Скамеек в сквере было много: чугунных, с узорчатыми ножками и дугами по бокам. Они стояли по обе стороны от узких тропинок, так что приходилось проходить сквозь компании студентов: закрывать друг от друга лица собеседников, врываться в разговоры. Саше представлялось, что разговоры натянуты, словно тонкие паучьи нити, и это было хулиганское удовольствие — рвать их и уносить на себе клейкие трепещущие остатки.
Саше хотелось поступить на филфак, выходить в перерывах в сквер, сидеть на скамейке, вдыхать дым чужих сигарет, болтать, раскачивать ногой и поджимать ее, когда кто-нибудь пройдет мимо.
Да, она подаст сюда документы.
Как только Саша подумала об этом, чья-то рука схватила ее за запястье и слегка потянула назад, так что пришлось остановиться.
А вслед за этим остановилось время.
— Привет, — сказал незнакомый парень и встал, продолжая держать ее за руку.
— Привет, — шепнула Саша.
Компания, сидевшая на лавочках, замерла. Сигаретный дым повис в воздухе, и ветер перестал трепать девичьи прически. Полина застыла чуть в стороне, снег под ее ногами тут же промок и пропитался черной незастывшей жижей. Каркнула ворона. Саша подняла глаза и увидела, что время замерло почти для всего, кроме них, вороны и засохшего листка, который все еще трепыхался под ветром.
Парень стоял, держал Сашу за руку и смотрел на нее голубыми глазами, а над ними была темная челка, украшенная белыми хлопьями снега.
Пальто у него было черным и длинным, с глубоким разрезом почти до талии. На плечах лежал нерастаявший снег.
Красивый, подумала Саша. Очень красивый. Сердце ее забилось, и Саша опустила глаза.
— Давай знакомиться, — сказал парень. — Меня зовут Слава.
— Это обязательно — знакомиться? — От волнения Сашин голос звучал глухо. Слова не хотели отражаться от древесных стволов и стен домов. Они будто бы тоже недвижимо повисали в воздухе между снежными хлопьями. — Зачем?
— Ну, например, потому, что ты мне интересна. Впрочем, глупо искать во всем смыслы. Смысл только в том, что смыслов нет.
Слава разжал пальцы, и Сашина рука опустилась, сбив несколько снежинок. Ладонь ужалило холодом.
— Разве нет смыслов?
Саше казалось, что Слава говорит удивительно и необычно. Хотелось, чтобы он продолжал. Ее странно тревожила такая манера разговора, но в то же время казалось, что только так и надо разговаривать.
— Нет смыслов, есть только игра, в которую интересно играть, — ответил он. — Передвигаться по полю от клетки к клетке. Не думать о финише, просто интересоваться следующим шагом. Ты шла, и я подумал: у этой девушки такое лицо, словно мы уже давно знакомы. Что бы это могло значить?
— И что это может значить?
— Не думай. Вся прелесть в том, чтобы не думать.
— А что же тогда делать?
— Просто жить и смотреть, что будет дальше. Я увидел подсказку, остановил время и взял тебя за руку. Если я сделал ошибочный ход, дальше ничего не произойдет. Это как если кто-то из игроков нечаянно спихнул фишку с поля. Потом он заметит и вернет ее обратно. В крайнем случае, немного сжульничает и поставит ее туда, где она не стояла.
— А если ход приведет к чему-то плохому?
— Нет. Это такая игра. Нет выигрыша и непременной счастливой клетки в конце. Есть только следующая клетка. Пока ты дышишь, всегда есть возможность следующего хода.
Саша обернулась вокруг. Это было как в арт-хаусном кино. Странные разговоры на странном фоне: Полина, увязшая в луже дорогими сапожками, девушки, глядящие на Славу с обожанием, и повисший в воздухе снег, обволакивающий его фигуру, так что он выглядел сразу и черным, и белым.
— Но причина и следствие всегда есть… — шепнула она. — Я вижу связи…
— Конечно, есть. Но они сложны и необъяснимы, как все по-настоящему живое. Каждое движение рождает тысячи последствий. И ни одно из них не очевидно. Иногда причина и следствие сопрягаются абсурдным образом, вне очевидной логики. Но если учесть каждую деталь, тогда картина проясняется. Весь вопрос в том, стоит ли размышлять над связями, если можно просто двигаться от события к событию?
— Стоит, — твердо сказала Саша. — Потому что в понимании ключ к управлению. Если я знаю, как причина связана со следствием, я могу…
И она осеклась, потому что поняла, что готова была рассказать ему про себя сразу все. Это было странно. Голова кружилась, и ноги были немного пьяными.
— А скажи, — осторожно начал он, — ты ведь тоже что-то умеешь? Не останавливать время, нет… Что-то другое. Я прав?
Саша промолчала. Голова почти не слушалась ее, и она боялась сказать что-то лишнее.
Когда Саша вернулась домой, на душе у нее было спокойно. Ей даже захотелось вдруг, чтобы родители вышли из комнат и отправились на кухню ужинать все вместе, как когда-то.
Или чтобы произошло еще что-нибудь чудесное. Но именно сейчас.
Саша подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Теперь ей не надо было сосредотачиваться, чтобы увидеть Черепаховую Кошку. Она смотрела на нее и спрашивала: «Что же ты мне рисуешь?» Но Кошка только жмурилась и не желала отвечать.
4Виктор нетерпеливо ждал начала нового сезона «Лучшего видео», но, когда передачи стали появляться записанными на приставке, оказался немного разочарован: программа искала новых героев.
У шоу была сложная схема отбора участников. Едва только новичок появлялся в программе, зрители начинали голосовать «за» или «против», и, как правило, он выбывал, не дожив и до второго сюжета. Но были и те, кто прорывался сквозь зрительское неприятие. Они становились претендентами на победу. Вопрос с призом Виктору был неясен. Возможно — судя по тому, что сам Виктор его не получил, — никакого приза и не было.
Из прошлого сезона в этот вместе с Виктором перешли еще двое. За них уже никто не голосовал, их показывали раз в неделю.
Третье место в прошлом сезоне заняла худенькая девчушка, по виду — подросток, из тех, кто никогда не взрослеет, а потом как-то сразу превращается в маленьких юрких старушек с ослепительно-белыми волосами.
Номер три была жутко нескладной, почти смешной. Ее было бы жалко, если бы Виктор не знал, что в конце каждой передачи покажут счастливый исход, который и будет реальным. Он позволял себе пренебрежительно посмеиваться над номером три.
В первом сюжете она перегрела на сковороде растительное масло, оно вспыхнуло. Номер три схватила чайник и плеснула на сковородку водой. Поднятый паром огонь конским плюмажем изогнулся по всей кухне, лизнул ее в лицо и завил волосы крохотными пепельными кудрями. Загорелась легкая занавеска, от нее занялись шкафчики и обои. Оранжевое марево заволокло экран. За ним метался обезумевший человек. Глупая была бы смерть, подумал Виктор.
Во втором сюжете номер три положила острый мясной нож на край стола. Нож поплыл в луже, образовавшейся из стекшей с мяса кровавой воды и пролитого подсолнечного масла, и нырнул в кухонное кресло, в подушки, под сброшенный фартук, под пакет из супермаркета. Заварив себе чашку чая, номер три села прямо на пакеты, подушки и нож. Кровь хлынула из бедренной артерии. Номер три схватилась за раненую ногу, в ужасе поднесла к глазам окровавленную ладонь, побледнела и упала в обморок. И эта смерть тоже казалась глупой, бытовой, кухонной.
Номером два был молодой испуганный толстяк с лоснящимся от пота лицом и мокрыми кругами под мышками. Он вызывал у Виктора жалость, гадливость и одновременно болезненный интерес.
Толстяк очень много суетился. Он любил и берег себя. В сюжетах о номере два всегда гибли другие люди. Толстяк не любил уходить в одиночестве.
В одном из сюжетов он сидел за столом на дощатой веранде в окружении большой компании молодых людей. Номер два ел, низко нагибаясь над тарелкой, и смешанная с майонезом слюна кипела в уголке его рта.
За плечом у толстяка была розетка, к которой прямо поверх стены шел витой электрический провод. В розетку был включен электрический чайник. Сидящая рядом с номером два девушка протянула руку и щелкнула кнопкой. Почти в тот же миг что-то вспыхнуло, огонь взбежал вверх по проводу, загорелись обои. Толстяк отшатнулся и охнул. Салат стал вываливаться у него изо рта. Все переполошились и повскакали с мест. Номер два тоже вскочил, закрыл голову трясущимися руками, пригнулся и рванул вперед, жалобно постанывая. Из-за него парень, схвативший плотное одеяло, никак не мог подойти к горящей стене. Он пытался отпихнуть толстяка, но тот упирался, словно сумоист. Старые обои отслаивались. Они горели легко, и огонь подбирался к дальнему углу, где стоял запасный газовый баллон…
Посмотрев несколько сюжетов с толстяком и девушкой, Виктор стал задаваться вопросом, чем все это кончится. Он видел, как они взрослеют от сюжета к сюжету, и ему стало интересно, что же будет, когда программа вплотную приблизится к настоящему моменту.
— Новый сезон «Лучшего видео» в самом разгаре, — сказала однажды ведущая, чуть подавшись вперед. — Заканчиваются отборочные туры, впереди большое голосование, и это значит, подходит время финальных сюжетов для победителей прошлого сезона.
Виктору не понравились слова «финальный сюжет» и то, как ведущая улыбнулась. Ему стало жутко.
Глава седьмая СЛАВА
1Вадим и Яна сидели во главе стола. С их лиц не сходили счастливые, немного глупые улыбки. И хотя в комнате было приоткрыто окно, щеки их были красными, словно от жары.
Вадим все время касался Яны под столом, Саша видела это, и ей было неприятно. Даже кусок не лез в горло.
Она чувствовала себя лишней и прекрасно понимала, что ее пригласили только за компанию с Полиной: будто Саша нужна была ей как костыль, или — хуже того — будто их воспринимали влюбленной парочкой.
Саше захотелось потихоньку вытянуть платок и нарисовать между Яной и Вадимом жирную резервную линию, чтобы они никогда больше не могли дотронуться друг до друга. К тому же Яна была ей неприятна и, хотя Саша никогда не видела ее прежде, казалась очень знакомой, будто лицом или манерами напоминала кого-то.
Саша почти дернула за уголок белого шелка. Ее голова уже кружилась от тяжелого запаха резинового клея, как вдруг компания пришла в движение. Первым встал Саша Григорьев, сосед Вадима по парте. Он прибавил звук на магнитоле и пригласил Полину танцевать.
Та стряхнула с лица прядь волос, так что смогла взглянуть на него одним глазом, задумчиво кивнула и стала выбираться из-за стола, высоко задирая красивые стройные ноги, чтобы преодолеть подлокотник. Другие тоже пошли танцевать, и Саша осталась на диване одна. Теперь она могла незаметно выйти из комнаты.
Саша выскользнула на кухню. Здесь было темно и прохладно, и был шанс, что ее не скоро хватятся. В большой комнате шумели гости. В маленькой по соседству с кухней звучала музыка, и раздавались приглушенные голоса. Кажется, к брату Вадима тоже кто-то пришел.
Саша включила маленький светильник над столом, огляделась и увидела немного грязной посуды возле раковины. Она стала мыть салатник. Размеренные движения и прохладная вода успокоили ее. Саше стало все равно, кто с кем целуется и кто кого любит. Она удивилась: никогда раньше не думала, что мытье посуды может так успокаивать. Но дело, конечно, было не в посуде. Просто Слава стоял тут, на кухне, и смотрел ей прямо в затылок. Его взгляд успокаивал, и это было похоже на действие теплого картофельного пара на больное горло.
— Привет, — сказал он.
— Привет. — Она провела пальцем по кастрюле изнутри, проверяя, не осталось ли следов присохшей еды. Сердце булькало, как суп, и к горлу подбирались пузырьки горячего воздуха. Саша почти не видела Славу и гадала, одет ли он в то черное пальто, или снял его в прихожей, как все нормальные люди. — Ты откуда здесь?
— Я пришел в гости, как и ты. Только не к Вадиму.
— К брату? — Саша выключила воду и повернулась.
Слава стоял в дверном проходе, и его фигура на фоне размытых бежевых тонов кухонной обстановки в рассеянном свете бра казалась яркой, словно художник решил разбить пастельный набросок вычерченным черной тушью силуэтом. Саша снова подумала, что Слава очень красивый: ярко-синие глаза, бледное лицо, черные волосы, черная одежда, пальто, сшитое словно для верховой езды, кожаный браслет с серебряными заклепками, на шее — бусы из чередующихся с белыми синих бусин. Он действительно нравился ей.
— Ты хочешь сказать, что пришел сюда случайно? — спросила Саша.
— Нет. Конечно, я пришел не случайно.
Слава замолчал, сел на узкий кухонный диванчик и оперся о край стола.
— Так… чего ты хотел? — Саша чувствовала, как по ее запястьям, скрещенным за спиной, стекают капли воды: она забыла вытереть руки.
— Я — ничего. Хочет всегда кто-то другой. Хочет, ведет, управляет. Ты заметила, как люди всегда яростно против фильмов и книг, где происходят всякие совпадения? Рояль в кустах, бог-из-машины — все это так презрительно произносится…
— Но это и правда выглядит глупо.
— Это выглядит глупо, потому что мы можем представить себе всю картину. В книге ты после трети прочитанного можешь обозначить несколько путей развития сюжета. И когда происходит совпадение — и лично я взял бы эти слова в жирные кавычки — наступает разочарование. Потому что ты видишь: раз автор сделал так, то этого пути героям не избежать.
— А в жизни?
— А в жизни все то же самое. Нам просто кажется, что жизнь сложнее, чем книга. Мы думаем: нет ничего предопределенного, но… Но стоит только посмотреть на прошлое, как видишь: вот она, случайность, которая все определила. А автор, подсунувший нам очередной рояль или очередного машинного бога, сидит за кулисами и хихикает: никому и в голову не придет попенять ему, что случайность такая нарочитая и подана так грубо и в лоб. Никто просто не знает, что автор есть. Все слишком гордые и считают себя слишком умными, чтобы признать, что играют в пьесе. Вот и всё.
Саша глянула за окно. Там тускло горел свет. Там, за окном, на призрачном подоконнике лежала Черепаховая Кошка. Саша вздрогнула. Это было совершенно неожиданно. Она и не знала, что окно ползет за ней, как панцирь за черепахой.
— Автор? А кто, по-твоему, автор? — глядя на Черепаховую Кошку, спросила Саша.
— Не знаю. — Слава стянул со стола вилку и стал крутить ее между пальцев. Вилка блеснула, отражая тусклый свет. Саша отвлеклась на блик и больше не могла отвести взгляда от Славиных рук. Ей хотелось стать вилкой и скользить у него между пальцев. Она украдкой коснулась щеки тыльной стороной ладони и почувствовала, что щека пылает.
— Не знаешь, кто автор? — переспросила она.
— Не знаю. Мне это неинтересно. Я играю в меру способностей и стараюсь одновременно поглядывать на сцену со стороны: мне интересно, чем кончится дело и какие повороты сюжета для меня приберегли.
— А если бы, — Саша снова взглянула на Черепаховую Кошку, — ты узнал, кто автор, что бы ты сделал?
— Ничего. — Слава рассеянно пожал плечами и тоже взглянул на окно, но, кажется, никого за стеклом не увидел. — А что актеры обычно делают с автором? Расточают комплименты или ненавидят — в зависимости от того, понравилась ли роль.
— Душно, — сказала Саша. — Тут очень душно.
У нее вдруг появилось ощущение, что ее обманули. Как будто Слава пообещал рассказать про Черепаховую Кошку — и не рассказал.
— И вообще, Полина, наверное, скоро придет посмотреть, что я здесь делаю: я ведь давно ушла. И Вадиков брат — как там его зовут? — ему ведь тоже не все равно, куда ты провалился.
— Я остановил время.
— Опять?
— Опять.
— Как просто у тебя это получается!
— Ну да, а чего тут сложного?
— И много ты еще умеешь?
— Да разные вещи. Ну вот, смотри.
У Саши за спиной распахнулась дверь навесного шкафчика. Звякнула вымытая ею тарелка: она поднялась в воздух и приземлилась на белой решетке сушилки.
Это было настоящее чудо: никаких платков, красок, сложных взаимосвязей — простая, конкретная работа.
— Ну а ты что можешь? — спросил Слава. — Ты ведь тоже что-то можешь, я знаю.
Саша не ответила. Она стояла и думала об одном: что же такое ее умение против его умений? Может быть, расписные платки со всеми их сложностями и тонкостями — лишь сомнительная заморочка? А может быть, летающие чашки — только шулерство и представление, рассчитанное на внешний эффект? И кем она будет, если расскажет Славе о воображаемом батике: бледной неудачницей или снобкой, которая кичится перед циркачом своим высоким искусством?
Саша промолчала.
Она сняла с крючка полотенце, тщательно вытерла и без того уже высохшие руки и отправилась в комнату.
Тут было тихо. Люди замерли. Висел в воздухе случайно оброненный кем-то кусочек огурца. Текущее из бутылки шампанское казалось наплывами прозрачного воска на невидимой свече.
Саша поймала себя на том, что улыбается: Слава не просто заставил их замереть. Казалось, он, как гениальный фотограф, нажал на кнопку именно в тот момент, когда картинка сложилась в композицию. Это было очень красиво.
Саша медленно пошла по дуге, как ходят обычно в музеях, рассматривая скульптуры. Слава стоял за ней в дверях — снова в дверях, словно там ему было самое место, — и улыбался.
Саша дошла до Вадима и Яны. Из-за Вадикова плеча она ясно видела, что под столом его рука приподняла Янину юбку и замерла глубоко под ней.
— Отпусти их, — сказала она Славе, но звук утонул в темном дверном проеме, а вокруг Саши уже смеялись, ели, пили, и кто-то громко рассказывал анекдот прямо ей в ухо.
2Гости разошлись в десять, Вадим пошел провожать Яну домой. Они шли бесконечно долго, потому что Вадим все время останавливался, чтобы дотронуться до нее или поцеловать.