«Ты мне не нравишься, старик», – прямо заявил он, намереваясь ударить Никто. Драки, собственно не было. Никто клещами сжал его горло, подтащил к дверям (они не были закрыты, кто-то заботливо положил вниз бутылку), с легкостью отжал дверь и вышвырнул мужика во тьму. Затем прошел в другой вагон и на следующей станции вышел. Компания вспомнила о своем друге лишь через две станции, когда Никто уже пересел в автобус.
Он приехал в Горячий Ключ под вечер. Какая-то сердобольная бабулька, ехавшая в Адлер, угостила его яблоком. Никто шел по улице, но взгляд его помимо воли возвращался назад, на горы. Туда, где он жил. Боже, это ведь совсем рядом, каких-то десять-двенадцать километров. Но как бы он ни хотел сейчас там оказаться, в настоящий момент у него дела важнее. Во всяком случае, Она так хотела.
Он вспомнил, как увидел Ее в ручье тогда, двадцать лет назад, и криво усмехнулся. Бессмертная Чертовка, исчадие ада, а он ведь несколько раз пытался покончить с Ней, да-да, вот только все было бесполезно. Она возвращалась, и каждый раз заставляла умыться кровавыми слезами за то, что от Нее хотели избавиться.
Никто устало присел на ступеньки городской библиотеки. Достал из кармана яблоко, которым его угостила старушка, и с сосредоточенным видом принялся его грызть.
Горе. Сказка про Горе, он все время вспоминал эту сказку, когда имел дело с Ней. Потому что если на свете и существовало Горе, то оно было заключено в этом пластмассовом теле с полуприкрытыми глазами из синих стекляшек. Еще в детстве мать читала ему эту сказку. Никто даже помнил картинку – Горе было изображено в виде крохотной, сложенной пополам старушки в бесформенном балахоне (как у Инги), и она восседала с выражением дьявольского восторга на шее бедного мужика. Почему-то в тот миг она вызвала у Никто образ смерти, разве что маленькой косы не хватало.
Его горе, горе его семьи оказалось куда хуже. Сначала Инга была без ума от Нее, играла с Ней сутками напролет. Она ходила с Ней в школу, дети смеялись над его дочерью, обзывая ее «малявкой», но Инга не обращала на уколы одноклассников внимания. Один озорник на перемене выхватил Ее у Инги и под хохот мальчишек окунул Ее в унитаз, потом вышвырнул на улицу с третьего этажа.
Через неделю этот парень гулял с дедом в парке, и на него упало дерево. На старике ни царапины, только от страха штаны заметно отвисли и потяжелели, а вот мальчишку расплющило, как лягушку катком. Вечером того же дня Она сидела на письменном столе Инги, румяная и сияющая, ее синие глаза были похожи на два сапфира, а рот, слишком большой для куклы, был растянут в ухмылке.
Fatum. Не горе, нет, fatum,[15] вот точное Ее определение. За каждый проступок Никто следовало наказание, жестокое и неотвратимое.
Он не хотел вспоминать тот день, когда погибла его жена, но ее расширенные от ужаса глаза уж очень долго преследовали его во снах. В тот день Ольга была дома одна. Никто оставалось только догадываться, что там произошло. Но плохое предчувствие нахлынуло на него сразу, как он выехал из офиса, и он приказал водителю поддать газу.
В доме повсюду была кровь. Входная дверь в крови, в холле, на кухне, в детской все было заляпано подсыхающей коркой. Ольга была в спальне, еще теплая. Обе ее кисти были практически отделены от рук и болтались на одних сухожилиях. Побелевшие пальцы женщины лежали на телефоне. Окно в спальне было разбито, и зазубренные нижние края (створки опускались вниз) окрашены красным, как клыки Дракулы. Как такое могло случиться? Она решила помыть окна? Так на это есть прислуга. И где деревянное основание створки? Стекло не перерубило бы кисти, будь оно на месте.
