Тьфу ты, чушь собачья!
Но ведь Саблин, правозащитник и кадровик, скончался после визита Даньки на «плюс первый»! От банального инсульта? — да. В его возрасте ничего особенного? — да. Все обыденно, только нас не проведешь... Он ел себя поедом, глядя, как закипает чайник, как Петр Леонидович возится с заварничком — и не мог произнести ни слова.
Спасибо дяде Пете: начал первым.
— Рановато, — бросил старик, грея руки у горячего заварничка. — Я надеялся, еще годик-другой обождем... Сейчас взрослеют поздно: в тридцатник у родителей на шее сидят. Что, тирмен, страшно живых людей убивать?
Данька моргнул, скис и признался честно:
— Страшно.
— А почему раньше не страшно было? Ты ведь не первый раз на «целевом выезде»...
— Я не знал. Не знал, что они живые! Я по мишеням стрелял!.. а они после... с жетонами...
— Ну, ты и в «нулевке», когда разную пользу себе отстреливал, не знал, а палил... Почему у меня ничего не спрашивал?
Ситуация странным образом вывернулась наизнанку.
Данька, желавший разоблачить злобный заговор, невинная овечка с винтовкой, подставленная коварными хитрецами, угодил чуть ли не под допрос. Петр Леонидович задавал вопросы тихо, скучно, кричать в ответ или бить кулаком по столу было бы глупо. И стыдно. Приходилось отвечать и прятать глаза.
— Там хорошо... в лесу.
— Ясно. Не стесняйся, тирмен: мне тоже там хорошо. Так и должно быть: нам хорошо, потому что делаем важное и нужное дело.
— Людей убиваем? — вырвалось у Даньки.
— Да, — без обиняков ответил старик.
Он принялся «женить» чай: переливать из заварничка в стакан и обратно. Казалось, это занимает его целиком, без остатка. Коричневая жидкость струилась, темнея с каждым разом; по каморке распространился приятный запах. После гадкой вони РЧС аромат чая казался и вовсе чудесным.
— Ты в курсе, что это такое?
Дядя Петя ногтем нацарапал на столе четыре буквы. Дерево столешницы с годами превратилось едва ли не в камень, следов от ногтя почти не осталось. Но Даньке не требовалось читать надпись. Точно такие же значки были вырезаны на стойке «нулевки». И не только на стойке.
— В курсе. Мене, мене, текел, упарсин. Ам-бре... аббревиатура. Первые буквы слов.
Старик взглянул на парня с нескрываемым интересом. Словно орден вручил.
— Удивил. Ну, оболтус, удивил, и все тут. Это теперь в физкультурном институте изучают? На легкой атлетике? Валяй дальше, умник. Что значит твоя аббревиатура?
— Исчислено, исчислено, взвешено и разделено. Это на стене у царя одного написали, Валтасара. Ночью написали, а утром приплыли: царство развалилось, царя зарезали. Кранты фирме, сливайте воду.
Машинально он повторил Леркины слова.
— В ту ночь, как теплилась заря, рабы зарезали царя, — сказал дядя Петя. — Не пугайся, я не сошел с ума. Это Гейне, «Валтасар». Его у вас в физкультурке уж точно не изучают. А вообще-то, братец, ты прав: как подсчитают до конца — кранты фирме. Понимаешь, Даниил...
Отхлебнув чая, дядя Петя уставился на фото, украшавшие стену.
— Там, где-то, все время считают. На каком-нибудь «плюс двенадцатом» или «минус тридцать втором» — считают, считают... Социализм есть учет и контроль. А-а, этого ты тоже не проходил. Другое поколение. Короче, считают живых и мертвых, души и тела, грехи и добродетели. Чиркают перышком, щелкают арифмометром, на компьютере работают... Честно говоря, я не знаю, что именно они считают и как. Но знаю другое: как только подсчитают, сведут концы с концами, дважды исчислят, взвесят и разделят — кранты фирме. Полные кранты, тут ты сто раз прав.
