили меня на тот свет отправить, — ответил Громов. — Вот полюбуйся, их представитель.
Мамонтов посмотрел на Митьку потемневшими глазами, судорожно сжал рукоятку плети.
— Митька! Ты?..
— Я… — виновато потупился «Бобик». — Говорят, он не большевик, а провокатор, шпион.
— Провокатор?! Шпион?! — хмуро сдвинул брови Мамонтов, лицо его налилось кровью. — Шпион?.. Я тебе покажу шпиона… — Он подскочил к Митьке и с размаху ударил его плетью. Затем, теряя над собой власть, стал хлестать ещё и ещё…
«Бобик» втянул голову в плечи и, защищая, прикрыл её руками.
— Зачем так, не надо! — крикнул Громов. — Не горячись, Ефим Мефодьевич!..
Окрик Громова подействовал на Мамонтова отрезвляюще. Он оставил Митьку «Бобика», со злостью стегнул коня и умчался к отряду.
Митька «Бобик», прибитый и опозоренный, медленно двинулся вслед.
Операция прошла успешно. Была разгромлена милиция, лесничество — шпионское гнездо контрразведки, захвачено много оружия. У всех вернувшихся в лагерь было приподнятое настроение — шум, смех, оживлённый говор. Только Игнат Владимирович вдруг помрачнел: его потянуло к себе в отряд. Наверное, корниловские партизаны до сих пор отсиживаются в деревнях, а надо действовать, действовать. И может, его уже ждут не дождутся, недобрым словом поминают: распустил, мол, отряд, уехал и возвращаться не думает…
Подсев к Мамонтову, Громов сказал:
— Решил я, Ефим Мефодьевич, возвращаться в Корнилово.
Мамонтов изучающе пристально взглянул на него, спросил:
— Ты это что придумал?! Или на моих партизан всерьёз рассердился?.. Ты, Игнатий, брось.
— Да нет, я не потому, — заметил Игнат Владимирович. — Пора и нашему отряду действовать. Вот и тороплюсь. А по поводу этого случая ты подумай всё же… Повнимательнее присматривайся к людям. А то эсеры, другая сволочь к нам в отряд норовит пролезть. Много от них всякой пакости может быть.
Мамонтов, выстукивая пальцами дробь по столу, задумался.
— Как-то не могу этого понять, — сказал он наконец. — Вера у меня большая в людей. Я ведь никого силой не тащил в отряд, сами пришли. А зачем, как не врага бить.
— Э-э, — перебил его Громов, — не всё это так просто, как тебе кажется. Верить людям надо, но не каждому встречному-поперечному. Смотри, Ефим Мефодьевич, по-дружески тебе говорю: твёрже будь к тем, кто дисциплину подрывает и анархию разводит.
— Твёрдости у меня, Игнатий, хватит, да каждого человека для нашего дела беречь надо.
В избушку вошёл партизан и доложил:
— Ефим Мефодьевич, пополнение прибыло. Семеро востровских…
— Я сейчас, — обращаясь к Громову, проговорил Мамонтов и вышел.
Игнат Владимирович думал о Мамонтове: «Боевой, преданный советской власти, хотя и беспартийный. И в военном деле мастак. И организатор умелый. А вот чересчур доверчив и кое-чего не понимает. Ему бы помощников хороших. Копань — деловой человек. Таких бы ему побольше. Но Мамонтов своё возьмёт. Смелостью, верой в победу возьмёт. И помощников хороших у него со временем много будет…»
Прошло минут двадцать. Скрипнула дверь, и вошёл Мамонтов. На лице его сияла улыбка.
— Тронулись мужики, — возбуждённо заходил он по избушке. — В деревнях говорят, что у нас в отряде партизан уже несчётное множество, тысячи… И идут. Значит, верят в нас. Вот и сейчас пришли: «Принимай в отряд!» У одного, понимаешь, оружия никакого, так он кочергу приволок. Зачем эту-то? — спрашиваю. А он: «Сподручное оружие. Зацепишь вершнего беляка за шиворот и сдёрнешь с седла, а потом по голове да по голове. А не нравится, говорит, тебе это оружие, добуду и винтовку». Чудак молодец!
Он остановился против Громова и, смотря на него, спросил:
— Может, передумаешь, останешься?
— Нет, решил. Я должен быть там, людей на партизанскую войну поднимать надо. Ты здесь, я там — скорее очистим Алтай от всякой контры.
— Я знал, что ты долго у нас не пробудешь, — раздумчиво сказал Мамонтов. — И я бы так же поступил… Ну вот что, Игнатий, давай условимся: связь постоянно будем держать. Если беляки прижмут и моему отряду тяжело будет, ты мне наступлением помогай, если твоему отряду тяжело будет — я помогу.
— Это ты правильно, Ефим Мефодьевич. Согласен!
— Будем биться, пока не очистим весь Алтай от колчаковцев, — торжественно, точно клятву давая, произнёс Мамонтов.
— И пока не установим советскую власть! — таким же тоном дополнил Громов.
— Да, пока всюду не установим советскую власть!
Ефим Мефодьевич вытащил из кармана маленький браунинг и подал его Игнату Владимировичу.
— Возьми, Игнатий, от меня в знак верности и дружбы.
— Спасибо. А тебе вот мой наган.
Они обнялись и трижды, по-русски, поцеловались.
В тот же день Громов и Петя Нечаев покинули отряд Ефима Мамонтова.
Часть вторая. Партизанские бои
1. В своём отряде. Совещание на заимке Кондауровой. Разгром колчаковской милиции в Баево
В деревнях, через которые проезжали Громов с Нечаевым, было неспокойно. Крестьяне открыто возмущались действиями колчаковской милиции, карательных отрядов, ругали земские управы, которые помогали «верховному правителю» грабить, пороть и вешать мужиков. По секрету передавали друг другу весть о несметной партизанской силе, накапливаемой где-то в Кулундинской степи, которая вот-вот сметёт всех беляков. И даже слухи, распускаемые белогвардейскими газетами и местными кулаками о том, что Красная Армия разгромлена, что войска адмирала Колчака после занятия Перми успешно двигаются к Москве и скоро займут её, не устрашали жителей, а лишь больше разжигали ненависть к новой власти. Громов понял, что стоит только бросить клич к восстанию, как крестьяне возьмутся за оружие.
Громов с Нечаевым остановились на заимке Кондау-рова, в стороне от проезжих дорог. Игнат Владимирович вызвал к себе Василия Коновалова. Тот обрадовался возвращению Громова:
— Надолго задержались, Игнат Владимирович. Мы уж думали, не случилось ли чего. Партизаны заждались. В бой рвутся ребята. Злости за это время сколько понакопили… В Баево вон какой погром колчаковцы устроили: немало людей постреляли, а шомполами почти всех выпороли…
— Так, так! — приговаривал Громов, слушая Коновалова. Потом спросил: — А много можем мы людей в отряд собрать?
Коновалов, помолчав, ответил:
— Думаю, что много. В Ярках мы подпольную организацию создали. Есть подпольные организации и в Панкрушихе, и в Баево, и в Усть-Мосихе, и в Зимино, и в других деревнях. Связь мы с ними установили. Если всем вместе подняться — сила большая будет.
— А как с оружием?
— С оружием, Игнат Владимирович, плохо. Нового собрали мало, а то, что у Данька Кольченко спрятали, пропало… Он его попереченскому торговцу Печатных передал. Сволочью Данько оказался. Хотели его стукнуть, да куда-то скрылся.
— Эх! — вздохнул сокрушённо Громов. — Как же мы недосмотрели! Что сбежал Кольченко — чёрт с ним, а вот оружие… Придётся в бою добывать.
— И ещё новость: Степана Топтыгина арестовали…
— Степана?.. Что ты говоришь!
— Да, — и Василий Коновалов рассказал, как это случилось.
…Евдокия Семёновна Уварова, у которой взял паспорт для Громова Степан Топтыгин, поняв, что в Сибири начинается «заваруха» хуже, чем в Борисоглебске, решила вернуться домой, в Тамбовскую губернию. А без паспорта куда же уедешь?.. И тогда она потребовала у Топтыгина:
— Верни мне. Степан, паспорт. Думала, не понадобится, а теперь нужен.
Степан растерялся. Не зная, что ответить, он молчал.
— Чего молчишь? — не унималась Евдокия Семёновна. — Или забыл, что брал?
— Нет его у меня, — невнятно буркнул Топтыгин, — потерял…
— Потерял?! — вспыхнула Евдокия Семёновна. — Ты что, смеёшься надо мной?
Кому-то спровадил, наверное. Верни сейчас же, не то в милицию заявлю.
С. Г. СВЕТЛОВ-ТОПТЫГИН — петроградский рабочий, один из организаторов Чернодольского восстания.
Топтыгин напрягал ум, соображая, как выйти из создавшегося положения, но придумать ничего не мог. И тогда сказал:
— Не ругайся, тётка Евдокия, через три дня верну.
За это время он думал достать бланк и изготовить паспорт на имя Евдокии Семёновны. Однако достать бланк не удалось, и снова произошло тяжёлое объяснение с борисоглебской беженкой.
Степан просил ещё подождать несколько дней. Евдокия Семёновна пообещала ещё подождать, но в милиции всё-таки узнали об этом, Топтыгина арестовали и доставили в Каменскую контрразведку.
Допрос вёл член следственной комиссии Богатин. Откинувшись на плетёную спинку стула, он пускал кольца дыма и близоруко щурил глаза. Сквозь решётку окна дома Фуксмана, занятого под тюрьму, на него падал расплывчато-туманный сноп света, и длинное лицо следователя казалось матово-жёлтым, как у мертвеца.
— Ну-с, уважаемый большевик, — цедил он сквозь зубы, — как ваша фамилия?
Топтыгин стоял прямо, чуть выставив вперёд грудь, заложив руки за спину. Вид его ничем не выдавал волнения. Он молчал.
— Что же вы молчите, уважаемый?
— А что отвечать? Фамилия моя вам известна: Топтыгин.
Богатин нервно передёрнул плечами.
— Я спрашиваю о настоящей фамилии. Подпольная кличка нас не интересует.
Топтыгин усмехнулся.
— Непонятливый же вы, господин следователь. Ясно же говорю: Топтыгин. Топ-ты-гин. Другой клички у меня нет.
Следователь взял со стола длинный хлыст и, играя им, заметил:
— Не запирайся. Нам всё известно.
— Известно, так и нечего к человеку приставать с глупыми вопросами, — рассердился Степан.
Богатин помолчал, затем вытащил из папки анкету и зачитал:
— Степан Галактионович Светлов, по подпольной кличке «Топтыгин», бывший петроградский рабочий, гравер, участник Чернодольского восстания. Не отрицаете?
Топтыгин в упор посмотрел на следователя, твёрдо проговорил:
— Горжусь этим.
— Нас меньше всего интересует, чем вы гордитесь, — пренебрежительно скривил губы Богатин. — Вы лучше, господин большевик, скажите, для кого вы взяли паспорт у жительницы села Ярки Уваровой?
Степан состроил разочарованное лицо.
— И только. А я-то думал, что вы меня в тяжких грехах обвиняете. Вроде покушения на верховного правителя адмирала Колчака. Это я скажу… Паспорт я у ней брал, правда. Бабе моей надо было в Камень съездить. К доктору… У ней, извиняйте, женские… При этой-то власти опасно без паспорта ездить.
Богатин взмахнул хлыстом — он со свистом рассёк воздух.
— Врёте, — со злостью проговорил он. — На жену клевещете.
— Лучшего придумать не мог, — с невинным видом ответил Топтыгин. — Не верите, тогда и разговаривать нам больше не о чем. Мы, господин следователь, всё равно друг друга не поймём.
— Заставим понять. Сами расскажете, какой бандит с этим паспортом скрывается.
В памяти Топтыгина всплыла картина расправы анненковцев над участниками Чернодольского восстания: зловещее зарево пожара над Славгородом, залитая кровью площадь, искажённые смертью лица крестьян, исколотых штыками, и десятки трупов, беспорядочно наваленных у заборов.
— Бандиты те, кто мужиков в Славгороде штыками кололи, — мрачно проговорил Топтыгин. — Не мне, вам они сродни. Я с честными людьми дружбу вожу.
— Молчать! — вскочил на ноги Богатин. — Не то…
— Не стращай, не боюсь! Всех не расстреляете, — перебил его Топтыгин.
— Молчать!.. — Богатин с силой взмахнул рукой, — хлыст оставил на лице Степана багровую полосу.
Топтыгин сжался от боли, минуту стоял покачиваясь, и вдруг коротким ударом сбил Богатина с ног. Падая, следователь крикнул:
— Взя-я-ть!
Стоявшие у дверей два здоровенных солдата схватили Степана и так заломили назад руки, что они хрустнули в суставах. Затем повалили его на пол. Богатин вскочил на ноги и, видя поверженного противника, как очумелый, стал топтать его, бить сапогом по лицу, голове. Топтыгин потерял сознание.
Солдат по приказанию Богатина притащил ведро воды и вылил её на арестованного. Степан медленно приходил в сознание. Когда он приподнялся на локте, всё ещё плохо понимая, что с ним, Богатин спросил:
— Надумал?.. Говори, кому паспорт передал? Сразу же отпустим…
Топтыгин вспомнил, что от него требуют, и, сплёвывая на пол кровь, тихо, но твёрдо проговорил:
— Нет, ничего не скажу.
Лицо Богатина покрылось красными пятнами, веко нервно задёргалось.
— Скажешь! Заставим сказать. А ну, ребята, на дыбки его!
Солдаты снова схватили Топтыгина, скрутили руки за спиной верёвкой и, перебросив её конец через крюк на матице, подтянули его к потолку. Степан повис на вывернутых руках и стал похож на большую птицу, собравшуюся взлететь. Он вскрикнул от боли, закусил до крови нижнюю губу и затих. Лоб его покрылся капельками пота, на висках вздулись синие вены.
— Н-ну, скажешь?
— Н-е-ет!
Топтыгин ещё долго висел на верёвке перед Богатиным, который сидел на стуле, закинув ногу на ногу, и, складывая тонкие губы трубочкой, пускал кольца табачного дыма. Степан смотрел на огонёк папироски, в его глазах он всё разгорался и разгорался, красные круги наплывали один на другой, наконец соединились в оранжево-кровавое пламя — и Топтыгин опять потерял сознание. Его снова отливали водой, снова истязали, но ничего, кроме стонов, от него не услышали. Лишь когда стемнело, его в беспамятстве утащили в холодную и сырую камеру и, как мешок, свалили на пол.
…— Степан Галактионович ничего не сказал, — закончил рассказ Василий Коновалов. — Но звери до того его мучили, что, говорят, он даже немного умом тронулся и сейчас находится в больнице. Обо всём этом нам сообщил начальник милиции Ипатов. Капитан Ипатов дельный человек, наш. Он и Ефросинью Алексеевну Кадыкову от смерти спас, с его помощью бежали из тюрьмы Маздрин, Тищенко, Чернышев и Клевцов[13].
Внимательно выслушав Коновалова, Громов задумался: «Я виноват в аресте Топтыгина, я и в ответе, если с ним что случится. Надо выручать его из беды…» Затем захватила другая мысль: «Подпольные группы во многих сёлах созданы, и Коновалов прав, что их силы надо объединить».
— Вот что, Василий, — сказал, наконец, Громов, — Топтыгина мы освободим, а тебе поручаю побывать в подпольных организациях и пригласить их руководителей на совещание. Совещание будет здесь, на заимке.
* * *Каменская больница, превращённая белыми в госпиталь, расположена почти на самом берегу Оби. Из окон её видно, как снуют по реке лодки, иногда проходят небольшие колёсные пароходики, накрывая водную гладь шалью чёрного дыма. Их басовитые гудки доносятся до лежащих в госпитале раненых и больных, напоминая, что за окнами продолжается жизнь.
Однажды солнечным утром на берегу против больницы появился подросток лет четырнадцати-пятнадцати. В руках у него было ржавое ведёрко и удочка. Он закидывал леску в воду и скучающе смотрел на самодельный поплавок. Когда рыбёшка клевала, он выкидывал её на песок, неторопливо снимал с крючка, но смотрел не на добычу и не в ведёрко, а поверх — на здание больницы.
Рыбак на одном месте долго не задерживался, переходил на другое и, снова насадив червяка, закидывал леску в воду. Видно, рыба ловилась плохо, и он искал хороший клёв.
Это был Киря Баев, которого командир отряда послал разведать, охраняется ли больница, как проникнуть внутрь её, переговорить с больничной сестрой Труитовой, домашний адрес которой был неизвестен, и выяснить, как можно освободить арестованного Степана Топтыгина. Рыбалкой Киря занялся не случайно: надо было посмотреть на больницу со стороны и выбрать место на берегу, где можно было незаметно причалить лодку.