– Мы от Владислава Александровича… – делает Гриша последнюю попытку.
– Я его не знаю.
Существуют две разновидности ступора: пассивный и активный. Пассивный – это когда ты без причин начинаешь смотреть на какой-то предмет и доводишь себя до состояния фикуса так убежденно, что даже моргать перестаешь. Активный отличается от него тем, что вводят тебя в него и выводят шлепками по лбу. Я сейчас находился в активном ступоре.
– Как же так?.. – шепчет Гриша, наливаясь свекольным соком и глядя на экран телефона. Убеждается, что правильно набрал номер. – Вы – Гюнтер Алексеевич?
Связь прерывается.
– Что происходит? – пробормотал Антоныч. – Короче, зачем нам Гюнтер этот? Мы управимся и без него! Что тут на плане квартиры обозначено?.. – и он деловито склоняется над столом.
– Да нас охранники в дверь даже не запустят! – я встаю и направляюсь к окну. Хмель уходит, его начинает замещать усталость. – У нас всего три дня. Если продать квартиры, машины, перевести бабки за границу… В Новой Зеландии можно организовать серпентарий и торговать ядами. Сейчас на них большой спрос в США…
Мои планы нарушает телефонный звонок. «Большое космическое путешествие» снова начинается.
– Это она! – Гриша выдернул из штанов трубку, уронил на пол, поднял, снова уронил, снова поднял и включил. – Да, солнышко?
– Сам ты солнышко, дефективный, – слышим мы по громкой связи. Это голос Гюнтера. – Ты с какого телефона мне сейчас звонил?
– Гюнтер Алексеевич?..
– Еще раз назовешь мое имя в эфире, башку оторву. Через час на прежнем месте.
– А я говорил, что звонить ему нужно было с телефона Григория, – упречно произносит Антоныч.
– Ты не говорил!.. – рявкаем мы хором прапорщиков ансамбля Красной армии.
Эта ночь никогда не закончится.
Через пятьдесят две минуты мы заходим в кафе и видим за столиком Гюнтера. В половине третьего ночи он ест салат из пропущенного через крупную терку огурца и запивает водой из бокала. Перед ним серебряный поднос, на нем – рюмка водки. И крошечное серебряное блюдце с искрящейся росой черной икрой.
Он смотрит на нас взглядом, каким смотрит главврач психиатрической больницы на четверых шизофреников, закинувших удочки в унитаз.
– Садитесь, дебилы.
Второго приглашения мы решили не ждать.
– С чьего телефона ты звонил?
– С Гериного… – признается Гриша.
– Пальцем покажи.
Гриша показывает на Геру.
– Дай трубку, – просит Гюнтер.
Гера без вопросов отдает.
Подозвав официанта, Гюнтер бросает ему «Нокиа». Официант коротко кивает и направляется к аквариуму ведер на сто в углу кафе. Подходит, щиплет корм для рыбок, солит им воду, после чего бросает туда же телефон. Размером с руку, похожие на акул рыбки приходят в восторг. Они мечутся, хватают что-то ртом и поднимают со дна песок. Побледнев, Гера встает и направляется к аквариуму. Чтобы он не упал в него, я встаю и иду следом. Около минуты мы смотрим в аквариум. Вернее, на восемь или десять трубок разных размеров, цветов и производителей, разбросанных по его дну. Две или три из них уже подернулись тонким слоем тины, а один проржавел настолько, что был похож на телефон Флинта. Беспредельно пораженные этой картиной, мы возвратились на свои места.
– Твой номер, недоумок, – говорит Гюнтер Грише, поднимая рюмку, – я изолировал от доступа третьих лиц. Я для того это сделал, наверное, чтобы ты звонил мне с телефона другого недоумка. Какого черта вам опять надо? – он выпивает, цепляет ножом из блюдца икорку и отправляет ее в рот.
– Понимаете, в чем дело… – говорю я, соображая, как объяснить, чтобы он действительно понял. – Нам нужно обворовать одну квартиру.
Я ожидал, что Гюнтер встанет и уйдет. Или, по крайней мере, возьмет поднос, уже отыгравший свою роль, и шарахнет меня им по голове. Но ничего похожего не произошло. Гюнтер как рассасывал икринки, так и продолжил рассасывать. Лишь щелчком подозвал официанта, чтобы тот принес вторую рюмку.
– Сказкина задумка? – спросил он наконец.
– Ну, не наша же, – буркнул Антоныч.
Осмотрев всех нас по очереди, Гюнтер вытер рот салфеткой и бросил ее на стол.
– Да уж. Сомнительно, чтобы такая светлая креативная идея возникла в головах таких идиотов. У вас на лбу написано, что вам не дано ни украсть, ни покараулить, – он опрокинул вторую и попросил принести третью. – И что Сказкину понадобилось из той квартиры?
– Картины.
– А, его тяга к прекрасному… Тонко чувствующий этот мир человек. Ничего не поделаешь.
– Понимаете, – продолжил я, – если он не получит этих картин, он нас…
– Убьет, – подсказал Гриша.
– Конечно, убьет, – подтвердил Гюнтер. – Он человек слова. Я вам говорил.
– Так что же делать?
– Это уж вам выбирать.
– Мы уже выбрали, – раздраженно встрял я. – Как украсть картины?
– Я что, похож на Яндекс?
– Мы щедро заплатим, – заискивающим тоном, чувствуя, как и все, что Гюнтер – последний наш шанс, пообещал Гриша.
Но тот только поморщился, мотая головой, как лошадь.
– Что вы мне заплатите и что в вашем понимании – «щедро»? Продадите свои улучшенные планировки и негритянские джипы? А потом свалите выручку на этот стол и попытаетесь убедить меня в том, что это – щедро?
Мы переглянулись. Если все продать, то, как мне показалось, это будет щедро. То же, думается, показалось и моим приятелям. Если посчитать, то выручка будет больше чем рыночная стоимость полотен Уорхола.
– Где эта квартира?
– В двадцать шестом доме на Кутузовском проспекте.
Гюнтер перестал жевать губами, напрягся и послал официанта за третьей. Моему пониманию не поддавалось, как можно в таком возрасте в это время суток столько пить.
– Галина Леонидовна что-то в стену замуровала перед изгнанием?
– Нет, – ответил Гера. – Нам нужно вынести картины Уорхола. Десять штук.
Гюнтер мгновение сидел неподвижно, а потом задумчиво посмотрел в потолок.
– Уорхола?
– Да.
– Десять штук?
– Вообще-то, одиннадцать, – уточнил я.
– Одиннадцать? – Гюнтер остановил на мне взгляд. – Нет, это невозможно. Вот если бы десять – другое дело. А одиннадцать – это слишком.
Я встал и отодвинул ногой стул.
– Посмеемся над его шуткой на улице, – сказал, выходя из-за стола.
– Сядь! – тихо приказал Гюнтер. – Вы теперь вообще не делайте резких движений. Ты с кем шутить надумал, малыш? Хочешь в аквариум?
Да что за напасть! Один обещает в мешки для удобрений, другой в аквариум! А между прочим, к последнему мы за помощью пришли.
– Если хотите остаться в живых, слушайте меня и не трещите крыльями. – Гюнтер прогнал прочь официанта вместе с рюмкой. Голос его зазвенел стальными нотками, он совсем не напоминал мне пожилого дяденьку, выпивающего по ночам. Если бы не красные пятнышки на щеках, можно было подумать, что он все это время пил воду, а не водку. – Вы где живете? В придуманной хиппарями стране Христиании? Или думаете, что это хобби у меня такое – спасать шкуры дебилов? Номер моего телефона – «ноль-три»? Отвечай.
– Я тебе не звонил, – огрызнулся я.
– Сядь.
Я повиновался.
– На Ленинградском проспекте есть антикварный салон «Елизавета», – Гюнтер расстегнул пиджак и откинулся на стуле. – Сорок четвертый дом. Приятное заведение, там даже охранник украшен вензелями. Хозяин салона – Мирослав Халуев. Завтра… – он посмотрел на часы. – Уже сегодня поедете и примете от него кое-что. Привезете мне. Я вам объясню, как взять Уорхола.
– Просто взять кое-что и привезти вам?
– Совершенно верно.
– А это кое-что большое?
– Даже если Халуев отдаст вам рояль, вы вкатите его в это кафе, потому что деваться вам, мушкетеры, некуда.
– А этот Халуев знает, что он должен отдать нам кое-что? – продолжил допрос Гера.
– Нет.
Я чуть напрягся.
– То есть как?
– А вот так. Мне нужен ковер персидского шаха Исмаила, сотканный в честь его победы над ширванским шахом. А он мне его не отдает. А ковер мне нужен. Я о нем мечтал с детства.
И Гюнтер с видом обиженного мальчика стал клацать ножничками для сигар.
– Еще пара недель, и я смогу сдать экстерном выпускные экзамены в Высшей школе изящных искусств, – вырвалось у Гриши. – А как же он отдаст ковер нам, если он даже вам его отдавать не хочет?
– Не знаю. Вам нужно как следует подумать над этим. И вы уже можете начать ломать голову, потому что сделать это нужно утром. В одиннадцать часов Мирослав улетает в Бразилию до ноября.
– Гюнтер Алексеевич, вы хотите, чтобы мы вошли в антикварный салон и отобрали персидский ковер у хозяина? – решил расставить все точки Антоныч.
– Лучше и сформулировать нельзя. Вы передаете ковер мне, а я рассказываю, как вынести картины из двадцать шестого дома. Какая, кстати, квартира?
– Послушайте, это уже…
– Я даже думать не хочу, – прервал Гюнтер Антоныча, – как рассердится Сказкин, когда узнает, что картины ему нести вы не собираетесь.
– Когда открывается салон? – Я выцарапал из новой пачки сигарету и мутными от беспомощности глазами посмотрел на Антоныча.
– В десять, – ответил Гюнтер. – До четырнадцати я буду вас ждать. Если не позвоните – желаю вам удачи.
Мы поднялись и покинули гостеприимное кафе. Забираясь в машину, я услышал:
– Кража с криком.
Я подумал, что ослышался. Весь день мне что-то слышится. Уже в машине я тряхнул Геру за рукав.
– Что ты сказал?
– Он сказал, – вмешался Антоныч, – что нам нужно силой забрать ковер. Свинчиваем с моей машины номера и отправляемся на Ленинградский.
– Вы с ума сошли?! – взревел я, расставляя руки. – Вы что, пойдете на это?! Я думал, мы просто уйдем и свалим подальше! Еще есть шанс продать все и уехать!
– Нас найдут, – неубедительно, почти обреченно возразил мне Гриша. – И потом, когда ты успеешь продать, кому? В первом случае у нас время до одиннадцати утра, во втором – до вечера.
– Гриша прав, – это не Гришу Антоныч поддерживал, это он против меня выступал! – Нам нужно забрать этот драный ковер.
– Идиоты! – вскричал я. – А вы имеете хотя бы отдаленное представление о краже?!
– Это не кража, это, кажется, разбой, – поправил меня Гриша. – Заедем ко мне, я возьму у Киры две пары колготок.
И мы поехали за тем, за чем не ездили пятнадцать лет осмысленной совместной дружбы – за колготками.
Глава 5 Сказкин
Роман Романович Сказкин был человеком старой формации. Эту свою формацию трудолюбивого, принципиального, не имеющего жалости ни к себе, ни к окружающим человека он приобрел в тех временах, когда эпоха великих потоков, отправляющихся в лагеря, минула, а слабительное в виде демократических преобразований в страну еще не было введено. На заре перестройки Роман Романович понял, что грядут великие перемены, и, поскольку не был он связан ни с промышленностью, ни с другими доходными отраслями, гарантировавшими при разделе большого пирога светлое будущее, сообразил, что нужно подаваться в политику. В те бурные, пропитанные романтизмом времена угадать было трудно. И первое время пришлось помыкаться. От СПС к «Яблоку», потом к либералам, оттуда – дальше, пока не стало ясно, что на разоренном дотла пепелище великой державы вырастает уродец со всеми замашками прежнего и управление им возможно только с одной стороны. И это было время, когда промедление было смерти подобно. Роман Романович получил новый партийный билет и пустил корни. За десять последующих лет он проявил себя человеком нового времени и закрепился в политике со стороны власти, что было нетрудно, имея характеристику человека принципиального и трудолюбивого, не имеющего жалости ни к себе, ни к окружающим, и в последний раз поменял партию. И мало кто знал о второй жизни Романа Романовича, что, впрочем, неудивительно при его нежелании обрастать друзьями, хотя бы и однопартийцами.
Сказкин знал, для чего живет. Вокруг так и говорили – «Сказкин знает, для чего живет», – и, угадав по форме правильно, все категорически ошибались по существу. Сказкин жил не для столицы, не для следующих поколений, и даже не для себя. Он жил против окружающего мира. Беспредельно мстя всему живому вокруг за голодное детство, бесцельно потраченные за учебой в политехническом годы, за поклоны семидесятых-восьмидесятых, Роман Романович все свое существо употреблял на создание собственного мира, где он мог бы жить один, окруженный прислугой и достатком. Он уже давно сообразил, что уход за рубеж с состоянием глуп с точки зрения его теории собственного мира. Наслаждаться собственными законами можно лишь здесь, в России, ибо твои законы там никому не нужны. А жить по другим Роман Романович уже не мог, годы не те, да и психология… И поэтому он сколачивал свой мир здесь, как сколачивает ящик плотник, не забывая этот ящик наполнять всем необходимым для достойного проживания. И не брезговал Роман Романович ничем, как та сорока, что тащит в гнездо все, что приглянется. Пригодится или нет – вопрос второй. Однако если это, скажем, картины или бутылки с марочным вином, то – понятно, пригодится.
Кстати, о психологии….
Еще про Сказкина говорили, что он больной человек. Что у него не все дома и что неплохо было бы ему пройти диспансеризацию. Причин для таких дерзких предположений было много, так как, сколачивая, нет-нет да и загонишь гвоздь не туда. Но было ясно всем – усомниться в разуме человека можно, если человек работал на неответственной должности, прорабом, скажем, или милиционером. А Сказкина подвергать медицинскому обследованию нельзя, потому как если вдруг выяснится, что Роман Романович и правда несчастен – как оправдаться перед общественностью? Странно как-то объяснять, что полудурок-психопат столько лет руководил округом столицы.
А потому решено было отправить Сказкина на пенсию, чтобы выглядело это пристойно, в конце года. Сказкин понял, что жизнь его вне сколоченного ящика закончена. Но не все еще в ящик перетаскано. И оставшиеся месяцы он решил посвятить наполнению своего мира так, чтобы было с горкой. И как удачно все получалось – и Альбина, дочь, замуж за нефтяного араба выходит, и что, дура бестолковая, переспала с кем попало, с бездельником каким-то – тоже удачно. Роман Романович даже очевидный провал умел превращать в викторию. Предчувствуя скорую свадьбу, он объяснял будущему зятю, что Россия – страна не слишком строгих правил, что молодые люди многое себе позволяют, – говорил об этом много и старательно, словно предчувствуя, что Альбина если еще не оступилась, то уже готова к тому. И ты посмотри – угадал как всегда. Нескольких недель-то и не хватило.
Расплачиваться за услуги Сказкин не любил. И вот теперь, предчувствуя пополнение коллекции своего ящика, он предусмотрел все на два шага вперед. Исходя из принципа «тот кто нам мешает, тот нам поможет», он быстро разогнал проблемы по углам, не дав им слиться воедино. Араб все равно готов к тому, что у красавицы Альбины он будет не первым – араба сжигала высокая любовь, а стайку недоумков можно использовать по прямому назначению. В том, что картины ему принесут, Сказкин не сомневался. И потому заранее разыскал человека, который выполнял работу несложную, но грязную. Роман Романович обращался к нему всегда, когда кто-то, по мнению Романа Романовича, на этом свете зажился. Четверо придурков принесут ему картины, и с ними нужно будет кончать быстро: тот, в чью квартиру они заберутся, сидеть и плакать не будет. Он перевернет всю Москву – из этого следует, что четверых друзей убирать нужно сразу после передачи картин ему, Сказкину. Так и будет, решил Роман Романович. Но поскольку устранение четверых стоит вчетверо больше против устранения одного, то убирать нужно и киллера. Тем более что киллер этот Сказкину не нравился. Как казалось Сказкину, у киллера с головой были большие проблемы. Нет, по части как убрать и замести следы – ему равных не было, но как он одевается?… А на чем ездит? Это же ужас… И замкнут – уже подозрительно. Нет, киллера нужно убрать. Есть люди, справятся. Как только поцы передадут картины, киллер уберет поцев. А потом люди Сказкина сразу уберут киллера. Так будет справедливо.
И вот сейчас Эрэр, как его называли за спиной подчиненные вне ящичного мира, сидел в кресле за массивным столом. Малиновое кожаное кресло гармонировало с обстановкой «английского» стиля: темного дерева мебель, окна с закругленными сводами, гобелены на стенах и самое главное – стол из кабинета короля Фридриха. Фридрих не англичанин, но стол тем не менее вливался в обстановку, как будто от него-то вся она и рисовалась. Эрэр сидел, и голова его, когда двигалась, бросала на стены солнечные зайчики от огромной хрустальной люстры. Сказкин считал, что лучше ничего, чем мало и где попало, – и брил личный парикмахер его мудрую голову каждый день.
Белая рубашка, черный костюм. Галстук змеей лежит на шее. Он давно бы уже повязал его, вышел из дома и поехал в префектуру, но Сказкин не любил откладывать дела в долгий ящик, если сделать их нужно прямо сейчас. Сунув руку под стол, он нажал на кнопку. Трель раздалась где-то там, в кабинете слышно ее не было. Не успел он вытереть платком руки, как вошел мужчина лет сорока пяти на вид, высокий, надежный в плечах. Сказкин присмотрелся к нему, словно видел впервые. И в который раз удивился тому, что глаза у этого мужчины есть, а взгляда нет. Сколько он служит ему? И не вспомнить уже. С тех пор, как Сказкин решил сколачивать ящик. Глаза есть, взгляда нет.
– Кирьян, милый, набери мне номер нашего залетного, – дождавшись, когда тот нажмет на телефоне нужную комбинацию цифр, принял трубку и дождался ответа. – Алло! Слушайте меня внимательно. Находитесь рядом с моим домом, никуда не уезжайте. Эти четверо приедут, скорее всего, на джипе, который съехал с конвейера, когда вас еще в живых не было. Малиновый джип-то. У-гм. Они зайдут в дом, выйдут. И после этого можете приступать к работе. Вы меня поняли?