– Вот видите! – кивнул Мунго. – Давайте-ка вместо этого я лучше расскажу вам, как получил свой хвост.
– Расскажите! – захлопала в ладоши Вики. Близнецы расправили юбки и сели по-турецки на землю у ног Мунго. Если на свете есть что-то лучше секретов, то это истории, а Мунго Сент-Джон знал множество удивительно страшных, кровожадных историй, от которых наверняка приснятся кошмары.
Каждый день после полудня он приходил к свинцовому дереву, где уже ждали близнецы, плененные его очарованием, околдованные потрясающими рассказами о привидениях, драконах, злых ведьмах и прекрасных принцессах, которых Мунго всегда наделял волосами, как у Вики, или глазами, как у Лиззи.
После сказки Мунго деликатно выспрашивал, как обстоят дела в Ками. Обычно ему сообщали, что Кэти начала писать портрет кузена Ральфа по памяти и что, по единодушному мнению близнецов, Кэти не просто вздыхает по Ральфу, а – представляете, какой ужас? – прямо-таки сохнет по нему!
Мунго узнал, что король Бен приказал всему семейству посетить церемонию чавала в новолуние, и близнецы испытывали нездоровый интерес к ритуальному жертвоприношению черного быка.
– Они убьют его голыми руками! – восторгалась Вики. – В этом году нам исполнилось одиннадцать, и мама разрешит на это посмотреть!
Мунго в подробностях сообщали, как за ужином папа спросил у мамы, долго ли еще «этот флибустьер» задержится в Ками. Пришлось объяснить близнецам, что флибустьер – это как Робин Гуд, только на море.
Однажды Лиззи объявила, что король Бен снова «комбисиле» вождям. Ганданг, брат короля, рассказал Джубе, своей жене, а она – маме.
– Что такое «комбисиле»? – спросил Мунго.
– Это значит, что он показал им.
– Что показал?
– Сокровище! – вмешалась Вики.
– Я сама расскажу! – с негодованием набросилась на сестру Лиззи.
– Хорошо, Лиззи. – Мунго с интересом наклонился вперед, снисходительно улыбаясь. – Ты расскажешь.
– Это секрет! Мама говорит, что если другие, плохие, люди узнают, то королю Бену придется плохо. Могут прийти грабители.
– Пусть будет секрет, – согласился Мунго.
– Обещайте, что никому не расскажете!
Не успел он дать торжественную клятву, как Лиззи уже выболтала все, боясь, как бы сестра не опередила.
– Король показывает вождям алмазы. Жены мажут его с головы до ног жиром и украшают алмазами.
– Откуда король Бен взял столько алмазов? – Мунго очень хотелось верить рассказу девочки, но звучал он невероятно.
– Матабеле приносят их из Кимберли. Джуба говорит, что на самом деле это не воровство: король Бен считает, что ему полагается дань.
– А Джуба не сказала, сколько там алмазов?
– Целые горшки! Много горшков!
Мунго Сент-Джон перевел взгляд с раскрасневшегося лица сияющей девчушки на травянистую равнину, за которой лежали холмы Табас-Индунас. Его единственный глаз сверкнул желтым хищным огнем.
Джордан нетерпеливо ждал утра. В его обязанности входило каждый вечер проверять время восхода по морскому альманаху и будить мистера Родса за час до рассвета.
Родс любил смотреть, как восходит солнце, где бы он ни находился – на балконе своего великолепного железнодорожного вагона, за чашкой кофе в пыльном дворике хижины из гофрированного железа, которая все еще стояла за рыночной площадью в Кимберли, с верхней палубы океанского лайнера или верхом в седле, на конной прогулке по тихим дорожкам имения на склонах Столовой горы.
В эти мгновения Джордан оставался наедине со своим повелителем; в эти мгновения из Родса мощным потоком вырывались идеи, которые он называл «замыслами», – невероятные идеи, сногсшибательные и грандиозные или причудливые и сумасшедшие, но всегда захватывающие.
В эти мгновения Джордан ощущал причастность к невероятному гению, набрасывал черновики речей в стенографическом блокноте – речей, которые будут произнесены в высоких залах парламента Кейптауна, куда Родса избрали представителем от территории бывшего Грикваленда, или на совете управляющих компании «Де Бирс», где он был председателем. «Де Бирс» превратилась в гигантскую алмазную корпорацию, объединившую участки отдельных старателей и мелких компаний-конкурентов. Словно некий мифический питон, Родс проглотил всех – включая даже Барни Барнато, еще одного гиганта. Весь прииск принадлежал Родсу.
Иногда они катались верхом в полном молчании, пока мистер Родс не поднимал прижатый к груди подбородок, чтобы пристально посмотреть на Джордана голубыми глазами. Каждый раз он говорил при этом нечто удивительное. Однажды он сказал: «Джордан, ты должен благодарить Бога каждый день за то, что родился англичанином». В другой раз Родс заявил: «Джордан, есть лишь одна настоящая цель, и она состоит вовсе не в том, чтобы разбогатеть. Мне повезло, что я понял это достаточно рано. Настоящая цель в том, чтобы распространить власть Британии на весь цивилизованный мир, вернуть Северную Америку Короне и собрать англосаксонскую расу в единую империю».
Ощущение принадлежности к такой грандиозной цели опьяняло и воодушевляло, особенно когда, как он нередко это делал, Родс натягивал поводья, поворачивал голову и смотрел на север – туда, где ни один из них никогда не был. За то время, что Джордан провел вместе с Родсом, земли на севере стали для обоих частью жизни.
– Мой замысел, – говорил Родс. – Мой север – моя идея. Вот где это по-настоящему начнется, Джордан. Когда придет время, я пошлю тебя – человека, которому доверяю больше всех.
Джордану никогда не казалось странным, что голубые глаза Родса смотрели на север, что эти земли стали занимать все его мысли и поход туда превратился в священную миссию. Юноша мог указать день – и даже час, – когда это началось. Много недель после похорон Пикеринга на разрастающемся кладбище Кимберли Джордан почтительно не нарушал покой скорбящего мистера Родса.
Однажды Родс ушел из конторы еще до конца рабочего дня и вернулся в лагерь. Он вытащил статую птицы, оставленную во дворе, и с помощью трех чернокожих работников перенес ее в дом. В гостиной сокол не помещался: не давал пройти к обеденному столу и входной двери. Единственная ничем не занятая стена в домике оставалась в спальне мистера Родса, в изголовье узкой кровати, – статуя идеально вошла туда. На следующее утро, когда Джордан пришел будить Родса, тот уже накинул халат и стоял перед соколом.
В свежем розовом свете раннего утра, по дороге в контору «Де Бирс», Родс внезапно сказал:
– Джордан, мне пришла в голову мысль, которой я хотел бы с тобой поделиться. Разглядывая статую, я понял, что север – это ворота, север – это тыл нашего континента.
Вот так все и началось – под сенью статуи.
Когда архитектор Герберт Бейкер обсуждал с мистером Родсом отделку и декор особняка, строящегося в кейптаунской усадьбе Гроте-Схюр, Джордан сидел в сторонке. Как всегда в присутствии посторонних, он оставался в тени, писал заметки под диктовку мистера Родса, подсказывал при необходимости цифры и данные, но и тогда его богатый мелодичный тенор звучал негромко, приглушенно.
Мистер Родс внезапно пришел в возбуждение и, вскочив с места, принялся мерить шагами комнату.
– Бейкер, меня не оставляет одна мысль. Мне нужен какой-то особый элемент в декоре, нечто неразрывно связанное со мной, чтобы после моей смерти, даже через тысячу лет, люди, посмотрев на это, немедленно вспомнили имя Сесила Джона Родса.
– Может быть, алмаз? – осмелился предложить Бейкер, набрасывая в блокноте стилизованный кристалл.
– Нет, Бейкер, алмаз не годится! Неужели нельзя придумать что-нибудь более оригинальное? Сначала мне пришлось отругать вас за скупость, за попытку построить мне жалкую лачугу вместо великолепного гигантского дворца, а теперь, когда я настоял на своем, вы хотите все испортить!
– Птица, – невольно выпалил Джордан и почувствовал на себе удивленные взгляды.
– Джордан, ты что-то сказал?
– Птица, мистер Родс. Каменный сокол. Я думаю, это именно то, что вам нужно.
Родс уставился на молодого человека, потом ударил большим кулаком себя по ладони.
– Вот именно, Бейкер, птица! Нарисуйте ее для меня. Прямо сейчас.
Так сокол стал духом Гроте-Схюра. В доме едва ли нашлась хотя бы одна громадная комната, не украшенная фризом или резными деревянными косяками с изображением сокола. Даже в ванной, на которую пошло одиннадцать тонн отшлифованного гранита, все четыре угла были украшены фигурами птицы.
Саму статую привезли из Кимберли и установили в специально подготовленной нише, высоко над пышной прихожей, откуда сокол слепыми глазами смотрел на всякого, кто входил в массивные деревянные двери особняка.
Этим утром они выехали на прогулку раньше обычного: мистер Родс плохо спал ночью и сам зашел в маленькую спальню Джордана.
Холодный беспощадный ветер дул с гор. Поднимаясь по тропе к частному зоопарку, Джордан оглянулся назад: в рассветных лучах солнца снег на отдаленных вершинах порозовел и ярко сверкал.
Мистер Родс мрачно сгорбился в седле, вжав голову в плечи и низко надвинув широкополую шляпу. Джордан незаметно пришпорил лошадь, чтобы заглянуть в лицо спутника.
Родсу не исполнилось еще и сорока, но сегодня он выглядел лет на пятнадцать старше и даже не заметил необычно ранних фиолетовых цветочков свинчатки, хотя очень их любил и в любой другой день вскрикнул бы от радости. Родс не стал останавливаться в зоопарке и смотреть, как кормят львов, а повернул в лес. На высоком уступе, ведущем к крутым скалам плоскогорья, они спешились.
С такого расстояния Гроте-Схюр, с витыми башенками дымоходов на крыше, выглядел сказочным замком, но Родс смотрел поверх него.
– Я чувствую себя скаковой лошадью, – внезапно сказал он. – Чистокровным арабским скакуном, у которого есть силы и желание мчаться вперед, но на моей спине сидит черный наездник, натягивая поводья и вонзая мне в бока безжалостную сталь. – Родс потер глаза, потом щеки, словно восстанавливая в них кровообращение. – Джордан, ночью этот черный всадник опять сидел у меня на спине. Давным-давно я бежал из Англии сюда, надеясь, что сумел скрыться от него, – а он снова в седле. Его зовут Смерть, Джордан, и он оставил мне слишком мало времени… – Родс прижал ладонь к груди, точно пытаясь замедлить стук нездорового сердца. – Джордан, мое время истекает. Я должен торопиться.
Он вдруг отнял руку от груди и положил ее на плечо юного спутника.
– Мальчик мой, как я тебе завидую: ты увидишь все это, а я нет… – грустно улыбнулся он побелевшими губами, с нежностью глядя на юношу.
Джордану показалось, что его сердце вот-вот разорвется. Увидев выражение его лица, Родс погладил юношу по щеке.
– Все скоротечно, Джордан, жизнь, слава и даже любовь – все проходит слишком быстро… – Родс вновь повернулся вперед. – Пойдем, пора за дело.
Когда они выехали из леса, неугомонный ум Родса уже успел изменить направление: смерть была забыта.
– Джордан, мы должны уломать его. Я знаю, что он твой отец, но нам придется его уломать. Подумай и скажи мне, как лучше это сделать. И помни: без его согласия мы не сможем и шагу ступить, а время истекает.
По дороге через перевал между Столовой горой и Сигнальной шло оживленное движение – на пути вверх Джордан встретил не меньше двадцати экипажей. За два последующих часа путников на дороге становилось все меньше, пока она не превратилась в пустынную колею, ведущую в одно из ущелий.
В зимнее время кусты протеи на склонах позади домика выглядели невзрачно: соцветия высохли на ветках и потемнели. Водопад, низвергавшийся со скалы в облаке водяной пыли, отполировал черные холодные камни; с окружающих водоем деревьев капала вода.
Домик выглядел вполне ухоженным. Толстые стены побелили, крышу недавно перекрыли связками сухой травы, которая все еще сохраняла золотистый цвет. Заметив вьющийся из трубы дымок, Джордан облегченно вздохнул: отец дома.
Когда-то этот дом принадлежал старому охотнику и путешественнику Тому Харкнессу. Зуга купил его за сто пятьдесят фунтов стерлингов – часть гонорара, полученного за «Одиссею охотника». Возможно, он сделал это из сентиментальности: именно старина Том вдохновил Зугу Баллантайна на первое путешествие в Замбезию и помог советами.
Спешившись, Джордан привязал холеного рослого гунтера из конюшни Гроте-Схюра к коновязи возле крыльца и поднялся по ступенькам.
У входа в дом, точно страж, стояла колонна из голубоватого камня. Тень набежала на лицо Джордана при воспоминании о том роковом дне, когда Ральф вырубил глыбу в Чертовых шахтах и поднял на поверхность. Этот камень – все, что осталось от долгих лет упорного труда и лишений. Странно, что отец привез его в такую даль да еще и поставил на самом видном месте, где он служит постоянным упреком.
На мгновение Джордан приложил ладонь к камню и почувствовал шелковистую гладкость: чья-то рука не раз прикасалась к этому месту, как паломники касаются священных реликвий. Может быть, Зуга гладил камень каждый раз, когда проходил мимо. Джордан убрал руку и крикнул:
– Дома есть кто?
Внутри домика засуетились, входная дверь распахнулась.
– Джордан, мальчик мой! – восторженно завопил Ян Черут, прыгая вниз по ступенькам.
Жесткие курчавые волосы готтентота совсем поседели, но глаза горели прежним огнем, да и морщинок вокруг них не прибавилось.
Он обхватил Джордана жилистыми коричневыми руками. Несмотря на высоту ступеньки, стоявший на ней Ян Черут не доставал юноше даже до подбородка.
– Ну ты и вымахал, Джорди! – засмеялся он. – Кто бы мог подумать, что мой малыш Джорди так вытянется!
Он живо отпрыгнул назад, заглядывая в лицо гостю.
– Поглядите-ка на него, ставлю гинею против помета бабуина, что ты разбил не одно сердце!
– Куда уж мне до тебя! – Джордан снова притянул его к себе и обнял.
– Я начал раньше, это верно, – признал Ян Черут и озорно улыбнулся: – Да и сейчас не настолько выдохся, чтобы выйти из игры!
– Я боялся, что вы с папой еще не вернулись.
– Мы уже четвертый день дома.
– А где папа?
– Джордан!
Знакомый любимый голос заставил юношу вздрогнуть. Он выпустил Яна Черута из объятий и посмотрел поверх его плеча: в дверях стоял Зуга Баллантайн.
Отец выглядел лучше некуда: поджарый, крепкий, загорелый, он словно стал выше ростом и распрямил плечи, хотя уходил с прииска сгорбленный сознанием поражения.
– Джордан! – повторил он.
Сын и отец сделали шаг навстречу и пожали друг другу руки. Джордан внимательно всмотрелся в его лицо: воля и гордость, сгоревшие в Чертовых шахтах, вернулись, но в несколько ином виде. Теперь Зуга выглядел как человек, решивший для себя, чего он хочет от жизни. В зеленых глазах появились задумчивая мудрость и сострадание. Отец испытал себя, едва не сломался, дошел до предела возможного и вновь обрел уверенность в своих силах.
– Джордан, – тихо повторил он в третий раз и сделал то, чего никогда бы не сделал раньше: наклонился и прижал золотистую кудрявую бородку к щеке сына.
– Я часто думал о тебе, – ничуть не смущаясь, сказал он. – Спасибо, что приехал.
Приобняв сына за плечи, Зуга провел его в гостиную.
Джордан всегда любил эту комнату. Он подошел к огромному, в человеческий рост, камину и протянул руки к огню, с любопытством оглядываясь: все в комнате свидетельствовало об истинно мужских увлечениях. Книжные полки заставлены энциклопедиями, альманахами, толстыми томами в кожаных переплетах с описаниями путешествий и географических открытий. Стены украшало оружие: луки, колчаны отравленных бушменских стрел, щиты и ассегаи матабеле и зулусов и, конечно же, принадлежности профессии, к которой снова обратился Зуга, – ружья. Крупнокалиберные спортивные ружья производства известных мастеров-оружейников – Гиббса, Голланд-Голланда и Вестли Ричардса – с резными прикладами посверкивали вороненой сталью на противоположной камину стене. Рядом висели охотничьи трофеи: рога антилоп и буйволов – прямые, изогнутые и закрученные штопором; полосатая шкура зебры; золотистая лохматая грива калахарского льва; слоновьи бивни, изгибающиеся огромными дугами выше человеческого роста, – в холодном зимнем свете, падающем через открытую дверь, они казались желтыми, точно свежее масло, и полупрозрачными, как свечной воск.
– Как вы съездили? – спросил Джордан.
В ответ Зуга пожал плечами:
– С каждым сезоном все труднее находить хорошую дичь.
Он работал с аристократами и состоятельными дельцами, которые приезжали поохотиться.
– По крайней мере американцы наконец открыли для себя Африку. В следующем сезоне должен приехать некий Рузвельт, важная птица в американском правительстве… – Зуга помолчал. – Как видишь, мы со стариной Яном Черутом умудряемся сводить концы с концами. Ну а ты… Впрочем, с тобой и так все ясно.
Взгляд Зуги упал на костюм из дорогого английского сукна, на мягкие кожаные сапоги для верховой езды, сидящие идеальной гармошкой на лодыжках, на серебряные шпоры и цепочку золотых карманных часов и остановился на бриллиантовой заколке для галстука.
– Ты правильно поступил, решив пойти на службу к мистеру Родсу. Ей-богу, его звезда с каждым днем светит все ярче и поднимается все выше!
– Папа, это необычайный человек.
– Или невероятный проходимец. – Зуга примирительно улыбнулся: – Извини, я знаю, как высоко ты его ценишь. Давай-ка выпьем по стаканчику, пока Ян Черут готовит обед. – Он снова улыбнулся. – Мы соскучились по твоим кулинарным шедеврам. Боюсь, наша стряпня придется тебе не по вкусу.
Разливая в высокие стаканы сладкий херес из кейптаунских виноградников, Зуга спросил через плечо:
– Как там Ральф? Слышно от него что-нибудь?
– Мы часто встречаемся на конечной станции железной дороги или в Кимберли. Он всегда интересуется, как у тебя дела.
– У него самого-то как?