— Да-а, непонятно, откуда у них такое упрямство, — заметил Курчин. — Недавно попался к нам в руки из ихних, из большевиков, член Славгородского Совдепа. Мы его и так, и этак: скажи, кто ещё с тобой супротив новой власти? А он ни в какую. Мы его и шомполами лупцевали, и руки выворачивали — молчит, только губы до крови закусил. А потом придумали… День его не кормили, а затем солёной рыбой вдоволь угостили. Воды же ещё два дня не давали. Он всё в дверь камеры стучал, просил пить. Привели его на допрос, на стол графин с водой поставили. Он, как увидел, затрясся весь, кинулся к графину. А мы: скажи, с кем связь держал — иода будет, и всё будет. Может, и совсем отпустим… Отвернулся, слёзы по щекам текут, а всё-таки, гадючья его порода, не сказал…
Игнат Владимирович внутренне содрогнулся, представив мучения этого мужественного человека, сжал в кармане рукоятку нагана.
— Гады! — невольно сорвалось с его губ.
В шуме, царящем в комнате, никто, к счастью, не услышал возгласа Громова, кроме попа, сидящего напротив Игната Владимировича и не принимавшего участия в разговорах. Отец Василий неодобрительно покачал головой и зажал пальцами свой рот, недвусмысленно давая понять: держи, мол, язык за зубами.
Громов опомнился, сдержал ярость, но долго ещё соображал, почему поп его не выдал, а доброжелательно подал знак, чтобы был осторожнее. Однако так ничего придумать и не мог. Лишь много позже узнал, что батюшка был подставной.
В Обиенном старый поп был ярым приверженцем царской власти. Когда на Алтае установились Советы, он с амвона стал призывать прихожан не подчиняться, называя их «антихристовым правлением» и «исчадием адовым». В сельском Совете решили тогда убрать контрреволюционного попа. Убрать-то убрали, пообещав жителям дать нового, хорошего, а взять его было неоткуда. Прихожане ежедневно осаждали Совет, настойчиво требуя назначить попа — какая без него жизнь: ни ребёнка окрестить, ни обвенчаться. Грехи — и то некому отпустить. Сначала председатель просил подождать, затем стал говорить, что новый поп уже едет к ним.
В деревню прислали молодого учителя. Он пришёл в Совет с назначением. Едва только успел представиться председателю, как в помещение ввалилась целая делегация стариков и старух.
— Долго ли ты нас будешь обещаниями кормить? — напустились они на председателя. — Давай батюшку, не то самого служить в церкви заставим!..
Председатель сначала растерялся, а затем не на шутку струсил, когда старики стали подступать к нему, размахивая костылями. Чтобы как-нибудь отделаться от них, председатель Совета заявил:
— Есть вам поп. Завтра будет обедню служить.
Когда старики ушли, он сказал учителю:
— Ничего не поделаешь: учителя мы найдём, а попа едва ли. Придётся вам надеть рясу и идти на церковную службу. Должность тоже воспитательская…
Учитель надел рясу, со временем отрастил длинные волосы, бороду и превратился в отца Василия.
— Получили циркуляр живым или мёртвым захватить Ефима Мамонтова. Банду он организовал — милицию бьёт, представителей земской власти… — продолжал между тем Курчин, и это отвлекло внимание Громова от раздумий о поведении попа и заставило насторожиться. — Большую награду за него обещают, да никто не может поймать. Петляет по всей округе — то в Вострово, то в Малышевом Логу, то в Волчихе появляется. В Вострово однажды чуть не захватали всю его банду. Однако бандиты убили помощника начальника милиции Кошмарышкина и четырёх милиционеров да пятерых ранили и скрылись. Дома востровских большевиков наш сводный отряд сжёг, захваченных врасплох родственников уничтожил, а мамонтовских бандитов до сих пор разыскать не могут. Хитры, да и крестьяне, видно, поддерживают. Послали агентов пробраться в этот отряд…
Игнат Владимирович с волнением слушал рассказ Курчина о Ефиме Мамонтове — руководителе партизанского отряда.