Старик зажмурился, прикрыв глаза: оба, а не один левый.
— И увидел я новое небо и новую землю, — процитировал он.
Данька помнил, откуда цитата: «Откровение Иоанна Богослова» произвело на него жуткое, знобящее впечатление своей непонятностью и обреченностью.
— Ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. Мы с тобой, Даниил, тирмены. Работники Великой Дамы. Если угодно, рыцари Ее. Потому что Великая Дама — единственная, кто не хочет новой земли и нового неба. Ее и старые устраивают. Великая Дама не желает остаться без работы. Нормальное желание, скажу честно...
Стены каморки надвинулись, грозя поглотить и выплюнуть наружу. В царство, которое ежедневно грозит рухнуть, если все будет исчислено, взвешено и разделено до конца. Данька мало что понял, но поверил. Такое с ним случалось впервые: не знание, но вера.
Если вдуматься, эти штуки вообще противоречат друг другу: вера и знание.
— Мы сбиваем сальдо и бульдо, дебет и кредит. Мешаем окончательному расчету. Мы — тирмены. Мы стреляем в «плюс первом», в тайном тире Великой Дамы, и аудиторы опять начинают считать. Налоговая путается в накладных. Судьи принимают к рассмотрению новые документы, то ли истинные, то ли липовые. Проверка, подсчет, и снова, и по кругу... Пока это длится, царство стоит на ногах. Мы подставляем царству плечо.
— Убивая людей?
— Те, кому на роду написано жить, останутся жить. Хоть сто тирменов выйди на огневой рубеж — промахнутся. Дистанция окажется чрезмерной, пистолет даст осечку, пуля уйдет в «молоко». Не считай Великую Даму дурой. Те, кому на роду написано умереть, умрут. И для этого тирмены не нужны. Но есть малая толика, крупица, горстка...
Дядя Петя двумя руками огладил короткий, совсем седой «ежик». Казалось, он схватился за голову, недоумевая, как малая толика способна повлиять на великую бухгалтерию. Следя за ним, Данька выпил залпом полстакана чая, не чувствуя вкуса и не обжигаясь.
Верить, не понимая, было жутко и сладко.
— Есть люди, с которыми не все ясно. Он может остаться жить, а может умереть. В Книге Бытия на его строчку посадили кляксу. Капнули горячим чаем, и текст расплылся. Писарь был пьян и допустил ошибку. Это люди случая. И Великая Дама шлет нас, тирменов: бросить на чашку колеблющихся весов нашу пулю. Мы стреляем, и проверка начинается по новой: что да как, почему да отчего...
— Мы — киллеры?
— Нет. Мы — тирмены. Тирмен не в силах стать киллером, убийцей по заказу. Мы работаем на Великую Даму, и больше ни на кого. Некоторые пытались, но не смогли. Мой первый учитель, Леонид Пантелкин, — старик говорил еле слышно, вынуждая собеседника ловить каждое слово, — даже сделавшись уполномоченным ЧК, отказывался участвовать в расстрелах. Но однажды сорвался. Как итог, он частично сошел с ума, утратил способности тирмена, и его голову выставили в витрине магазина. Адмирал Канарис... Ну, ты его знаешь. Пожалуй, лучший тирмен, какого я видел. Андрей Канари стал Адмиралом Канарисом после того, как решил пострелять на свое усмотрение. Не беспокойся, Даниил: кроме как в «плюс первом» или спасая свою жизнь, тебе стрелять не придется. А «плюс первый» ни один суд мира не зачтет в обвинение.
— Но почему — убивая? Почему только — убивая?!
— Не считай Великую Даму дурой, — повторил старик, отставляя прочь стакан. Блики от лампочки играли на тяжелом подстаканнике. — И не меряй всех рыцарей Ее на один манер. Поехали, я тебя познакомлю кое с кем.
— Ага, — кивнул Данька, плохо представляя, с кем его будут знакомить.
Не с Великой же Дамой, в самом деле?
Дядя Петя молча вышел из тира, думая о чем-то своем.
6.— 3-забыл! — Артур виновато вздохнул. — Ск-клероз, он же маразм. Хотел тебе приличного чая п-принести. Мне секретарша красный к-китайский покупает...
— Не барствуй! — наставительно заметил старик. — С ногой что-то делать будешь? Сколько можно хромать?!
Артур нахмурился:
— Валюха... Валентина, жена... Оп-перацию советует. Есть в М-москве профессор-ортопед... А все ты, дядя Петя! Ты виноват!..
От удивления старик чуть не выронил железный чайничек. Грехов он числил за собой немало, но в душманах служить не приходилось.
— Т-ты! — упрямо повторил Королек. — Как ты м-меня из т-тира выставлял, а? Дела на руках н-не имею, чем-то с-серьезным заняться надо... Говорил? В с-спину выталкивал, п-пугал дурдомом. Д-дело, дело.... В-вот и занимаюсь. Делом, блин!..
Петр Леонидович окинул взором исполнительного директора, враз потерявшего всякую бодрость. То ли знакомые стены тира, куда Артур не заходил года полтора, повлияли, то ли посерьезнее причина есть.
Причина с большими ушами.
— Чего от тебя Калинецкая хочет?
Сказал — и не обрадовался.
Артур скривился, взмахнул рукой:
— П-педер сухте!
Жилистый кулак впечатался в стол.
— Сука! С-сука! Сухте!..
Оставалось с надеждой посмотреть на спасенную некогда Настасью Кински. Может, образумишь? Женщина все-таки! Грустен был ответный взгляд киноактрисы. Если ты, тирмен, спасовал, куда мне, слабой?
— Допустим, — кивнул Петр Леонидович, когда Артур иссяк. — Давай для ясности: я эту... Кали на дух не переношу. Только прежде чем...
Хотел сказать: «Судить». Передумал.
— ... с дерьмом человека смешивать, встань на его точку зрения.
— К-кочку, — буркнул исполнительный директор.
— Пусть кочку. А вдруг соображалка лучше заработает? Значит, это Калинецкая тебя в начальники вывела... Понятное дело, ей верные люди нужны. Борис Григорьевич болен, сколько протянет — неведомо. Она — наследница, Черная Вдова. С кем работать прикажешь? Кто у нее под рукой? Вовик и Тимур, братья-акробатья? А ты ей парк грудью прикроешь, словно амбразуру. И через Союз ветеранов подсобишь, если что. Ты, как я понимаю, не спорил, когда предложили? Согласился?
Плакала сегодня Калинецкая, за «Бобу» просила. В голос, по-бабьи, рыдала, чуть ли не в ноги падала. Видно было: не врет ушастая. И в самом деле к горлу беда подступила. Старик особо не расчувствовался, но помочь обещал. Вот только «Тойоту» Кали-безутешная зачем-то к самому фонтану подогнала. Вдоль центральной аллеи, с ветерком.
Вроде как намекнула.
— С-согласился, — вздохнул Артур, скребя ногтем гладко выбритый подбородок. — Почему бы и нет? П-помочь — ладно, рука руку моет, н-не нами придумано. Разберемся! Только на хрена, дядя Петя, она под тебя к-клинья подбивает? Расскажи да расск-кажи: что и зачем у в-вас в тире творится? К-как учимся, как целимся, что вместо м-мишеней видим. Вроде как я ей Мальчиш К-кибальчиш, а ты, дядя Петя, военная т-тайна.
Старик даже чаем поперхнулся от удовольствия. Сравнил, однако!
— «Нет ли, Мальчиш, тайного хода из вашей страны во все другие страны, по которому как у вас кликнут, так у нас откликаются... » Артур, извини, но мы с тобой друг друга в дураках, кажется, не числим...
— Ха! — подхватил отставной сержант.
— Все, что ты в тире видел и слышал, узнать несложно. Вон у нашего вице-мэрчика любимые друзья, и те в информации купаются... Денег у мадам Кали хватает, тиров в стране много. С миру по нитке — голому петля. Узнала. И в какой банк она с этим знанием пойдет?
Не Королька старик спрашивал — самого себя. Насчет Артура он был спокоен. Горяч парень, да непрост. Нужное скажет, лишнее придержит. А если сглупит, распустит язык... Еще в Секторе статистики о подобном разговоры велись. Андрей Канари спрашивал, строгий товарищ Иловаев ответ давал, а остальные к обсуждению подключались. И каждый раз сходились на одном и том же. Легко прижать к ногтю мальчишку-ученика, взять за душу, вытрясти рассказку про лица-мишени, про выстрел-удачу. А дальше? Первая линия обороны — тирмен. Не даст учитель кадета в обиду, костьми ляжет.
... С костьми, правда, еще вопрос. По-разному кости ложатся.
Но это первая линия, отряд прикрытия. А что скажут умники, когда в гости пожалует Великая Дама? Услышит смелый да резвый музычку в пустом июньском лесу, почует ветерок от Ее вуали...
Выходи, кому по силам. Ратоборствуй!
Ну, допустим, найдется и среди тирменов паршивая овца. Предаст, продаст, выдаст по глупости, растечется лужей по жаркой бабьей простыне. Что дальше? Изменнику в заветный лес больше хода нет. Не пустят. Как не пускают Андрея Канари, продавшего тирменское первородство за пешаварскую похлебку. Двадцать лет пайку расхлебывает...
Не войти и чужаку на «плюс первый», в Ее владения. Разве что в качестве мишени? — листиком на дерево, шмелем над травой.
«Кто я? Я — твой друг... »
Вечная загадка тирмена: куда уходят те, кто отдал половинку жетона с четырьмя буквочками-паучками? Не знали — до поры до времени, когда своим собственным жетоном делиться придется. И Кондратьев не знал. Но предателям не завидовал.
— Короче, Артур... Панику брось, отнесись спокойно. Спрашивает — отвечай. Как именно отвечать, сам догадайся, не маленький. А насчет работы... Думай. Можешь, конечно, все бросить, уехать куда-нибудь в Шепетовку, на стройке лопатой махать. Только учти, в Шепетовке свои Зинченко с Калинецкой найдутся...
Хотел завернуть про умение рыть окопы (они же тайные ходы в другие страны) под огнем противника, но не успел.
— 3-зохри м-моро!..
Опять кулаком по столу! Чуть стакан с чаем не свалился.
— Умный ты, дядя Петя, д-да? А если умный, с-скажи, как жить. Мне — жить! Валюха... Валентина, жена м-моя... Калинецкая нас на Багамах свела, п-понимаешь? Не сама, через подругу, в-вроде случайно. На днях узнал, донесли д-добрые люди... Номер этой т-твари нашел — в Валюхиной мобиле. Валюха м-меня т-тоже про тир да про мишени мытарит: что да к-как?! П-понял, дядя Петя? Шпионку в постель подложили! И что мне теперь д-делать? Стреляться? В нее стрелять? С-скажи! Я ведь ее л-лю... Люб-блю!..
Петр Леонидович перевел взгляд с растерянной Настасьи Кински на Артура. Не на исполнительного директора, Королька в дорогом кашемире. На другого — с фотографии. Бравый сержант перед дембелем: веселый, довольный жизнью, панама сдвинута на ухо...
Сломали парня, душманы! Все, как ты, ушлый чекист Карамышев, объяснял: не через деньги, значит, через бабу. П-педер сухте!
А если ушастая Кали за Даньку всерьез возьмется?
— Чего д-делать, посоветуй?! Ты не отворачивайся, д-дядя Петя, ты с-советуй!..
Отвернулся тирмен. Принялся нужные слова искать.
Только где их найти, нужные?
«Все равно погоришь, Кондратьев. И тому две причины есть... »
Петр Леонидович еще не знал, что скоро, не пройдет и пары часов, в тир явится Даниил, который Не-Пророк. Явится не отвечать на вопросы, а задавать.
7.— На трамвае доедем, — заявил Петр Леонидович в ответ на Данькину идею взять такси.
Спорить со стариком Данька не стал. Глупо размениваться на мелочи, когда речь идет о вещах очень даже серьезных. Каждый ли день выясняешь, что ты, оказывается, особо изощренный киллер? — что бы там дядя Петя ни рассказывал о Пантелкине и Канарисе... Мало того, еще и удовольствие от процесса получаешь. Это уже маньяк какой-то выходит!
Он, Данька, — маньяк?! Да нет вроде... Или настоящие маньяки тоже себя нормальными считают? А знакомые потом удивляются: «Никогда бы не подумали! Такой с виду приличный, вежливый, а правозащитника Саблина из «Драгуновки» пристрелил... »
Дождавшись «зеленого человечка», они пересекли Сумскую и подошли к кругу «пятерки». Трамвая не было. Петр Леонидович молчал, давая понять, что до прибытия на место вступать в разговоры не намерен.
Данька набычился и отвернулся.
Реальный октябрь, в отличие от дождя на «плюс первом», радовал солнцем, прозрачной, до стеклянного звона, голубизной неба. Шуршали под ногами, летя по сухому асфальту, опавшие листья. Горькой ностальгией пахла осень, суля краткие теплые денечки «бабьего лета». Погромыхивая на стыках рельсов, подкатил трамвай. Отчаянно зазвенев на заполошную бабку с тележкой, сунувшуюся на рельсы, «пятерка» остановилась, распахнув двери. Наружу повалила негустая толпа.
— Тут близко, — буркнул Петр Леонидович, забираясь в вагон. Данька последовал за ним. Демонстративно сел не рядом, а через одно сиденье, благо свободных мест хватало. Вспомнил о билетах. Когда он в последний раз ездил на трамвае? Где теперь берут билеты? У водителя?
Эх, надо было грамоту из мэрии взять! — ехал бы бесплатно, как герой...
Вопрос с билетами решился просто: в вагоне обнаружилась женщина-кондуктор. Петр Леонидович предъявил ей какое-то удостоверение (пенсионное? ветеранское?), а Данька получил сдачу с мятой гривны и белый огрызок билета. Белый, значит, билет. Номер на огрызке делился на три. Такие номера папа называл счастливыми, но Данька не верил в приметы.
Двери закрылись, трамвай, коротко звякнув, тронулся с места и покатил по маршруту. Мимо плыли дома, заборы, облетающие деревья, машины, бигборды с предвыборной агитацией... «Бигморды», как язвил дядя Лева. Еще один поворот. Движется назад громада студенческого общежития «Гигант»...
— Вставай. Приехали.
«Iнститут медичної радiологiї iм. СП. Григор'єва» — прочел Данька на табличке, черной с золочеными буквами, украшавшей вход в большое серое здание.
Первое, что бросилось в глаза в холле института, — огромная жизнерадостная надпись: «БУФЕТ». Видимо, врачи и пациенты без буфета себе жизни не мыслили. Петр Леонидович уверенно направился к дежурной — пожилой даме в белом халате, сидящей за столиком в углу.
— Здравствуйте. Поплавский Виталий Павлович на работе?
Ага, на работе, подумал Данька с непонятным злорадством. Воскресенье сегодня. Выходной. Спит твой Поплавский и сопит в две дырки. Зря мы трамвай гоняли.
Дежурная принялась деловито листать толстый потрепанный журнал.
— Второй этаж, двадцать третий кабинет. Вон в ту дверь, — она указала в глубь холла, — и по лестнице наверх.