Деревяшка нашлась на кухне, возле мусорного ведра. Рядом сидела Она, бесстыдно расставив свои пластмассовые ноги, и нахально улыбалась. На веселеньком платье в горошек виднелось крохотное пятнышко крови.
До сих пор сердце Никто сжималось от боли, когда он представлял себе Ольгу, в панике мечущуюся по дому – пальцы не слушаются, остановить кровь невозможно, позвонить кому-либо тоже. Возможно, она звала на помощь, но их сосед, как назло, весь день подстригал лужайку, и вряд ли слышал крики несчастной.
В этот же день Никто выбросил Ее. Вечером, когда Инга уже спала, он завернул Ее в кусок брезента, отнес к заброшенному колодцу и швырнул вниз. Пускай Она гниет там, а пауки ткут в Ее дьявольском механизме паутину.
Через два года Она вернулась и убила его сыновей. Автокатастрофа. Они возвращались с какого-то банкета и врезались в бензовоз. Тела обуглились настолько, что узнать их можно было только по серебряным медальонам. С Ингой Она обошлась мягче, хотя иногда Никто посещали мысли, что лучше бы его дочь умерла. Он как сейчас помнит картину – Инга подходит к кипящей кастрюле и спокойно окунает туда лицо, как если бы там была прохладная вода, и она решила таким образом освежиться. Никто страшно закричал, кинувшись к ней, и если бы он не отшвырнул ее в сторону, Инга стояла бы до тех пор, пока мясо с ее лица не слезло бы полностью. Каким-то чудом ей удалось сохранить зрение, но от шока она потеряла речь.
Тогда он сжег Ее, бросив остатки в яму. Око за око, зуб за зуб, закон древних. Lex duri carminis.[16] Но даже обуглившийся фантом, мерзко воняющий жженой пластмассой, продолжал пялиться на него своими синими кляксами – все, что осталось от Ее глаз.
И вот ручей снова принес Ее. А потом к ним в гости пришла эта странная четверка парней.
Никто понимал, что все было специально подстроено. Иначе и быть не могло, поэтому он особенно не держал на Нее зла. В сущности, это ведь самое настоящее божество, бессмертное и вечное, как воздух, как вода, как Белое Безмолвие в Антарктиде. Она наказала его с Ингой, теперь накажет этих парней. Впрочем, они уже далеко не парни, тем лучше. Теперь им есть что терять.
Он машинально жевал яблоко и не сразу заметил, что оно червивое. Он расковырял подгнившее место, из обнажившейся канавки выпал бледно-желтый червяк. Вырванный из привычной среды и обдуваемый вечерним ветерком, он сердито извивался на прохладной ступеньке, выражая явное недовольство сменой обстановки. Большим пальцем руки Никто раздавил его, после чего вытер палец об куртку. С задумчивым видом доедая яблоко, он краем глаза увидел, что его обступила группа подростков. Пять мальчишек, с еще детскими, но уже наглыми, усыпанными прыщами лицами, некоторые курили, с пафосом сплевывая на асфальт.
– Ты кто, дед? – спросил один из них. У него были сальные волосы, торчащие из-под красной бейсболки.
– Никто, – миролюбиво ответил Никто, аккуратно кинув огрызок прямо в урну.
– Никто? – искренне удивился Бейсболка. – П…дишь. Ты Дед Пихто в резиновом пальто.
– Х…ло он, Стас, – заржал другой подросток, надувая шар из жевательной резинки. – Бомжара, не видишь разве?
– Сматывай отсюда, козел, – потребовал Бейсболка, и Никто удивленно вскинул брови:
– Я занял ваше место, ребята?
– Оглох, что ли? Пшел отсюда, – разозлился тот, кто жевал резинку.
Никто скорбно улыбнулся, решая про себя, как поступить. Просто так они его не оставят. Вступать в открытый конфликт он тоже не хотел, хотя с легкостью передушил бы каждого из них.
