Фрау Юнге. Да, да… ( Плачет и обнимает ее.)
Ева Браун. И передайте от меня привет Мюнхену, когда вы отсюда выберетесь.
Коридоры в бункере. Люди встречаются друг с другом.
– Уже? – Отрицательное покачивание головой.
– Он это сделал? – Отрицательное покачивание головой.
– А когда? – Пожимание плечами.
– Он уже попрощался. Наверняка сегодня ночью.
Кребс, Бургдорф, Борман. Пьют.
Бургдорф. Еще нет?
Борман. Еще нет. С ним врач. Он хочет точно знать, как это сделать.
Бургдорф. Значит, еще сегодняшний вечер. Потом – конец.
Кребс. Что-то будет потом? Несчастная Германия. ( Оглядывается.)
Геббельс( стоит у него за спиной). Несчастная Германия. Почему?
Кребс( запинается). Потому что…
Геббельс. Несчастная Германия! Несчастная Германия! Разрушена национал-социалистами, это вы имели в виду, да? Говорите правду!
Кребс. Я этого не думал.
Геббельс. Именно это вы и думали, не лгите! Вы и сотни тысяч так думают! Вы полагаете, я настолько глуп, что не знаю этого? А сейчас вам бы хотелось быстренько выйти из игры и сделать вид, что вы ничего не знали, да? Притвориться невинными детьми, которых использовали и изнасиловали, так? ( Все резче.) Вас бы это устроило! Злые нацисты и невинный немецкий народ, и бедные, введенные в заблуждение генералы, которые подчинялись только потому, что их вынудили. Нет, ребята! Так легко вы не отделаетесь! Нас вместе возьмут в плен и вместе повесят! Вас никто не принуждал силой! Мы очень нравились вам, пока все шло хорошо! А кто нас выбрал? Это вы, вы выбрали нас – добровольно, никто вас не заставлял, мы пришли к власти легитимно! А кто встречал нас криками ликования, кто восторженно соглашался с нами, кому казались недостаточными любые заверения в преданности, раболепство, согласие и бесконечные аплодисменты, пока все шло хорошо? Вы привели нас в правительство, вы и немецкий народ, настолько трусливый, что он даже не пытается защитить своих женщин от бесчестия! Вы виноваты, вы и этот недостойный, ни к чему не способный народ! Не мы. Вначале вы приводите нас в правительство, а потом жалуетесь. Мы вас не обманывали. Мы с самого начала ясно заявили, чего мы хотим. Это вы нас обманули, вы и ваша несчастная Германия!
Все смотрят на него. Геббельс презрительно смеется и уходит.
Борман( глядит ему вслед). Пошел заканчивать свое завещание. Работает над ним уже весь день. Придумывает, как лучше соврать, чтобы потомки могли восхищаться им.
Бургдорф. А ты? Фюрер тоже пишет завещание.
Борман( сухо). Да. А я – нет.
Бургдорф. Ты собираешься жить?
Борман. О да.
Бургдорф. А мы нет. Правда, Кребс?
Кребс. Мы нет. Мы не будем писать мемуаров, чтобы оправдаться. Мы тоже по уши в этом дерьме, и мы поставим точку. Раз, и готово. Ваше здоровье…
Борман. Да и я не собираюсь писать мемуары. Но я буду продолжать наше дело.
Кребс. Вы думаете, что после такого поражения будет что продолжать?
Борман. Разумеется. В течение двенадцати лет мы были единственной первоклассно организованной партией. Мы окажемся нужны, потому что ничего другого тут нет. На несколько лет уйдем в подполье. Потом вернемся – если понадобится, под другим названием. За это время имя фюрера превратится в легенду. Как Барбаросса под горой Кифхаузер. Никто ничего не будет знать о его смерти. Его сожгут, труп не смогут найти. Все останется тайной. Он станет мифом. Вот тогда мы снова начнем потихоньку появляться. Нас много. Нам не надо начинать сначала всего лишь с двадцатью людьми в пивном погребе. Мы снова начнем с заговора миллионов. Многих миллионов первоклассно натренированных нацистов…
Узел связи.
РУССКИЕ ЗАНЯЛИ БЫВШИЙ ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ.
Коридор:
– Он уже?..
– Нет.
– И как долго он собирается ждать?
Геббельс, фрау Геббельс. Фрау Геббельс стоит у постелей детей.
Хельга( просыпается). Что случилось, мама?
Фрау Геббельс. Ничего. Спи.
Хельга. Что случилось? Что-то случилось! Что, мама?
Фрау Геббельс. Ничего, ничего…
Хельга. Мама, мы должны умереть?
Фрау Геббельс. Нет, нет! Что это ты придумала! Спи, тебе приснился плохой сон…
Утро. Пробуждение в бункере.
Фрау Юнге. Когда это случилось?
Фрау Кристиан. Еще не случилось.
Фрау Юнге. Все еще?
Кребс, Бургдорф, в сильном похмелье, сидят и пьют.
Кребс. Еще нет?
Бургдорф. Очевидно, нет.
Гитлер( внезапно появляется, серый, старый, похожий на тень, прислушивается к взрывам). Что это? Это артиллерия Венка? Он обстреливает Берлин?
Кребс. Нет, мой фюрер. Венк отброшен назад.
Гитлер. А ведь могло бы получиться. Тогда мы были бы спасены. Прикажите узнать. ( Бредет к выходу, оборачивается. Предлагает капсулы с ядом.)
Бургдорф. Мой фюрер, у нас у всех уже есть.
Гитлер кивает, уходит.
Кребс. Мы можем послать курьера. Совершенно исключено, чтобы Венк откуда-то стрелял. Ему приснилось.
Вюст( входит. Докладывает). Подразделение русских заняло собор.
Кребс. Про Венка что-нибудь известно?
Вюст. Ничего.
Бургдорф. Ну что, ваш мальчишка из гитлерюгенда успокоился?
Вюст( жестко). Я не знаю, господин генерал. Мне спросить?
Бургдорф машет рукой.
Узел связи.
РУССКИЕ ЧАСТИ У БРАНДЕНБУРГСКИХ ВОРОТ.
Все в бункере сидят в ожидании. Камера показывает весь бункер. Только в столовой продолжают пить.
Веннер, Вюстперед картой вместе с Бургдорфом.
Веннер( показывает). Главпочтамт тоже занят русскими. Теперь они со всех сторон всего в нескольких сотнях метров от нас.
Гитлер( входит). Что-нибудь стало известно о самолетах Грейма? Ему ведь было приказано бомбить занятый русскими Берлин.
Веннер. Нет, мой фюрер.
Гитлер( уставился на карту. К нему подходит Кребс). Самолет еще может сесть и взлететь на Шарлоттенбургском шоссе?
Кребс. Он может приземлиться, если повезет, мой фюрер.
Гитлер. А можно еще улететь на самолете?
Кребс. Только если какой-нибудь самолет тут сядет, у нас больше нет самолетов, мой фюрер.
Гитлер. Муссолини тоже уже схватили, но мы его освободили… ( Выходит неверными шагами.)
Эсэсовская столовая, все пьют. Все словно оцепенели от ужаса.
Два выстрела в бункере 5 . Кребс, Бургдорф, Борман.
Кребс. Два выстрела.
Борман выбегает.
Бургдорф. Наконец-то!
Борман( возвращается, качает головой). Он приказал застрелить обоих спаниелей Евы Браун, то есть Евы Гитлер и фрау Кристиан…
– Собак?
– Собак.
– А сам?
– Фюрер пока жив.
Кухня.
Фрау Манциали, повариха.Готовить еще обед для фюрера?
Гюнше. Разумеется. Почему нет?
Повариха. Я просто думала… Ну хорошо, тогда я приготовлю суп-крем из шпината. И яблочный пирог на десерт. ( Смотрит на капсулу с ядом.) Он мне вчера дал вот это…
Фельдфебель несет по коридору мертвых собак. Дети Геббельса видят это. Все, кроме Хельги, разражаются слезами.
Бургдорф, Кребс.
Кребс. Последний день Помпеи.
Бургдорф. Если он и дальше будет так тянуть, то несколько дней. Теперь он хочет принять яд и застрелиться. Доктору пришлось все ему точно показать.
Гитлер( входит, словно тень, никто его еще не замечает). От Венка ничего?
Кребс. Нет.
Гитлер плетется обратно.
Бургдорф. Может, теперь он это наконец сделает.
Берлин. Развалины. Люди. Мертвые. Раненые.
«Для чего? Для чего? Для чего все еще должны гибнуть люди?»
Веннер, Вюст.
Веннер. А теперь Гитлер умрет в Берлине, так и не увидев его развалин.
«Для чего? Для чего? Для чего все еще должны гибнуть люди?»
Веннер, Вюст.
Веннер. А теперь Гитлер умрет в Берлине, так и не увидев его развалин.
Вюст. Он умрет, так и не увидев ни одного боя своей войны.
Фрау Юнгевидит в коридоре, как заносят шесть маленьких гробов. Спрашивает носильщика:
– Это уже дети?
– Еще нет. Пока пустые.
Фрау Юнге, фрау Геббельс.
Фрау Юнге. Вы действительно собираетесь сделать это?
Фрау Геббельс. Да. Если бы дети могли решать, они бы сами этого захотели.
Фрау Юнге. Откуда вы знаете?
Фрау Геббельс. Я не хочу думать иначе.
Фрау Юнге молчит.
Фрау Геббельс( помолчав). А вы знаете, что мой муж всегда меня обманывал? Всегда.
Кребс. Который час?
Бургдорф. Поздно. Одиннадцать.
Кребс. Все еще ничего…
Кабинет Гитлера. Тихо стучит врач. Видно только врача перед дверью.
– Мой фюрер, я могу вам чем-нибудь помочь?
Слышен ответ:
– Нет.
Врач. Я не про снотворное… Я подумал, может, что-нибудь еще… как-нибудь… Возможно, вы…
– Нет.
Врач. Есть ведь и другие способы – можно сделать укол…
– Нет.
Врач, пожав плечами, прикрывает дверь.
Гитлер. Послушайте!
Врач открывает дверь.
Гитлер. Хотите капсулу с ядом?
Врач. Благодарю, мой фюрер, у меня достаточно… ( Плотно закрывает дверь.)
Утро. Борман, Кребс. Кребс смотрит на Бормана. Борман отрицательно качает головой. Идет на узел связи.
«Радируйте СС в Берхтесгаден: «Когда Берлин падет, вы отвечаете своей честью, своей жизнью, своими семьями за то, чтобы все, предавшие нас двадцать третьего апреля, незамедлительно были ликвидированы. Парни, выполняйте свой долг». Отослать немедленно».
Возвращается к Кребсу. Открывает бутылку.
Появляется Гитлер: «Что с Венком?»
Никто больше не обращает на него внимания. Никто не отвечает. Он бредет дальше по коридору.
Фрау Манциали, кухня.
– Обед?
Фрау Кристиан.
– Да, и сегодня еще тоже.
Веннер, Вюст.
Веннер. Подумал бы хоть о людях в бункере – чем скорее он закончит, тем быстрее мы сможем отсюда выйти.
Вюст. И о людях наверху. Они там каждую секунду умирают сотнями.
Веннер. А что он делает?
Вюст. Бродит по бункеру. Присаживается ко всем и каждому. Не может быть один. Никто больше не обращает на него внимания.
Гюнше, Борман, шофер Кемпка.
Гюнше. Врач говорит, двухсот литров достаточно, чтобы полностью сжечь оба тела. Приготовьте двести литров в канистрах.
Кемпка. Это будет трудно. Я думаю, у нас здесь всего литров сто пятьдесят.
Борман. Этого недостаточно, постарайтесь достать двести.
Ночь. Гитлерспит. Темно, вдруг – крик:
– Нет! Нет! – Хрип. Стоны. – Это не я! Это не я! Рем! Уйди! Нет! – Снова хрип. – Я был прав! Предатели… Я не… не… Я был вынужден… Штрассер… Нет… ( Визжит.) Прочь, прочь… Я был вынужден…
Слышно, как он в темноте кричит, падает, потом наконец загорается свет. Гитлер, в ночной сорочке с красными кантиками, мокрый от пота, уставился в пустоту, что-то бормочет…
Врачзаглядывает в спальню:
– Мой фюрер… Вам помочь?
Гитлер:
– Нет… нет… – Когда врач хочет погасить свет, Гитлер кричит: – Пусть горит.
Кемпка, Франц.
Франц. Ну хорошо, отдам тебе свой бензин. Берег для свадебного путешествия.
Кемпка кивает.
Кемпка, Борман.
Кемпка. Сто восемьдесят пять литров, господин рейхсляйтер. Больше найти не удалось. Так что пятнадцати литров не хватает.
Борман. Странно – он владел почти всем миром, а теперь невозможно найти для него двести литров бензина.
Кемпка. А где его сожгут?
Борман. Наверху, в саду рейхсканцелярии.
Кемпка. Когда?
Борман пожимает плечами 6.
Кребс, Бургдорф. Входит Вюстс сообщением, что русские всего в двухстах метрах от бункера.
Кребс. А бои еще идут?
Вюст. Так точно, господин генерал. Фольксштурм, гитлерюгенд и армия еще дерутся за каждый камень.
Кребс( немного пьян). Собственно, этого уже и не нужно, правда?.. Если учесть, что война уже давно проиграна.
Бургдорф( тоже пьян). Это – героический дух германской тра… традиции. ( Смотрит на Вюста.) А вы – тот самый сентиментальный гауптман, верно? Конечно! Нежная душа!
Вюст. Если вы называете каплю разума и человечности сентиментальностью, то да, я сентиментален. Но вообще я провел четыре года на фронте, был четыре раза ранен и заслужил свои награды в бою, а не в штаб-квартире в тылу.
Кребс. Гауптман, вы с ума сошли? Что это значит?
Бургдорф. Оставьте его, Кребс. Очень инт… интересно, что творится в некоторых головах. Этот господин уже критиковал фюрера. ( Вюсту.) А вы не думаете, что война проиграна?
Вюст. Так думает фюрер. Иначе он не стал бы кончать жизнь самоубийством!
Бургдорф. Я хотел сказать, что война уже давно проиграна.
Вюст. Так точно, война проиграна уже давно. И любой военачальник, понявший, что война проиграна, должен ее закончить, иначе…
Бургдорф. Иначе что?
Кребс( очнулся от своего отупения). Гауптман, замолчите! И отправляйтесь назад в…
Бургдорф. Иначе что?
Вюст( медленно). Иначе это уже не война, а бессмысленное убийство. И всякий, кто ее поддерживает, поддерживает бессмысленное уничтожение людей.
Сцена происходит под вспышки и грохот взрывов, иногда наступает неожиданная тишина, потом снова грохот, так что оба вынуждены кричать.
Бургдорф. Все не так просто, гауптман! Можно еще бороться за лучшие условия заключения мира.
Вюст. Лучшие условия получают в тот момент, когда понимают, что война проиграна. Не потом, когда она становится все безнадежнее. Как вы можете сегодня ожидать лучших условий, чем год тому назад?
Бургдорф( пристально смотрит на Вюста). А честь? О том, что можно бороться за свою честь, вы, кажется, и не думаете?
Вюст. Честь! Где тут честь? Разве честь в том, чтобы приказывать бессмысленно убивать тысячи людей? Такая честь – ложь. Я знаю, что такое честь.
Бургдорф. Любопытно было бы узнать…
Вюст. Честь – это мужество и ответственность, господин генерал!
Бургдорф. Это у нас есть.
Вюст. Вот как? И вы берете на себя ответственность за то, что бессмысленно утопили тысячи немцев?
Бургдорф. Это был приказ фюрера.
Вюст. А тот, кто привел его в исполнение, не несет ответственности?
Бургдорф. Он выполняет приказ и не несет за него ответственности.
Вюст. И сохраняет при этом свою честь? Честь солдата, человека и гражданина?
Бургдорф. Да.
Вюст. Даже если он убивает невиновных, нарушает законы, ведет себя бесчеловечно и совершает преступления? Раз он делает все это по приказу, так он и не теряет чести?
Бургдорф. Это трагично для вас и по-человечески тяжело, но он исполняет приказ и не роняет своей чести.
Вюст. Вот что для вас значит властвовать? Подчиняться при всех условиях?
Бургдорф. Подчиняться, чтобы потом начать приказывать.
Вюст. Чтобы потом начать приказывать то же самое?
Бургдорф молчит и пристально смотрит на Вюста.
Кребс растерянно сидит с бокалом в руке, не успевая вставить ни слова в быстрый диалог.
Вюст. Честь, господин генерал, – это мужество и ответственность, а не умение спрятаться за чужим приказом.
Грохот взрывов как аккомпанемент этого разговора.
Бургдорф. Вы забываете, что мы приносили присягу. ( Пристально смотрит на Вюста. Вюст коснулся вопросов, о которых Бургдорф часто размышлял, вот почему он чувствует себя оскорбленным и совсем не думает о своем чине.)