– Возможно, – вдруг согласно кивнул Володин и потянул руку к тетради. – Позвольте взглянуть?
Кольская нехотя ему протянула тетрадку. Аня догадливо улыбнулась.
Петровский! В записке Галкиной, которую та написала вместо контрольной, упоминался Петровский – любимчик Кольской. Она не просто млела от него, она с ним иногда и заигрывала. Честно, честно! Аня сама не раз видела, как неприлично выгибает стан перед выпускником директриса, поймав того на перемене в коридоре или возле столовой. Мальчик был поразительно хорош собой. А еще был хорош собой его папа. И еще папа часто перечислял на расчетный счет школы спонсорскую помощь. Как не любить такое дитя?! И тут вдруг его имя вскользь упомянуто в такой нехорошей истории. Как тут не занервничать!
Володин внимательно прочел записку погибшей. Полистал ее тетрадку, покачал головой, снова протянул ее Кольской:
– А говорите, ребенок без проблем. Двойка на двойке.
– Ну… Так было не всегда. Так ведь, Анна Ивановна? – Анна Ивановна ее не поддержала, промолчав. Кольская решила ее уколоть, добавила со значением: – И не у всех педагогов.
– Проверим, – пообещал Володин.
– Проверьте! – фыркнула директриса, но, вспомнив об осанке, тут же выпрямила спину, поджала живот и юркнула в свое уютное кресло с высокой спинкой. – У Анны Ивановны вообще, кажется, все дети проблемные.
– Зачем вы так? – ахнула Аня и чуть не заплакала от обиды.
Да, дети не носили ей ни сумок, ни цветов, ни тем более домой подарков. И извергами она их порой про себя называла. Но это же ничего не значило! Ничего!!! Она была всегда с ними ровной, справедливой и честной. И подарков бы никогда не приняла. Сочла бы это подкупом, подхалимством. Что касается успеваемости, то тут у ее детей все в полном порядке. А проблемные – вроде Галкиной – существуют всегда и везде.
– Мы проверим, Анна Ивановна, вы не расстраивайтесь, – рассыпал Володин обещания направо и налево.
Хотя внутри его все ныло препротивно.
Когда проверять школьные журналы этой малолетней самоубийцы?! Кому этим заниматься?! Вчерашнее убийство на контроле у руководства, по нему еще никаких наработок, а тут это еще. Странно, что сегодня побриться успел и брюки почистить с ботинками. Скоро спать будет стоя, как конь!
И Анну было жалко, очень жалко. Хорошая женщина, милая, правильная. За что и не любит ее, видимо, директриса. Ведь сможет, стерва, создать ей проблемы, еще как сможет. А вкупе с посмертной запиской девушки, да еще и записью этой в тетрадке…
Вот бесхитростная душа. Другая бы уничтожила, выдернула лист, и все. Нет листа – нет лишних вопросов. А она с этой тетрадью в школу притащилась. И даже когда узнала про самоубийство девушки и ее посмертную месть, предъявила улику следствию.
– Анна Ивановна, вам вчера поздно вечером никто не звонил? – вдруг вспомнил Володин про номер на определителе Галкиных.
Номер был ее.
– Звонок был, – поежилась она, будто озябла и обхватила себя руками. – Очень странный звонок.
– И в чем заключалась странность?
Володин смотрел на нее с сочувствием. Хотя мог поклясться, значение его взгляда она не понимает. Его никто не понимал, даже покойная мать.
«Зверенышем вечно смотришь! – лупила она его по башке по делу и без дела. – Не глаза, а угли. Так и жгут, так и жгут».
На работе тоже вечно жаловались:
«Ты, Иваныч, рентген-то свой убери. Заикаться станем от того, как ты зыришь…»
Аня не понимала, насколько ему жаль ее. Она усердно отводила взгляд от него и без конца поправляла юбку и одергивала рукава на бледно-розовой кофточке. Неуютно ей было в его присутствии. Он понимал. И все равно он жалел ее. И дело было даже не в том, что проблем у нее с выбросившейся из окна девицей может быть воз и маленькая тележка. А в том, что слишком уж много навалилось на нее за последние сутки. Сначала кровавая бойня у соседей сверху. Потом ученица. Что дальше? Ее бы оградить, защитить, а кому?! Ему сто процентов некогда. Гулять под луной некогда. В кино ходить, в кафе просиживать и разговоры милые говорить тоже некогда.
Так он не человек, а зверь, выросший из звереныша, которого в нем мать узрела еще при рождении.
Володин вздохнул.
– Так в чем странность вечернего звонка, Анна Ивановна?
– Позвонили, – произнесла она, низко опустив голову. – Я спросила, кто? А мне в ответ… «Издохни, сука». Или что-то в этом роде.
– Ничего себе! – присвистнул Володин.
Встал с места и беспокойно заметался по просторному кабинету с дорогой офисной мебелью, кожаным креслом и стульями, огромным круглым окном, напоминающим гигантский иллюминатор в гигантской подводной лодке. И как-то так незаметно подобрался к Анне и встал прямо перед ней.
– Кто звонил? – спросил он тихо.
Недостаточно тихо, чтобы его можно было не понять. Но достаточно для того, чтобы его не услышала Кольская.
– Я не знаю! – пожала она плечами и жалко улыбнулась, посмотрев на него все же. – Шепотом говорили. Таким громким, зловещим.
– И все? Просто сказали: издохни, сука, и все?
– Да, все.
– А вы? – Он быстро обернулся на директрису, которая усиленно делала вид, что перебирает на столе какие-то бумаги, на самом-то деле подслушивала. – Вы испугались?
– Конечно! – широко распахнула она глаза, оказавшиеся удивительного небесного цвета.
Вчера он не рассмотрел. Вчера больше на ноги смотрел, на рот – такой влекущий, яркий. Грудь опять же в вечернем платье великолепно просматривалась, когда она ему на самый первый звонок открыла. Плечи, спина. Все было великолепно в ней.
– И что сделали? – засмущался Володин.
Еще не хватало, чтобы его мужское волнение этим дамам стало заметно. Стыдоба!
– В ванну залезла, в горячую ванну. Заперлась перед этим. – Она вздохнула. – Даже ума не приложу, кто мог звонить? Так жутко! Днем это…
– Мы сопоставим по распечаткам время, конечно, – заверил ее Володин, все так же не повышая голоса. – Но с телефона Галкиных вчера на ваш телефон был сделан звонок.
– Думаете, она?! – ахнула Анна и попятилась, схватила кофточку на груди в горсть, задышала часто-часто. – Зачем?! Что я ей сделала??? Это все… Все неправильно как-то! Желала смерти мне, если это, конечно, она, а сама умерла. Нелогично, Илья Иванович, не находите?!
Он много странностей в этом самоубийстве находил, если честно.
Перво-наперво то, что девушка, перед тем как выброситься из окна, позвонила подруге и договорилась с ней на следующий день пойти в гости. Потом она приготовила себе ужин, разложила на столе учебники, тетради. После вдруг пишет записку – заметьте – печатными буквами. Открывает окно и прыгает вниз. Глупо, нелепо? Может быть. Но в самоубийствах мало логики. И звонок еще этот озадачивал. Зачем было звонить классной руководительнице, шептать странные вещи, а затем…
– Аня, – еще тише позвал ее Володин. – Можно, я к вам сегодня зайду?
– Да, – тут же кивнула она, едва шевельнув губами. – Обязательно!
И тут же смутилась так, что глаза заслезились. Она закусила губу и отступила в сторону, пропуская его к двери. Он прошел мимо, едва покосившись. На ходу попрощался с директрисой и с ней. И ушел, унося с собой тетрадь Галкиной с невыполненной контрольной работой.
– Доигралась?! – тут же зашипела страшным змеем Кольская.
Она нервно покусывала губы, пропустив самую важную часть из всего визита Володина. Ту самую, которую он говорил почти шепотом. И говорил лишь для Корнеевой, обходя ее – Кольскую Анастасию Станиславовну. Надо будет мужу дать задание. Пусть узнает подробнее, что это за замшелый такой полицейский, смеющий говорить с ней в непозволительном ехидном ключе. А с Корнеевой, между прочим, тепло и бережно говорил. Да-да, именно бережно, она это уловила, не дурочка.
– Что мне делать-то сейчас, Анастасия Станиславовна?
Развела руками глупая курица в глупой розовой кофточке, делающей ее похожей на маленького молочного поросенка.
– Ступайте и работайте. Звонок скоро с вашего урока. А вы тут… А там посмотрим…
И она чрезвычайно многозначительно осмотрела ее с головы до ног. Будто тюремную робу примеряла.
– А куда, простите, смотреть станете? – Аня ее взгляд поняла как надо.
– Туда, милочка, туда!!! – Кольская подбоченилась, сидя в кресле. Уже не заботясь о том, что живот выкатился валиком. – Оставить вас на работе или…
– Так до конца года всего ничего осталось, – возмутилась Аня. – Мне детей довести надо. Мой класс выпускной! У них экзамен и… Это непорядочно, в конце концов!
– Непорядочно детей доводить до смерти. Доучила до смерти! – провела по воздуху щепотью Кольская, будто строчку писала. – Так и вижу заголовки желтой прессы. Теперь вцепятся! Школа не должна пострадать из-за одного педагога. Если руководство будет склоняться к мысли отстранить вас от занимаемой должности, то я…
– То вы будете только рады, – закончила за нее Анна и ушла, не став хлопать дверью, хотя очень этого хотелось.
– То вы будете только рады, – закончила за нее Анна и ушла, не став хлопать дверью, хотя очень этого хотелось.
Она пошла в свою классную комнату, надеясь просидеть там оставшееся до звонка время в тишине и одиночестве. Но возле дверей стоял весь ее класс и ждал ее.
– Ребята, вы чего?! – ахнула она и на часы тут же глянула. – У вас же физкультура!
– Нас отпустили, – соврал тут же кто-то. – Нам надо с вами поговорить, Анна Ивановна.
– Ладно, – махнула она обреченно рукой, не занятой сумкой. – Идемте, раз поговорить хотите.
Ребята плотно сбившейся массой перетекли из коридора в класс, расселись по местам, уставились на нее.
Петровского нет, вдруг отметила Анна. Почему? Снова проблемы в семье или снова урок не выучил?
– Ребята, – начала она тихим и срывающимся голосом.
И вдруг затихла, не зная, что говорить дальше. Они смотрели на нее странно одинаково. Они ждали! Чего-то ждали от нее? Чуда?! Она не волшебница. Она просто учитель. Не самый лучший, как сказала только что Кольская. Учитель, который способен довести взбалмошную девушку до самоубийства.
Молчать она тоже не могла.
– Ребята. – Она вдруг села на стул, чего не позволяла себе никогда почти на уроках. – Сегодня я вас спрашивать не стану. Мы просто в конце урока запишем домашнее задание. Надеюсь, вы разберете его самостоятельно? Хотя… У вас же физкультура. Господи…
По классу пробежал одобрительный гул, и снова стихло.
– А сейчас надо поговорить. Вы готовы?
– Да, – ответила за всех староста Оля Кочетова. Девушка выбралась из-за парты, оглядела класс. – Мы готовы говорить. Но говорить будем только с вами.
– Да, Анна Иванна! – выкрикнул с задних рядов один из «умников» по вчерашней проверке контрольных. – С ментами говорить не будем!
Она кивнула согласно. Возмущаться его лексикону смысла сейчас не было. Он взрослый парень, уже через месяц закончит школу. Способна она за эти четыре недели изменить его? И подговаривать детей к сотрудничеству со следствием тоже не будет. Это их выбор. И выбор их родителей. Научат, порекомендуют, предостерегут.
– Хорошо.
Она положила левую руку на стопку тетрадей с проверенными контрольными. Там не хватало одной-единственной работы. Ее забрал Володин. А перед этим шмурыгала в руках Кольская.
– Я проверила ваши работы, ребята, – начала она издалека. – Есть хорошие отметки, есть не очень. Галкиной я вчера поставила двойку.
Стало так тихо, что слышен был гул чьей-то работающей во дворе машины. Хотя изоляция была великолепная. Пролети сейчас внезапно проснувшаяся муха, услыхали бы. Взгляды ребят начали меняться. Кто-то разбавил тревогу недоумением, кто-то обидой. А кое-где в глазах блеснула откровенная неприязнь.
Как же так??? Ее больше нет, а вы ей двойку!!! Это гадко и неправильно!!!
– Когда я проверяла ее работу, я еще не знала, что случилось. Не знала, что она…
– Да не она это!!!
Звонкий, напрягшийся от горя и слез, голос прорезал тишину так внезапно, что Анна вздрогнула.
– Оля?!
Староста сгорбилась, голову опустила низко-низко, почти касаясь подбородком парты. Анне была видна ее коротко стриженная макушка, растянувшийся воротник бежевой водолазки и острые лопатки, перехлестнутые бретельками лифчика.
Она плакала.
– Оля. Тебе что-то известно? Скажи нам, мы тут все… – Она подумала, подыскивая нужное слово, и, чтобы избежать ненужного фырканья, закончила единственно верным словом: – Не чужие друг другу люди. Одиннадцать лет вместе.
Ольга громко шмыгнула носом, вытерла лицо ладошкой, глянула на нее.
– Не могла она, Анна Ивановна! Не могла! Мы сегодня в гости с ней собирались пойти. Она по этому случаю платье на распродаже выцепила отпадное просто! Она так радовалась, так… – Девушка громко всхлипнула, благодарно приняла протянутый откуда-то сзади бумажный носовой платок. – Мы с ней вчера часа полтора на телефонах висели.
– О чем говорили-то? – спросил с галерки двоечник Никитин. – Все про тряпки, что ли?
– Не только, – пожала худенькими плечами Ольга.
– О чем они еще могут говорить, Никита?! – фыркнул его друг по парте. – Тряпки, пацаны и снова тряпки. На этой почве у них крыша и едет. С этого и из окон сигать начинают!
Анна подняла вверх руку, призывая к тишине. Дай волю – разойдутся, разорутся. А Кольская могла змеей под дверью свернуться и ждать ее очередных проколов.
– Заткнись, придурок! – Ольга вскочила с места, в два прыжка домчалась до задней парты и больно щелкнула умника по затылку. – Много ты знаешь о нас! Мы с Нинкой… Мы с ней обо всем могли говорить. О разном то есть…
– Оля, вернись, пожалуйста, на место, – попросила Анна, заметив, как сжимает она кулаки, готовая снова врезать. – И скажи в двух словах, что примерно говорила Нина вчера? Тревога? Чувствовалась в ее голосе какая-нибудь тревога?
– Нет! – Оля медленно прошла по ряду, юркнула за парту, задумалась. – Нет, никакой тревоги и не было. Говорю вам, она готовила сначала, потом собиралась уроки делать.
– К слову, об уроках. – перехватила ее в нужном месте Анна. – Она вчера написала в контрольной, что я должна ее понять и простить, что у нее проблемы в семье, как у Петровского. Кстати, а где он? Почему его нет в классе?
И снова повисла могильная тишина. И ответ, который тишину ту должен был взорвать, уже ее страшил. Плотная сгрудившаяся в горе масса вдруг начала распадаться на фрагменты. Часть ушла в тень – опустив голову ниже допустимого. Часть превратилась в извергов – циничных, холодных, ухмыляющихся злорадно. Часть сердилась.
Что еще?! Что еще могло случиться,
– Мне кто-нибудь ответит, где Петровский?
– В ментуре он, Анна Иванна! – зазвенел радостью голос Никитина.
– Что? Где?
Мысли тут же заметались. Что случилось? Почему он там? Тут же попыталась протянуть параллель к случившемуся с Галкиной. Ничего не выходило. Его фамилия никак не потревожила Володина. Никак! А он бы знал, если что. А прочтя записку Нины в тетрадке, где упоминалось про Петровского, он никак не среагировал. Вышколен настолько?
– Вчера вечером кто-то грохнул любовника его мамки, – оскалился в мерзкой ухмылке Никитин. – Рядом с домом, где тот жил, вроде Петрыч слонялся. Вот его и загребли к ночи ближе.
– Господи! – ахнула она. – А отец? Что отец Петровского?!
– А он что? Он где-то в командировке за бугром, небось тоже с любовницей. Семейка веселая.
Он ему завидовал. Конечно, завидовал! Красивому, спортивному, умному Петровскому невозможно было не завидовать. Он всегда и во всем был первым, всегда и во всем был удачливым. Умел быть красноречивым, умел уговорить. Умел нравиться.
Никитин ничего этого не мог. И радовался теперь его беде. А беда была страшная. И не наврал ей Петровский, когда просил не спрашивать его. Семейные проблемы существовали, и еще какие!
– У него… У него есть адвокат? – спросила она, не понимая вообще, зачем она лезет.
У Ирки! У Ирки есть целая свора знакомых адвокатов. И мало оплачиваемые и чуть подороже. Она сумеет помочь. Надо срочно звонить. И еще Володину надо звонить. Господи, а куда?! Номер мобильного он ей оставлял, а он дома вместе с телефоном. Забыла, ну забыла, и что! Так…
Он обещал сегодня к ней приехать, вот! Тогда они и поговорить сумеют. Обо всем! И про Нину, и про бедного Петровского, которого обвиняют бог знает в чем. Ну не мог он! Не мог, конечно! Поставить крест на своей судьбе из-за не разобравшихся в своих судьбах взрослых…
Это глупо! А Петровский – мальчик умный. Он не мог так поступить с собой.
– Адвоката у него нет, он звонил мне ночью, – вдруг открыла рот их скромница Алена Степанова, милая серая мышка, проходившая в школу с одной сумкой четыре года, но не унесшая в ней ни одной тройки и двойки. – Мать не хочет его видеть. Отец в командировке, недоступен почему-то. Он один… Совсем один, понимаете?!
И еще одна девочка из ее класса расплакалась безутешно.
И еще одна радость Никитину, он захихикал, заулюлюкал. Могла бы, тоже врезала его по затылку.
– Это решим, – вдруг пообещала она не им, скорее себе. – Он не мог. Я знаю это… Петровский не мог… убить человека.
– А вы? Вы могли бы?
Кто это прошептал?! Кто посмел поддеть ее самым отвратительным, самым постыдным способом – исподтишка! Кто посмел задать ей этот вопрос, с одним-единственным ответом-подтекстом: не могли бы, а убили. Нина упомянула вас, Анна Ивановна, в посмертной записке. Ни директора, ни отца, ни друзей и парня, а классного руководителя.
И после этого она может считать себя порядочной? После этого она может судить, кто способен, а кто нет убить человека?!
Все это Анна безошибочно угадала в мерзком шепоте из-за чьих-то спин. Расстроилась, конечно. Но не настолько, чтобы позволить выбить у нее землю из-под ног. Она сильная, она выдержит. Многолетняя выучка позволяла ей долгие годы оставаться неуязвимой. Останется такой же она и теперь.