Видя, что старик не реагирует на них, разъяренный Бейсболка пнул носком облезлого гриндерса по ноге Никто.
– Тебя не учили в школе вежливости? – осведомился Никто.
– Срал я на школу, – ощерил в ухмылке мелкие зубы Жевательная резинка.
– Вали отсюда, пердун. От тебя несет как из сортира, – поддержал друзей третий юноша, с тонким, ломающимся голосом.
Кто-то сзади сорвал с Никто берет. Он продолжал улыбаться. В него кинули камнем, плюнули, а он улыбался. Он думал про то, как сложилась бы судьба каждого из них, окажись у них такой подарок, как Она. Каждое сотворенное ими зло возвратилось бы к ним бумерангом в десятки раз сильнее.
Наконец, когда один из камней рассек старику губу, ему все надоело. Он медленно выпрямился и вдруг с неожиданной быстротой схватил за нос Жевательную резинку.
Подростки замерли. Никто сжал пальцы, из ноздрей мальчишки потекли алые струйки. Жевательная резинка загундосил, почти как Груша.
– От… бусти, – задыхаясь, ныл он, и Никто с усмешкой оглядел ребят.
– Подойди сюда, – поманил он другой рукой Бейсболку. Тот испуганно шагнул назад, готовый в любой момент дать деру.
– Ближе или я оторву нос твоему другу, – ласково пообещал Никто и повернул пальцы, выворачивая Жевательной резинке голову. Тот взвыл, топчась на месте, на носки его ботинок капала кровь.
Бейсболка сделал еще один шаг назад. Что-то во взгляде Никто пугало его. Такой не просто нос сломает, но убьет, даже не чихнув при этом, было написано на его побледневшем лице. Он развернулся и побежал. Растерянные товарищи тоже пустились наутек.
– Неважные у тебя друзья, – с укоризной заметил Никто, не ослабевая цепкую хватку. – Придется тебе оторвать нос.
– Неважные у тебя друзья, – с укоризной заметил Никто, не ослабевая цепкую хватку. – Придется тебе оторвать нос.
Парень уже не выл, он тихонько скулил, из глаз градом катились слезы, смешиваясь с кровью и соплями.
Впереди показалась машина. Она остановилась неподалеку, освещая фарами Никто и мальчишку. Никто прищурился. К ним направлялись двое, на головах фуражки, у одного автомат на плече. Хм, милиция. Что ж, оно и к лучшему.
Он мягко разжал пальцы, освобождая многострадальный нос подростка, и тот, всхлипывая, тут же ринулся в кусты. Странно, но милиционеры спокойно отнеслись к этому, казалось, их интересовал только Никто.
– Документы, – не представившись, сухо приказал один из них.
– Нет документов, – вздохнул Никто.
Милиционеры брезгливо оглядели его с ног до головы.
– Сам в машину сядешь или помочь? – поинтересовался тот, что был с автоматом.
Никто с покорностью кивнул и не спеша, даже торжественно направился к бело-синему автомобилю.
* * *Утро не задалось с самого начала, хотя было воскресенье и в окно весело заглядывало солнце. За завтраком Лида хмуро молчала, апатично ковыряясь в омлете вилкой, потом объявила, что наелась, и, отодвинув от себя тарелку, ушла к себе в комнату.
– Уж не заболела ли она? – с тревогой спросила Алла, моя посуду. – Нужно ей температуру измерить.
С губ Серого уже было готово сорваться, что если их дочь в чем-то и нуждается, то в хорошей взбучке, так как в последнее время уж слишком она стала капризной (да и Алла позволяла вить из себя веревки), но тут раздался телефонный звонок.
Звонил Гия – один из авторитетов Краснодарского края. Серый даже удивился – чем он мог заинтересовать Гию, поскольку все разногласия на предыдущей сходке были урегулированы. Голос у грузинского вора в законе был отрывистым, он сообщил, что в отношении Серого появилась нехорошая информация и в интересах самого же Серого опровергнуть ее как можно скорее, предложив встретиться в Краснодаре через два часа.
– Я буду, – коротко ответил Серый, который даже не поинтересовался, какого рода информация и из каких источников она родилась, потому что отлично знал, что Гия по пустякам звонить не стал бы. Оставалось только догадываться, что они могли накопать на него. В какой-то момент сердце Серого болезненно сжалось – неужели?.. Но он тут же отогнал эту мысль в сторону. Все было сработано чисто, лишние свидетели умолкли навсегда, и ни одному фраеру не удастся загнать его в угол. Но ехать нужно в любом случае, отказ в данной ситуации был равнозначен признанию поражения.
Пока он собирался, Алла уговаривала Лиду съесть сливу, но та упрямо вертела головой, не выпуская из рук свою куклу. Серый внутренне порадовался, что дочь забыла о ключе, – по неизвестной причине его бесила музыка этой дурацкой куклы и еще более этот нудный звон колокольчика, который скорее наводил тоску, чем поднимал настроение.
Он уже стоял в дверях, когда раздался второй звонок. Чертыхаясь, мужчина взял трубку и, к своему неудовольствию, услышал голос Клепы.
– Как дела, дружок? – с наигранной вежливостью осведомился друг детства.
– Дела в прокуратуре, у меня делишки, – не слишком приветливо буркнул в ответ Серый. – Чего хотел?
– Мне звонил Рус, – сразу перешел к делу Клепа. – Помнишь его? И я подумал, ты должен знать. Надеюсь, Вадика ты тоже помнишь? Очкарик, он в Питере жил.
– Разумеется, помню, – ответил Серый. – Чего случилось-то?
– Умер Вадик. С собой покончил, из окна прыгнул, – после секундной паузы сказал Клепа. И хотя голос его звучал как обычно – с грубоватой беспечностью, присущей подавляющему большинству милицейских руководителей, все же Серый уловил в нем тревожные нотки.
– Царство ему небесное, – сказал он безо всякого сочувствия. – Что-то еще?
В трубке молчали, только слышалось натужное дыхание.
– Просто что-то на сердце неспокойно, – признался он и затем, словно спохватившись, будто его могут уличить в излишней сентиментальности, быстро произнес: – Ладно, забудь. Ты-то как?
– Клепа, все в ажуре. К тебе у меня все?
Клепа сказал, что все, и Серый кинул трубку. Вадима, конечно, жаль, но у него своих забот хватает выше крыши. Он крикнул Алле, что вернется как можно скорее, и выскочил на улицу.
* * *Отчаявшись накормить завтраком Лиду, Алла подумала, что они могут перекусить на улице в каком-нибудь кафе. Лида немного оживилась и стала собираться. К удивлению Аллы, девочка не взяла с собою куклу, хотя до этого момента она не расставалась с ней ни на секунду.
– Ты оставляешь Ному дома? – спросила она.
– Она сказала, что хочет побыть одна, – ответила Лида, стоя перед зеркалом. Она показала отражению язык, затем наморщила нос, сузила глаза и разинула рот.
Алла хихикнула, но, откровенно говоря, в этот момент гримаса девочки была отнюдь не смешная. Она была похожа на озлобленного зверька, было что-то крысиное в этом недобром оскале.
– Ну все, хватит, – сказала Алла нервно, беря Лиду за руку.
Девочка засмеялась:
– Не нравится? А вы все время с такими лицами ходите, когда я не вижу. А при мне улыбаетесь. Нома мне все рассказала.
– Она умеет разговаривать? – попыталась пошутить Алла, но голос ее дрогнул – ее дочь была явно не настроена шутить. – Разве такое бывает, Лида?
– Конечно, бывает, – убежденно сказала девочка. Она оторвалась от зеркала и промолвила:
– Ладно, пошли.
В полном молчании они дошли до детской площадки. Однако, как только Лида направилась к детям, резвившимся на горке, Аллу ждал неприятный сюрприз – через какое-то время все малыши как-то незаметно разбрелись, и ее дочь осталась в полном одиночестве. Лида пошла к песочнице, и там все повторилось. Одна крошечная девочка, завидев Лиду, даже разревелась и, спотыкаясь, поспешила к матери. Алла была шокирована, она силилась понять причину происходящего, но в голову лезла какая-то ерунда. Вон Алена, она всегда играла с Лидой, а это Игорек, они вообще давние друзья с Лидой, а сейчас он даже не смотрит в ее сторону… что происходит?
Еще более ее пугала реакция Лиды. Девочка выглядела абсолютно спокойной, будто все так и должно быть. Ее глаза насмешливо искрились, на лице все чаще появлялось доселе ей неизвестное выражение ироничной надменности. Женщина не знала, куда ей деваться, и когда косые взгляды родителей детишек стали откровенно враждебными, она взяла дочь за руку:
– Пойдем в парк. Тут слишком шумно.
– Тут не шумно, – возразила Лида и окинула напоследок детскую площадку оценивающим взглядом. – Просто они не знают.
– Не знают ЧЕГО? – едва не срываясь на крик, спросила Алла, и дочь подняла на нее воспаленные от недосыпания глаза:
– Они не знают про Долину Теней.
В голове Аллы была полнейшая сумятица. Что еще за долина такая? Может, ей Виктор какую-нибудь сказку рассказал?
– Они не знают про нее, а если бы узнали бы, испугались, – как ни в чем не бывало развивала свою версию Лида, шагая рядом с матерью. – Потому что они глупые. Они подумали бы, что мертвые – это страшно. А это совсем не страшно.
Алле пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы выглядеть безмятежно, но слова дочери намертво впечатались в ее сознание:
– И кто тебе рассказал про долину теней? – как можно равнодушнее поинтересовалась она. – Уж не Нома ли?
Лида озадаченно взглянула на мать, затем пожала худенькими плечами:
– Я знаю, она вам никогда не понравится.
– Ну почему же, – нерешительно проговорила женщина, совершенно не зная, что сказать, как следующим вопросом Лида сразила ее наповал:
– Мама, а когда я умру?
Алла закашлялась и непроизвольно сжала руку дочери. Та громко вскрикнула, Алла наклонилась, разглядывая пальцы дочери. Теперь уже она едва сдержала крик – кончики пальцев Лиды были распухшие, под ногтями синели зловещие полоски, на подушечках виднелась запекшаяся кровь. Будто бы следы от иголок. Боже, как она раньше не заметила?!
– Лида, что у тебя с рукой?
Девочка резко вырвала руку:
– Скажи, когда я умру, и я расскажу тебе про руку.
Алла словно впала в ступор, ей казалось, что она беседует с каким-то незнакомым человеком. Все – начиная от манеры говорить, интонации, выражения лица и глаз, – все было другим, чужим. Будто от дочери осталась только болезненная оболочка, а внутри жил кто-то другой, который злобно нажимал на нужные рычаги, заставляя Лиду вести себя подобным образом.
– Ты скажешь мне? – повторила девочка.
– Лида, что случилось с твоими пальцами? – В голосе Аллы чувствовался страх.
Лида неожиданно отскочила назад, пригнувшись, как если бы готовилась к прыжку, и завизжала:
– Скажи! Скажи, скажи мне!!! СКАЖИ!!!
– Ты не умрешь, – проговорила Алла с тоской. – Что тебе взбрело в голову?
– Ты врешь! Все умирают! И ты умрешь, и папа умрет, и Мася умрет! – кричала Лида.
На них стали обращать внимание прохожие. Алла схватила дочь в охапку и направилась в сторону дома. Она ожидала новой вспышки гнева, но, к ее изумлению, Лида моментально успокоилась. Она прижалась к груди Аллы, тихонько всхлипывая. Протянув к лицу матери исколотые пальцы, она прошептала: