Ограниченное движение бедренной кости в тазобедренном суставе и источник сильной боли, нащупанный при осмотре, когда Мунго находился в сознании, подсказали, где искать. Робин решительно воткнула указательный палец в ткани над выскобленным участком кости: судя по направлению выстрела – спереди и вверх, – пуля должна быть где-то здесь.
Наткнувшись на сопротивление, Робин попробовала в другом месте – еще и еще раз, пока не нащупала узкое отверстие в горячей плоти. Палец вошел на всю длину и натолкнулся на что-то твердое. Не исключено, что это головка бедра или нижний выступ тазовой кости, тем не менее Робин взяла скальпель.
Тоненькая струйка крови брызнула в лицо, прежде чем Робин успела пережать перерезанный сосуд. Несмотря на вновь накатившую тошноту, Луиза твердой рукой вытирала кровь, чтобы Робин могла резать дальше. Словно наводнение, прорвавшее дамбу, из разреза хлынул густой желтый поток, в котором виднелись частички металла, гниющие шерстяные нити и прочий мусор.
– Слава Тебе, Господи! – прошептала Робин и подняла руку: в пальцах, с которых капал вонючий желтый гной, был твердо зажат бесформенный комочек свинца.
Близнецы давно обнаружили полную книг сокровищницу, которую Робин хранила в закрытом на ключ комоде у себя в спальне. Разумеется, приходить сюда удавалось только тогда, когда старшие были чем-то заняты: например, когда король Бен вызывал родителей в Булавайо, Салина готовила, а Кэти рисовала или читала. Тогда близнецы тайком проскальзывали в спальню, ставили к стене стул, Вики влезала на плечи Лиззи и дотягивалась до ключа.
В комоде было больше пятидесяти книг – к сожалению, в основном без картинок. Такие книги оказались неинтересными: усилия близнецов расшифровать текст часто разбивались о рифы трудных слов. Иногда, именно в тот момент, когда повествование становилось ужасно интересным, попадались целые абзацы на иностранном языке – наверное, на латыни или греческом. Такие фолианты близнецы не трогали, а вот книжки с картинками стали запретным лакомством, которое опасность и сознание вины делали еще слаще. В одной из них было нарисовано, как устроены женщины внутри – с ребенком и без ребенка – и как младенец появляется на свет.
Больше всего близнецы любили книжку, которую прозвали «Книга дьявола», где на каждом развороте – яркая, реалистичная и выразительная иллюстрация мучений грешников в аду. В этом издании Данте художник словно смаковал обезглавленные тела, выпущенные кишки, раскаленные щипцы, крючья, вывалившиеся языки и выпученные глаза. Мимолетный взгляд на этот шедевр гарантировал, что близнецы проведут большую часть ночи, прижавшись друг к дружке под одеялом и дрожа от восхитительного страха.
Однако сегодня тайный визит в спальню родителей производился в интересах науки – в противном случае близнецы никогда бы не пошли на такой риск, пока Робин Баллантайн остается в Ками.
Они выбрали время утреннего приема пациентов, когда мама в церкви, отец убирает свинарник, а Салина и Кэти заняты по хозяйству.
Налет производился с давно отработанной четкостью. Близнецы оставили свои книги для чтения на обеденном столе, вылетели за дверь и достали ключ – времени на это ушло ровно столько, сколько требуется, чтобы сделать глубокий вдох. Лиззи встала на страже у окна, наблюдая за кухней, церковью и свинарником. Вики залезла в комод, вытащила «Книгу дьявола» и открыла на нужной странице.
– Вот! – прошептала она. – Говорила же я тебе!
Вики была права: это он – Сатана, Люцифер, Повелитель преисподней. Без рогов. Все мелкие демоны с рогами – все, кроме самого Дьявола. Зато у него есть хвост – великолепный хвост, расширяющийся на конце, как наконечник ассегая матабеле.
– На этой картинке он бородатый! – заявила Лиззи, не желая сдавать позиции.
– Наверное, сбрил бороду, чтобы нас обмануть! – ответила Вики. – Посмотри-ка!
Вытащив из волос шпильку, она прикрыла округлым черным кончиком глаз Люцифера. Сходство стало поразительным: густые черные кудри, широкий лоб, орлиный нос, пронзительный взгляд из-под изогнутой брови и улыбка – та самая дьявольски насмешливая улыбка.
Лиззи задрожала от сладкого ужаса: Вики права, это он и есть!
– Салина-малина! – предупреждающе прошипела Вики, заметив выходящую из кухни сестру.
К тому времени, когда она перешла двор и заглянула в столовую, близнецы уже положили книгу на место, заперли комод, вернули ключ в тайник и вновь склонились над учебниками.
– Молодцы! – нежно улыбнулась им Салина. Иногда сестренки просто ангелочки! – Какие вы сегодня послушные!
Она вернулась на кухню.
– Куда он его прячет? – тихонько спросила Лиззи, не поднимая головы.
– Что прячет?
– Хвост.
– Пошли, я тебе покажу! – Вики встала из-за стола.
Наполеон, старая дворняга, спал на солнышке у дверей. Позвонки у него выпирали, шерсть на морде поседела. Время от времени ему снились кролики и цесарки, и тогда задние лапы пса конвульсивно подергивались, а из-под хвоста вырывалась струя зловонного запаха.
– Ай-ай-ай, Наполеон! – громко сказала Вики. – Плохой пес! Нехорошо!
Оскорбленный несправедливым обвинением, Наполеон вскочил, приподняв верхнюю губу в жалкой льстивой улыбке. Его длинный тонкий хвост свернулся между ног, поджатый к животу.
– Вот как он его прячет – точно так же, как Наполеон! – заявила Вики.
– Откуда ты знаешь?
– Если посмотреть внимательно, то можно увидеть, как хвост выступает впереди.
Сосредоточиться на уроках не удавалось, и в конце концов Лиззи не выдержала:
– Интересно, можно ли увидеть его хвост?
– Как?
– Если мы… – Объясняя свой план, Лиззи вдруг замолкла на полуслове, сообразив, что им вряд ли удастся незаметно просверлить дырочку в задней стене уборной, а тем более убедительно объяснить мотивы подобного поступка – особенно маме.
– Скорее всего дьяволы, как феи, просто не ходят в туалет. – Вики на корню зарубила план сестры.
Близнецы замолчали. Обрадованный, что незаслуженное обвинение ничем не грозит, Наполеон улегся и задремал. Идея казалась забытой, пока Вики не подняла голову – в ее глазах горела решимость.
– Мы у него спросим!
– Но мама запретила с ним разговаривать… – заикаясь, выдавила Лиззи, зная, что возражения бесполезны: огонек в глазах сестры был ей хорошо знаком.
Через десять дней после извлечения пули Робин пришла в домик для гостей с костылем из твердой древесины мопане.
– Мой муж сделал его для вас, – сказала она Мунго Сент-Джону. – Вы должны им пользоваться постоянно.
В первый день Мунго с трудом обошел двор – в конце прогулки он побледнел и покрылся потом. Робин проверила рану: швы не разошлись, но мускулы бедра усохли и стянулись, сделав больную ногу на дюйм короче здоровой. На следующее утро Робин снова наблюдала за прогулкой пациента – Мунго двигался свободнее.
Через пятнадцать дней она сняла последние швы: шрам оставался ярко-красным и выпуклым, однако нагноения не было. Похоже, рана зажила первичным натяжением – использование сильного антисептика на живой ткани оправдало себя.
Через пять недель Мунго отказался от костыля, перейдя на крепкую палку, и пошел по тропе, огибавшей холм позади миссии.
Каждый день он уходил немного дальше и гулял чуть дольше. Как хорошо вырваться на волю, сил нет терпеть ледяную холодность Луизы, прерываемую ссорами!
За острым северным гребнем холма Мунго нашел естественную площадку, где можно было сидеть на глыбе серпентина, как на скамейке, под сенью великолепных раскидистых ветвей старого свинцового дерева и смотреть на покрытую травой холмистую равнину, простирающуюся до голубоватого силуэта дальних холмов, за которыми стоял крааль Лобенгулы.
Мунго чувствовал, что там можно поживиться. Это был инстинкт акулы, которая чует добычу на глубине и расстоянии, недоступным обычным органам чувств. Инстинкт редко подводил его. Было время, когда он решительно хватался за любую возможность, безжалостно используя все свои силы и навыки.
Сент-Джон сидел под деревом, упираясь подбородком в руки, положенные на набалдашник трости, и возвращался мыслями к своим победам: огромным кораблям, на которых плавал через океаны, перевозя сокровища – чай, кофе, специи и полные трюмы черных рабов. Он вспоминал богатые плодородные земли своих имений, сладкий запах плантаций сахарного тростника во время сбора урожая, груды золотых монет, кареты и породистых лошадей – и, конечно, женщин. Много женщин, может быть, даже слишком много: именно они довели его до такого состояния.
Наконец Мунго позволил себе подумать о Луизе. Она заставляла его гореть огнем – и чем чаще он пытался потушить это пламя, тем сильнее оно разгоралось. Луиза ослабляла и отвлекала его, мешая безжалостно достигать цели, как в прежние времена.
Ее отцом был один из надсмотрщиков на огромных плантациях Сент-Джона в Луизиане. Когда девушке исполнилось шестнадцать, Мунго позволил ей выезжать лошадей жены; в семнадцать – взял в дом в качестве компаньонки и горничной жены; в восемнадцать – изнасиловал.
Ее отцом был один из надсмотрщиков на огромных плантациях Сент-Джона в Луизиане. Когда девушке исполнилось шестнадцать, Мунго позволил ей выезжать лошадей жены; в семнадцать – взял в дом в качестве компаньонки и горничной жены; в восемнадцать – изнасиловал.
В соседней спальне жена изнемогала от очередного приступа мигрени, а Мунго срывал с Луизы одежду, охваченный безумием, которого не испытывал никогда раньше. Она отбивалась с яростью, унаследованной от индейских предков, но каким-то извращенным образом ее сопротивление возбуждало его не меньше, чем вид крепкого молодого тела под разорванной одеждой. Луиза расцарапала ему грудь, искусала до крови, но не проронила ни звука, хотя на один-единственный крик прибежала бы хозяйка или слуги.
В конце концов Мунго удалось повалить девушку на толстую шкуру белого медведя посреди комнаты – обнаженную, не считая обрывков нижней юбки, прикрывавших длинные стройные ноги. Он налег на Луизу всем телом, раздвинул ей ноги и вошел в нее.
Только тогда она заговорила. Обхватив его руками и ногами все с той же дикой яростью, Луиза прошептала хриплым, прерывающимся голосом: «Я люблю тебя, я всегда тебя любила и всегда буду любить!»
Когда на них двинулись армии Севера, жена забрала детей и сбежала в родную Францию, а Луиза осталась с ним: если удавалось, сопровождала в походах, если нет, то ждала, ухаживая за ранеными в госпитале Армии конфедератов в Гальвестоне. Там-то она и выходила его, принесенного с поля боя наполовину ослепшим и жутко израненным.
Луиза поехала с ним, когда он в последний раз вернулся в Фэрфилдс, разделив его отчаяние при виде сожженных полей и разрушенного дома, – и с тех пор всегда была рядом.
Если бы не она, возможно, сейчас все было бы иначе: ее присутствие ослабило его, притупило решимость. Сколько раз он чуял хороший шанс – шанс вернуть себе все, но каждый раз Луиза заставляла его колебаться.
«Я перестану тебя уважать, если ты сделаешь это», – однажды сказала она.
«Мунго, я не ожидала, что ты на такое способен. Это неправильно, это аморально».
Постепенно ее отношение менялось. Иногда, после очередной неудавшейся попытки разбогатеть, она холодно смотрела на него – с этаким ледяным презрением.
«Почему ты не уйдешь от меня?» – настойчиво спросил он тогда. «Потому что люблю тебя, – ответила Луиза. – И порой очень об этом жалею».
В Перте он заставил ее сыграть роль приманки, заманить намеченную жертву – и тогда Луиза впервые взбунтовалась. Она отправилась верхом к обманутому человеку, чтобы лично предупредить его. Пришлось бежать, уплыть на маленькой торговой шхуне всего за час до прибытия констеблей с ордером на арест Мунго.
С тех пор Сент-Джон не доверял ей, хотя уйти так и не решился: оказывается, она все еще нужна ему. В Кейптауне Мунго наконец получил письмо – одну из пяти копий, отправленных его шурином, герцогом де Монтихо, на каждый из адресов, где проживал Сент-Джон с тех пор, как уехала жена. Миссис Соланж Сент-Джон простудилась во время верховой прогулки и в пять дней умерла от пневмонии. Ее дети остались на попечении герцога, учились вместе с его собственными, и де Монтихо намекал, что не позволит Мунго их забрать.
Наконец он был свободен и мог выполнить данное Луизе обещание: они оба стояли на коленях перед алтарем в лондонской церкви Святого Мартина-на-полях, и Мунго торжественно поклялся перед Богом, что женится на Луизе, как только сможет.
Перечитав письмо шурина трижды, Мунго поднес его к пламени свечи, потом растер пепел в мелкий порошок и не сказал Луизе ни слова: она до сих пор верила, что он женат, их отношения кое-как продолжались, становясь все более натянутыми.
Даже когда Луизы не было рядом, она все равно оказывала на него влияние: на темном перекрестке к югу от Кимберли, несмотря на блеск алмазов в руке Хендрика Нааймана, Мунго не смог выбросить из головы презрение в ее глазах и ледяные слова, слетающие с прелестных губ. Тень Луизы заставила его промахнуться – его, опытного стрелка! Он выстрелил на долю секунды позже и чуть в сторону: бастаард остался жив. А толку-то? Луиза все равно разозлилась до предела.
Когда он, едва держась в седле, на раненом спотыкающемся жеребце вернулся туда, где она ждала, и увидел ее лицо в лунном свете… Да, Луиза подхватила его, не дав упасть с лошади, перевязала раны и отправилась за помощью, но Мунго понял, что они перешли какую-то черту, откуда уже не вернуться.
Словно в подтверждение его догадки, он увидел, как Зуга Баллантайн смотрит на Луизу, – Мунго хорошо знал этот взгляд. За прошедшие годы многие мужчины смотрели на Луизу такими глазами, однако на этот раз она открыто, не скрывая своих чувств, ответила на него.
Во время долгого путешествия на север Луиза шла рядом с повозкой, в которой лежал раненый Мунго, и он задал вопрос, а она и не думала ничего отрицать.
– По крайней мере Зуга – человек чести.
– Тогда почему ты не уйдешь от меня?
– Ты прекрасно знаешь, что я не могу оставить тебя сейчас, в таком состоянии…
Она не договорила, и они больше не касались этой темы, хотя по ледяному молчанию Луизы он чувствовал, что ее мысли заняты другим мужчиной. Мунго знал: как бы ни была несчастна женщина, она редко разрывает отношения, если у нее нет более привлекательной перспективы. Теперь такая перспектива у Луизы появилась, и оба это сознавали.
Мунго задумался: интересно, позволит ли он ей уйти, если Луиза наконец решится на это? Совсем недавно он скорее убил бы ее, но с тех пор, как они добрались до Ками, события стали развиваться с ошеломляющей быстротой. Дело шло к развязке, и Мунго чувствовал, что кончится взрывом.
Он позабыл, как сильно его когда-то привлекала Робин Баллантайн, но теперь ему об этом живо напомнила зрелая женщина, Робин Кодрингтон, – еще неотразимее, чем во времена девичества. Ее сила и уверенность обеспечат надежную гавань человеку, до смерти уставшему от жизненных бурь и невзгод.
Сент-Джон знал, что Робин – доверенное лицо короля матабеле. Если интуиция его не обманывает, то для получения ожидающих на севере сокровищ посредничество Робин в общении с королем будет неоценимо.
Было и еще кое-что – другая, темная, потребность владела его душой. Мунго Сент-Джон никогда не забывал и не прощал обид. С точки зрения Мунго, все несчастья долгого, беспросветного периода неудач начались именно с захвата «Гурона» у мыса Доброй Надежды крейсером королевского флота под командованием Клинтона Кодрингтона. Слабым местом Кодрингтона была его женщина – через нее Мунго сможет отомстить, и эта мысль обладала странной привлекательностью.
Он вздохнул, покачал головой и, опираясь на трость, поднялся. Перед ним возникли две маленькие фигурки. Мунго любил представительниц прекрасного пола любого возраста. Этих двух милашек он обычно видел только издалека или мимоходом, но они возбуждали в нем родительский инстинкт: его младший сын примерно такого же возраста. Кроме того, присутствие близнецов отвлекало от мрачных мыслей, давая желанную передышку от одиночества последних недель.
– Добрый день, юные леди. – Он улыбнулся и поклонился так низко, насколько позволяла раненая нога.
Неотразимая улыбка Мунго заставила девочек немного расслабиться, хотя бледные лица оставались застывшими, огромные испуганные глаза не отрывались от ширинки его брюк. Через несколько секунд Мунго Сент-Джон потерял самообладание и смущенно переступил с ноги на ногу.
– Чем я могу служить? – спросил он.
– Сэр, мы хотим увидеть ваш хвост.
– Вот как! – Мунго знал, что никогда не следует показывать замешательство перед дамами – не важно, какого возраста. – Вам не полагается знать об этом, верно?
Они дружно закивали, по-прежнему заинтересованно разглядывая его ниже пояса. Вики была права: там явно что-то есть!
– Кто рассказал вам об этом? – Мунго снова сел, чтобы не смотреть на них сверху вниз, и заметил, что девочки явно расстроились.
– Мама сказала, что вы дьявол, а мы знаем, что у дьявола есть хвост.
– Понятно, – кивнул Мунго, невероятным усилием воли подавляя желание расхохотаться. С серьезным видом он ответил тоном заговорщика: – Никто, кроме вас, об этом не знает. Вы ведь никому не скажете?
Мунго вдруг понял, как ему пригодились бы союзники в Ками – две пары острых глаз, которые замечают каждую мелочь, и длинные ушки, которые все слышат.
– Мы никому не расскажем, – пообещала Вики. – Если вы нам покажете.
– Не могу.
В ответ немедленно раздался вопль разочарования.
– Почему?
– Разве мама не научила вас, что показывать нагое тело другим – грех?
Близнецы переглянулись, и Вики неохотно признала:
– Научила. Нам нельзя даже на самих себя там смотреть. Лиззи за это отшлепали.
– Вот видите! – кивнул Мунго. – Давайте-ка вместо этого я лучше расскажу вам, как получил свой хвост.
– Расскажите! – захлопала в ладоши Вики. Близнецы расправили юбки и сели по-турецки на землю у ног Мунго. Если на свете есть что-то лучше секретов, то это истории, а Мунго Сент-Джон знал множество удивительно страшных, кровожадных историй, от которых наверняка приснятся кошмары.