С гулянки Громов пришёл за полночь, по Листофор ещё не спал. Шёпотом он сообщил:
— Виделись с Юровым. Обещал рассказать Мамонтову, что вы его разыскиваете, и, если он захочет встретиться, придёт га вами в пятницу.
* * *Матрёна Якимовна после разговора дядюшки и капитана Трифонова с Громовым на вечеринке окончательно пришла к убеждению, что теперь они обязательно поженятся с Евдокимом Семёновичем. «Лучшего мужа, чем Евдоким Семёнович, и не найдёшь!» — размышляла вдова. Но… женитьба — шаг не шуточный. А она так мало знает о нём. При встречах он о себе, о прошлом и планах на будущее почему-то не говорит.
Заводчик из Борисоглебска. Владелец мыловаренно-парфюмерного завода. Бежал от красных. Семью его расстреляли — это, пожалуй, всё, что она знает о Евдокиме Семёновиче, и то из уст Тырина. Правда, он ласков с ней, наверное, она ему нравится. Но надо всё взвесить: велико ли его состояние, не пьяница ли? На вечеринках пьёт мало, да, возможно, притворяется! У кого бы разузнать о нём?.. А то, не дай бог, ошибёшься, потом и жизни не рад будешь…
И вдруг ей пришла мысль сходить к Тыриным. Уж если не Василий Иванович, то его жена, эта противная толстуха, должна всё о Евдоше знать. Она дотошная!..
Матрёна Якимовна надела шубу, повязала голову белой шалью и вышла на улицу.
Пригревало по-весеннему, хотя было только начале марта. На крышах домов появились ледяные сосульки Со звоном падала на завалинки капель.
Матрёна Якимовна шла по деревне и раздумывала, что скоро пасха, что на красную горку[11] можно обвенчаться и свадьбу справить. Она уже представила себе, как стоит в церкви в белой фате рядом с Евдокимом Семёновичем. Отец Василий надевает на них венцы и ведёт вокруг аналоя, а все бабы смотрят на неё с завистью, перешёптываясь: «Вот счастье-то Матрёне выпало. Мужик красивый и, говорят, очень богатый…»
Василия Ивановича дома Не было. Жена его сидела за столом. Перед ней стоял самовар, и она, смешно складывая трубочкой толстые губы, тянула из блюдечка чай. По лицу её катился ручьями пот.
— Садись, Якимовна, со мной чаёвничать, — пригласила хозяйка..
Матрёна Якимовна сняла шубу и подсела к Тыриной, проговорив:
— Не хочу. Аппетита лишилась. Ты лучше, пока муженька твоего нет, расскажи, стоющий ли мужчина Евдоким Семёнович. Уж ты-то, наверно, знаешь.
— Знаю, — ответила Тырина и захлебнулась чаем. Нестоющий. — И, поставив на стол блюдце, пристально посмотрела на Матрёну Якимовну. — Да тебе-то зачем?
Матрёна Якимовна засмущалась.
— Да как тебе сказать. Ну, вроде… руку он у меня просит.
— Эвон оно что! — изумилась Тырина. — А ты-то как?
— Я ещё не решилась.
— И не надо. Плохой он человек. Большевик…
— Да что ты! — испуганно вскрикнула Матрёна Якимовна и, закатив глаза под лоб, схватилась за сердце.
