До места Михаил добрался в первом часу ночи. Он открыл ноутбук и выглянул в окно: у Риты горел свет. Взглянув в телескоп, Михаил убедился, что она висит в форумном чате.
— Привет, красавица, — написал он. — Не спится?
— Привет, Вестник, — ответила Рита. — Я всегда тут в это время. А ты что так поздно?
— Я соскучился. По тебе. Чем похвастаешься?
— Видел мою новую фотку?
— Нет. Сейчас схожу, посмотрю.
— Сходи. Я ее скоро удалю. Она неприличная.
Фотография была черно-белой, и Рита на ней была обнажена. Она стояла спиной к фотографу и прижимала к груди простыню, которая спускалась по спине мягкими полукруглыми складками. Ее голова была слегка повернута, так что был виден подбородок, глаз и часть щеки, и линия затылка была очень красива.
— Потрясающе, — написал Вестник.
— Это старая фотка, — ответила Рита. — Ей уже лет десять…
— Думаю, ты сегодня так же прекрасна.
Рита промолчала.
— Сфотографируйся так еще раз, — предложил Вестник. — Только было бы лучше, если бы волосы были длинными. Надеюсь, сейчас у тебя уже не короткая стрижка?
Рита промолчала снова. А на следующий день сходила в салон и нарастила волосы.
5— Пойдешь со мной в книжный? — спросила Полина, когда они вышли из школы. Саша, как обычно, кивнула.
Они не стали сворачивать в тихие дворы, а пошли вдоль проспекта, по растрескавшемуся, полному луж асфальту. Обе смотрели под ноги, словно искали что-то оброненное, слегка сутулились и держали руки без перчаток в карманах. Мимо проплывали вывески мелких магазинчиков на первых этажах жилых домов. Все они когда-то были яркими, а теперь поблекли, и некоторые висели над запертыми дверями.
— Все уходят, — шепнула Саша, краем глаза зацепив глухое жалюзи под вывеской «Компьютеры и ноутбуки». — Все всегда меняется к худшему.
Полина не расслышала, но не стала переспрашивать, словно поняла на уровне более глубоком, чем вербальный, а если и не поняла, то сделала вид, потому что знала: их отношения не имеют смысла без глубинного, пусть и придуманного уровня.
Воздух был влажным и холодным и лип, как мокрая простыня к больному телу.
Людей навстречу почти не попадалось, и Саша снова шепнула себе под нос:
— Уходят. Я тоже уйду…
Книжный магазин был маленький и тесный. У канцелярского прилавка на входе толпился народ. Полина же юркнула внутрь и остановилась перед пазлами, уложенными в нише у окна. Она потянула на себя самую большую коробку, стоявшую боком.
— Гляди, какая красота, — сказала она. И Саша увидела, что Полина стоит с закрытыми глазами.
Домой они шли по дворам. Саша несла в руках запаянный пластиковый пакет, в котором, как жареные семечки, шуршали и пересыпались пазлы. Большую яркую коробку с фотографией немецкого замка она раскрыла и выкинула в мусорный контейнер — Полина не хотела ее видеть.
— Это будет честно, — сказала Полина.
В квартире было тихо и пусто, вся она принадлежала девочкам, и в коридоре они разошлись: Полина отправилась в Сашину спальню, а Саша — на кухню, где с утра размораживалась в эмалированной миске половинка курицы, для которой был найден новый экзотический рецепт.
Саша открыла холодильник и замерла, покусывая губу: на самых видных местах лежали продукты матери: упаковка сосисок и готовый салат из кулинарии. Мать больше не хотела готовить, и для Саши это было признаком морального упадка. Мать словно бы переставала быть человеком, плюнув на еду. Отец еще держался: делал себе простые блюда, но все же готовил. Впрочем, отец интересовал Сашу еще меньше. На нем она поставила крест давным-давно и сейчас не хотела об этом вспоминать.
Закрыв холодильник, Саша выглянула в окно. В доме напротив, в одной из квартир наискосок, занавеска висела немного неряшливо, зацепившись за какую-то темную штуковину. Саша подумала: кто-то подглядывает за соседями в подзорную трубу, и эта мысль сильно ее развеселила.
Когда она внесла тарелки с дымящейся курицей в комнату, на кровати лежал лист фанеры, а на нем была выложена рамка из пазлов. Прочие кусочки, рассортированные по цветам, раскинулись по покрывалу. Там — бледно-голубое небо, здесь — серо-коричневые кирпичи крепостных стен, и еще темные еловые ветки, и что-то еще: красновато-неопределенное.
— Мне кажется, это какое-то здание, — задумчиво произнесла Полина.
Полина стояла перед кроватью на коленях и опиралась на локти, а подбородок положила на сомкнутые бутоном ладони, и, оттого что пальцы прижимались к щекам, речь ее звучала немного невнятно.
— Только не говори мне, что здесь, — внезапно забеспокоившись, бросила она Саше. — Ты-то знаешь, что. Со стороны всегда виднее, что именно…
— Ты о чем? — осторожно спросила Саша. Она села на край кровати, а две дымящиеся тарелки так и остались в ее руках. Фаянс нагрелся от курицы, только что вынутой из духовки, и кончики пальцев неприятно пощипывало.
— Всегда виднее, как складывается жизнь у другого человека. Разве нет? — И Полина, не отрывавшая взгляда от фанеры с выложенной на ней рамкой, вдруг резко наклонилась и поставила на место маленький кусочек головоломки. Кусочек был по-осеннему желтым.
— У меня есть теория пазлов, — продолжила Полина. — Вот это, — и она обвела рукой рамку, — жизнь. Основные контуры. Они приблизительно понятны. Кажется, рамка — скучная вещь. Но есть одна штука… Один фокус. А фокус заключается в том, что за ее пределами нельзя уложить ни кусочка. То есть… — и она поставила на место еще одну желтоватую деталь, — то есть количество деталей и содержание каждой рамки заранее определены. Надо только ждать, пока чья-то рука уложит их на место. Некоторые кусочки тщательно подбираются один к другому, некоторые — выхватываются по воле случая. Но подходящие рано или поздно окажутся рядом друг с другом, и тогда картина определенно станет яснее. Гляди: казалось, что это какая-то ржавчина, а поставила на место три кусочка — и оказалось — подсохшая елка, а за ней — темный силуэт машины. Значит, там дорога. Дорога в горах… У меня тоже всегда так. События в жизни копятся, копятся, а потом я понимаю: а-а-а, вот к чему это было! И если плохо, я всегда знаю, что где-то в общей куче болтается кусочек пазла, на котором нарисовано мое спасение. Никогда не знаешь, откуда оно придет. Ведь то, что казалось ржавой лужей, оказывается дорогой в горах.
— А тебе плохо? — Тарелка в Сашиной руке качнулась, и капля соуса едва не упала с нее на покрывало. Руки устали держать и уже немного тряслись.
— Мне? — Полина попыталась пристроить к ржавой елке еще какой-то кусочек, повертела его так и эдак, прижала одним, потом другим краем и со вздохом отложила прочь. — Мне нормально. Я даже счастлива. У меня есть мужчина, да и жизнь вообще — интересная штука.
— А какой он? — Саша спросила и замерла, не зная, будет ли Полина рассказывать и что лучше: молчать или спрашивать дальше.
— Он… — Полина помолчала, подбирая слова и примеряя новый кусочек пазла, — …он художник. Мы познакомились на улице, он предложил написать мой портрет.
— И ты согласилась?
— Согласилась, конечно. А куда мне было еще идти? Или к нему, или к тебе, а тут я и так всем уже надоела…
— А домой?
— Мама… — И Полина прихватила зубами губу, словно прикусила за хвост готовое сбежать слово. — В общем, ты же знаешь, я не люблю дома. А твои еще не звереют от того, что я все время тут?
— Нет-нет, что ты! — Саша осторожно встала и пошла через комнату, чтобы поставить, наконец, тарелки на письменный стол. — Им вообще не до нас, у них какие-то свои дела. Я их почти не вижу…
Казалось, Полина не слушает. Она сосредоточенно перебирала амебы пазлов, всматриваясь в их ложноножки.
Саша помолчала немного, а потом задала еще один вопрос:
— А сколько ему лет?
— Много, — тут же ответила Полина. — Он намного старше меня. И он женат, конечно: в его возрасте, я думаю, неженатым быть просто неприлично.
— И у вас с ним…
— Он мне сразу предложил обнаженную натуру. И я согласилась, да. И на многое другое тоже. А знаешь, где я бываю, когда не у него и не у тебя?
— Где?
— Я хожу на концерты. Все концерты и антрепризы, которые тут бывают — с известными артистами. Их привозит одна и та же фирма. У них администратор Валера — может быть, видела: ущербный, все время ходит по фойе, приволакивая ногу, и глаз один у него всегда прикрыт — так вот, Валера меня пропускает бесплатно. Там бывает и три, и пять тысяч за билет. А за это я в перерыве даю ему пощупать свою грудь.
— И тебе… И как тебе это?
— Да, собственно, никак. Я почти ничего не чувствую. Просто стараюсь смотреть куда-нибудь в сторону.
Саша почувствовала гадливость. Тошнота подбиралась к горлу, по диафрагме пробегали ледяные волны спазмов. Вдруг оказалось, что Полина не такая уж беззащитная и вообще не такая, какой Саша ее себе представляла: в этом ледяном тоне не было ни ранимости, ни чувствительности, ни чувственности. Но на всякий случай Саша все-таки спросила:
— А что историк?
— Да он тоже ко мне пристает, — ответила Полина, и в ее голосе Саше почудилось хвастовство, мол, вот я какая, все мужчины любят только меня. — Вадик с докладом был у него всего два раза, а меня историк просит приходить каждую неделю.
И Полина коротко хихикнула: вызывающе, может быть, даже с торжеством. А потом поставила на место еще один кусочек пазла.
Глава шестая СОАВТОР
1Иногда Михаил оставался на съемной квартире до утра, чтобы увидеть, как Рита встает на работу. Он просыпался за пятнадцать минут до нее, и к тому моменту, когда мобильный телефон на выдвижной доске секретера начинал вибрировать и вертеться на месте, он уже сидел у окна одетый, тщательно причесанный и гладковыбритый.
Михаил смотрел, как Рита просыпается: она высовывала из-под одеяла то руку, то ногу, потирала глаза, потом вытягивалась через узкий проход между диваном и секретером, так что одеяло свисало по обеим сторонам, как попона, и, наконец, выключала будильник. Потом запускала компьютер, чтобы за завтраком посмотреть почту и новости. Затем непременно подходила к окну и долго стояла, вглядываясь в улицу: стояла, как была, в майке, через которую просвечивали соски, и в трусах. Затем делала шаг вглубь комнаты и снимала с себя майку. Свет был включен, и он отлично видел ее сквозь тонкий тюль, который только притворялся преградой.
Михаила очень возбуждали краткие мгновения ее наготы, он мучительно жаждал продлить их и этим утром придумал как. Он включил аську и, едва только Рита стянула майку, отправил сообщение:
— Привет!
Рита вздрогнула и замерла.
Аська никогда не оживала утром.
И уж тем более Рита не ожидала, что к ней постучится Вестник.
Вестник был исключительным. Он писал замечательные рассказы: мрачноватые, страшные, тягучие, с неизменно неожиданным финалом. Он быстро стал одним из форумных любимчиков, но всегда поддерживал Риту, тогда как остальные в основном ругали.
А теперь он впервые стучался к ней в аське.
Рита замерла, стараясь унять сердце, которое билось у нее в горле, как рыба в садке. Майка осталась зажата в руке. Рита пошла к компьютеру прямо с ней, потом вернулась к стулу, чтобы повесить ее на спинку, но так и не повесила.
Обилие бессмысленных движений испугало ее саму. Еще вчера Рите казалось, что она не испытывает к Вестнику каких-то особенных чувств, но выходило, что они таились где-то внутри, глубоко, неосязаемо и незримо, словно огромные пресноводные рыбы под извилистыми корягами.
— Привет! — ответила она и прикрылась рукой, словно выключенная веб-камера могла передать через аську изображение ее обнаженной груди.
— Извини, что так рано, — тут же отозвался Вестник. — Увидел, что ты в Сети, и вдруг понял, что соскучился.
Рита почувствовала, как смущение ожгло ее лицо огнем. Она села перед компьютером и положила руки на клавиатуру, забыв о том, что не одета.
— Может быть, я не вовремя? Ты, наверное, опаздываешь на работу?
— Нет, что ты! — ответила Рита, и это было откровенной ложью. — Я встаю немного заранее. По утрам хорошо пишется.
— Значит, я мешаю писать? Извини. — И Вестник прислал смайл, который протягивал Рите алую розу.
— Нет, я всегда рада с тобой поговорить.
— А что ты пишешь?
— «Детей Луны», что я еще могу писать? — И Рита тоже улыбнулась желтой компьютерной улыбкой.
— Слышала про новый конкурс?
— Нет. А что там?
— Эротика. Давай напишем что-нибудь в соавторстве. Мне кажется, у нас получится.
— Правда?
— Я помню ту твою фотографию. У тебя очень красивая спина. Я хочу написать про эту спину.
— Но сейчас-то я другая. Почти на десять лет старше.
— А ты сфотографируйся, пришли мне снимок, и я скажу, какая ты…
— Вряд ли это вдохновит тебя на эротический рассказ.
— А знаешь, что меня вдохновляет?
— Что?
— То, что мы оба сидим перед компьютером, и ты можешь быть сейчас в махровом халате, непричесанная и сонная, а я все равно представляю, что на тебе ничего нет, и это прекрасно.
Рита вздрогнула и взглянула вниз, на голую грудь. Потом сделала неуверенный жест рукой: то ли погладила себя, то ли проверила, действительно ли не одета.
— Почему ты молчишь? — окликнул ее Вестник. — Я наговорил лишнего? Прости!
За частоколом восклицательных знаков возник смайлик, в отчаянии бьющийся головой о стену. Рита улыбнулась. Если секунду назад ей казалось, что напор слишком силен, то сейчас она снова расслабилась. Сердце билось часто и сильно, но ритм стал приятным и словно бы танцевальным.
— Я здесь. Извини, отвлеклась. Нет, все в порядке, точно.
Рита поставила улыбку.
— Слава богу! — тут же отозвался Вестник. — Слушай, а как тебя зовут на самом деле?
— Я Маргарита. Рита.
— А я — Михаил. Знаешь, я поймал себя на мысли, что хотел бы приехать к тебе и увидеть, какая ты.
И Рита, слегка поколебавшись, ответила:
— Я бы тоже этого хотела.
2— …Деверя… Ты меня слышишь?
Полина вздрогнула. Она совсем сползла под парту, и ей приходилось держаться за стул, чтобы не упасть с него. Пальцы сжались так сильно, что наверняка побелели, и она думала об этом, а историка совсем не слышала. Просто выбросила его из головы со всеми его безумными королями, распутными королевами и дофинами сомнительного происхождения.
— Что я сейчас сказал? — Историк нагнулся, и на Полину пахнуло немытыми волосами и подкисшим, начавшим стариться телом.
Полина пожала плечами и вцепилась в стул еще сильнее. Она старалась держаться за слабый аромат шампуня, оставшийся на ее собственных волосах, но историк шумно выдохнул, и она едва не закашлялась от сладковатого неприятного запаха.
— Я сказал, Жанна и Изабелла настолько связаны между собой, что существует даже версия — неподтвержденная и крайне сомнительная, — что Жанна может быть королевским бастардом, дочерью Изабеллы и ее деверя, то есть брата короля, Людовика Орлеанского. Ты слышала об этом?
— Да, вы говорили. — Полина кивнула.
— Вот он, Людовик Орлеанский. — Историк взял со стола один из множества лежащих на нем листков. — Смотри.
Он подсел за парту к Полине и подтолкнул к ней распечатку. На ней была картина: смутные фигуры, шляпы, драпировки. Полина не хотела смотреть, но историк наклонялся и настаивал и уже почти касался плечом ее плеча.
— Здесь Людовик Орлеанский демонстрирует другому дворянину прелести своей любовницы. Видишь, он приподнимает ткань, которой укрывалась женщина, и дает рассмотреть ее обнаженную грудь, ее бедра. Его жена, Валентина, стала любовницей Карла Безумного, мужа Изабеллы. Выходит, что пары обменялись женщинами. Об этом с большой уверенностью пишет маркиз де Сад. Ты читала де Сада? Может быть, не «Тайную историю Изабеллы Баварской», а «Философию в будуаре», например? Тебя, наверное, как раз должны интересовать такие книги… Семнадцать лет — возраст первого опыта.
Полина сводила его с ума. Он слегка касался плечом ее плеча и чувствовал, что она дрожит.
Легкая дрожь была для историка знаком возбуждения. В прошлую встречу он и сам не понял, почему вдруг спросил о ее сексуальном опыте. Полина не ответила, только еще гуще занавесилась волосами, но что-то в ее движениях и в легких взволнованных выдохах показалось историку утвердительным. А если она была женщиной, значит, за ней можно было ухаживать, можно было открывать дальше тайны, которые впервые приоткрыл кто-то другой. Историк рассказывал байки про Изабеллу и видел, как Полина начинает чаще дышать и прячет, прячет глаза…
— Изабелла, согласно маркизу, спала со всеми, от кого ей что-нибудь было нужно. И мужу подкладывала любовниц. Де Сад говорит, что она являла собой пример самой ужасающей проституции. И даже в прямом смысле. В поисках острых ощущений дамы под предводительством Изабеллы переодевались в лохмотья и шли на улицы торговать собой, оказывали услуги и вместе, и по отдельности. И брали за это деньги. А знаешь зачем? Чтобы чувствовать, что все по-настоящему. Чтобы ощущения были острее. Тебе пока не понять: в юности все чувственно и остро само по себе. Но придет день…
3Выпал первый снег. Начинался ноябрь, было холодно, сыро, и снег становился свинцовым, размокая в грязных городских лужах. Саша мерзла и мучилась, оттого что промокал сапог и холодная вода обхватывала мизинец правой ноги, когда она наступала.
Они с Полиной шли мимо филфака. Саше всегда нравилось проходить через университетский сквер. Липы здесь стояли высокими темными колоннами, дорожки были выложены плиткой и причудливо скрещивались друг с другом.
Скамеек в сквере было много: чугунных, с узорчатыми ножками и дугами по бокам. Они стояли по обе стороны от узких тропинок, так что приходилось проходить сквозь компании студентов: закрывать друг от друга лица собеседников, врываться в разговоры. Саше представлялось, что разговоры натянуты, словно тонкие паучьи нити, и это было хулиганское удовольствие — рвать их и уносить на себе клейкие трепещущие остатки.