— Правда, — продолжала Тырина. — Когда первый раз пришёл к нам, мой Вася его другой фамилией назвал, только как — теперь уж и не помню. А он давай крутиться: мол, спутал ты. Я заводчик, насчёт поставки мыла приехал. Да меня не проведёшь. Пристала к мужу: скажи и скажи, кто такой. Он мне и выложил: совдепщик, от новой власти скрывается…
Домой Матрёна Якимовна пришла разбитая и усталая. Не раздеваясь, бросилась на кровать и затихла. «Что теперь делать, что? — думала она, всё больше приходя в ярость. — Каким подлецом оказался, а я-то думала, я-то гадала… Большевик, совдепщик!.. А благородным человеком прикидывается. Был бы он здесь, вцепилась бы ему в глотку, лицо в кровь изодрала. Ах, мучитель! Нет, я тебе не прощу, не прощу! Я не такая, чтоб позволить над собой смеяться. Я…» — Матрёна Якимовна даже заплакала от обиды и злости.
Пришла в голову мысль: сходить к сестре, которая была замужем за капитаном Трифоновым и сейчас жила в деревне, рассказать всё. «Пусть кум приедет и арестует его, а потом пытает, мучает, чтобы знал, как надо мной издеваться. И-их, несчастная моя головушка!..»
Матрёна Якимовна вскочила с кровати и кинулась вон из избы. Она бежала по улице, бледная, с горящими глазами и выбившимися из-под шали растрёпанными волосами. Встречные удивлялись: что это с ней случилось?
Рассказав сестре о коварстве Евдокима Семёновича, Матрёна Якимовна немного успокоилась. «Вот и всё, — думала она. — Словно тяжёлая ноша упала с плеч. Приедут, заберут Евдошу. И опять я одна-одинёшенька. Была вдовой, вдовой и осталась…»
И чем больше Матрёна Якимовна думала о своей несчастной судьбе, тем больше начинала понимать, что ей нелегко оторвать от себя Евдокима Семёновича. Слишком долго она вынашивала свою мечту о замужестве, слишком быстро привязалась к нему. Поздняя любовь, что репей, прицепится — не оторвёшь, а оторвёшь, так всё равно следы останутся. И в душе зашевелилось беспокойство: то ли сделала? Зря, однако, рассказала сестре о Евдокиме Семёновиче. Хоть он большевик и совдепщик, но человек хороший и ей ничего плохого не сделал…
Первым желанием Матрёны Якимовны было сейчас же бежать к Евдокиму Семёновичу и сказать, что она его выдала, пусть немедленно уезжает куда-нибудь по дальше. Но после недолгих раздумий женское самолюбие взяло верх над хорошим порывом, и она решила: нет, не пойду. Будь что будет. Всё-таки он виноват передо мной, обманывал…
* * *Утром Листофор Коростылев сообщил Громову: «Юров велел быть готовым, сегодня ночью он переправит вас в отряд Мамонтова».
«Наконец-то, — обрадовался Игнат Владимирович, — а то уж я засиделся здесь, как бы в неприятную и торию не попасть».
…Ночь была очень тёмная, небо заволокли тучи. Громов торопливо шагал за Юровым, который бесшумно и уверенно двигался вперёд. Сначала шли по прошлогодней стерне, затем тропой среди мелкого кустарника и наконец углубились в сосновый лес.
Касмалинский бор. Угрюмо шумят могучие деревья, надсадно скрипят под напором ветра. Где-то падает, ломаясь, сушник.
Игнат Владимирович думает о предстоящей встрече с Ефимом Мамонтовым, с его партизанами, которых, наверное, не меньше тысячи — так, по крайней мере, говорят местные жители…
Шли больше часа, неожиданно из темноты их окликнул невидимый часовой. Юров негромко сообщил пароль, и через несколько минут Громов оказался в избушке.
Прямо у двери топилась железная печурка, на грубо сколоченном столе светилась лампа. В углу рядком составлены винтовки и охотничьи ружья. На нарах лежат человек восемь партизан.
Из-за стола поднялся высокий, худощавый человек с открытым лицом, на котором выделяются пытливые глаза и маленькие усики, и шагнул навстречу Громову.
— Наконец-то! А то я уж беспокоиться начал. Так вот ты какой!..
Они долго пожимают друг другу руки.
Просыпаются партизаны и, усаживаясь на нарах, по-монгольски скрестив ноги, с любопытством рассматривают гостя.
— Мои товарищи, первые штабисты: Запорожец, Дорошенко, Юрченко… — знакомит Ефим Мефодьевич с партизанами. — А это наш военный комиссар Анисим Копань, — указал он на человека, лицо у которого было перевязано белой тряпкой. — Ранен в глаз. Его, Малышенко да Прилепу чуть не захватила колчаковская милиция в Вострово. Да ладно, мы вовремя подоспели, с тылу ударили…
— Знаю, знаю, — заметил Громов. — От самих беляков это слышал.
Е. М. МАМОНТОВ — командующий партизанской армией.
— Ну, а каковы дела у каменцев? — поинтересовался Ани сим Копань.
— У нас-то? — переспросил Громов. — Отряд создали. На Корнилово налёт сделали, предателей побили. Ещё несколько вылазок совершили. А тут зима началась, стало трудно скрываться. Распустили отряд, но, чтобы зря время не терять, по сёлам ездили, связи устанавливали, группы подпольные организовывали…
— Ну вот, ну вот!.. — загорячился Ефим Мефодьевич, расхаживая взад и вперёд по избушке. — Они успели больше нас сделать. Говорил я вам: надо не выжидать, а беляков бить. — Мамонтов бросил сердитый взгляд в сторону партизан. — Так не послушали. В Ханхарах[12] сидели да агитацией занимались. Бить, бить надо колчаковцев!.. Это самая лучшая агитация…
— Без подготовки нельзя было, Ефим Мефодьевич, — заметил Копань. — Решение наше — вести агитацию за советскую власть, не выступать до весны, а собирать силы и оружие — тоже было правильным. А вот сейчас, когда мужики на нашу сторону встают, можно и выступать.
— Это верно, — поддержал Копаня Игнат Владимирович. — Я вот какое предложение вношу… В Обиенное частенько наезжает из Семипалатинска капитан Трифонов, у него там жена живёт, а из Бутырок — Курчин. Он не то начальник, не то агент контрразведки. Оба — отъявленные сволочи, наших немало погубили. Вот и надо бы их…
— А что, — загорелся Мамонтов, — предложение дельное, а?.. О Курчине я тоже слыхал. Займёмся, комиссар?
— Не возражаю, — ответил Копань. — Пока в отряде двадцать пять человек, только такими небольшими делами и заниматься.
— Надо Юрову поручить, он выследит, когда они в деревне будут, — заметил Громов. — Да вот что я ещё от Курчина узнал, Ефим Мефодьевич: контрразведка к тебе в отряд провокатора направила. Поостерегайся…
— Спасибо за предупреждение, — поблагодарил Мамонтов и поинтересовался: — А ты надолго к нам, Игнат Владимирович?
— Не знаю. Как поживется. — неопределённо ответил Громов.
— Живи.
В субботу Юров сообщил, что Курчин и капитан Трифонов приехали в Обиенное и, очевидно, проведут там воскресный день.
— Выступаем, — решил Мамонтов. — Это воскресенье будет для них последним.
Тщательно обдумали, как провести операцию. Решили переодеться в белогвардейскую форму, разделиться на группы и уничтожить каждого по отдельности на их же квартирах. Мамонтов с группой взял на себя обязанность «поговорить по душам» с Курчиным. Громов — с капитаном Трифоновым. Запорожцу поручили расправиться с лесником, который, как было точно установлено, вёл шпионскую работу и был непосредственно связан, с Курчиным.
В село въехали на трёх подводах. Встречные крестьяне смотрели на приезжих с нескрываемой злобой и старались быстрее убраться с улицы: от таких гостей доброго ждать нечего. Мамонтов улыбался.
— Смотри-ка, удирают! — толкнул он в бок Малышенко, сидяшего вместе с ним в санях. — Видно, не по душе белогвардейские погоны.
В центре села быстро разъехались: Мамонтов направился к дому Курчиных, Громов — к капитану Трифонову, Запорожец — к леснику.
Возчик остановил лошадь у ограды, и Игнат Владимирович с двумя партизанами вошёл в дом. На кухне у печи возилась жена Трифонова. Она приветливо поздоровалась и, пригласив пройти в горницу, продолжала заниматься своим делом. Громов распахнул дверь в комнату. За столом сидели капитан Трифонов и отец Василий. Они о чём-то беседовали.
— Здравствуй, кум! — проговорил Игнат Владимирович. — Наверное, и ждать меня перестал. Думал, совсем сбежал… А я вот и явился.
— Евдоким Семеныч! — растерянно проговорил капитан Трифонов.
— Был Евдокимом Семёновичем, теперь Громовым стал, — улыбнулся Игнат Владимирович. — Ваш праздник кончился, теперь наш начинается.
Капитан Трифонов начал поспешно отстёгивать кобуру револьвера, но рука не слушалась, и пальцы лишь выбивали дробь на коже. Тогда он соскользнул под стол, чтобы там освободить оружие и открыть огонь.
— Что с вами? Не плохо ли? — поднимая капитана с пола, спросил отец Василий, делая вид, что не понимает происходящего.
— Хватит баловаться. Руки вверх! — крикнул Громов и, обращаясь к партизанам, приказал: — Обезоружить!
Трифонов вздёрнул руки над головой, партизаны быстро вытащили у него наган из кобуры.
— Твоё счастье, успел скрыться. Я б тебя… — хрипел капитан, силясь вырваться от партизан. Те заломили ему руки за спину, и он умолк, злобно косясь на Громова. — Ненавижу тебя, презираю…
— Дело хозяйское, — спокойно заметил Игнат Владимирович. — У нас больше оснований тебя ненавидеть. И за грабёж, и за расстрелянных крестьян, и за сожжённые сёла. Теперь пришло время за всё сполна рассчитаться.
Громов подошёл вплотную к Трифонову и, не глядя на него, в упор выстрелил. Капитан мешком вывалился из рук партизан. На кухне вскрикнула его жена и, хлопнув дверью, выскочила на улицу.
— Ну, а со мной что? — беспокойно спросил отец Василий.
— О тебе я всё знаю, — ответил Громов. — Своего человека в любой одежде видно.
— Возьмите меня с собой, — попросил поп. — Я не могу больше притворяться.
— Нет, отец Василий, нельзя. Ты здесь нужен. Разъясняй с амвона мужикам, чью сторону держать, дружбу продолжай вести с белыми, а нам новости сообщай. Связь держи через Листофора Коростылева.
— А может, лучше всё-таки с вами уйти? — колебался батюшка.
— Не бойся. На тебя подозрений не будет. Всем говори, что убежал от расправы. Ну, прыгай в окно. Прощай!..
Игнат Владимирович хватил табуреткой по окну — рама со звоном вывалилась на улицу. Батюшка подобрал полы рясы и выскочил в пролом на завалинку. Многие видели, как он бежал, не оглядываясь, от дома Трифоновых.
Когда Громов с партизанами вышли на улицу, Мамонтов подъезжал к ограде.
— Всё в порядке? — спросил он у Громова.
— Вроде бы.
— У нас тоже. Двигаем.
Со двора лесника донеслось два выстрела.
— Скорее туда! — приказал Мамонтов.
Возчики ударили по лошадям. Но когда подъехали к дому лесника, всё было уже кончено. Партизаны выходили со двора, неся в охапке несколько ружей.
Отряд не торопясь покинул деревню, а весть о налёте быстро разнеслась по избам. Мужики восхищались дерзостью партизан, кое-кому захотелось быть вместе с ними. А отец Василий во время богослужения провозглашал, не упоминая о конкретном факте: