Наконец он вздохнул, встряхнулся и захромал на искалеченных ногах. С трудом нагнувшись, чтобы поднять ритуальное копье, Лобенгула вдруг помедлил: лезвие символа королевской власти разломилось пополам. Подняв осколки, он зажал их в руке, потом повернулся и медленно зашаркал вниз по склону Холма Вождей.
Высоко над лагерем на слегка искривленном деревянном шесте поднимался флаг компании. Все утро он безжизненно висел в одуряюще-жарком воздухе, но когда дозор пересекал открытую местность над берегом реки, случайный порыв ветра развернул полотнище – флаг хлопнул, словно привлекая к себе внимание, на секунду полностью вытянулся и снова сник.
Ральф Баллантайн, ехавший во главе дозора, повернулся к отцу.
– А на флаге-то сразу видно, что к чему.
Поверх крестов святого Георгия, Андрея и Патрика, составляющих британский флаг, выделялась эмблема компании: лев, обращенный анфас, держал в лапе слоновий бивень; внизу надпись «Б.Ю.А.К.» – Британская южно-африканская компания.
– На первом плане слуги компании, а королева отодвинута назад.
– Ральф, мерзкий циник, – Зуга едва удержался от улыбки, – неужели ты хочешь сказать, что в компании есть хотя бы один человек, который ставит личные интересы выше славы империи?
– Как можно! – фыркнул Ральф. – Кстати, папа, на сколько участков ты купил права? На тридцать или на тридцать пять? Я уже счет потерял.
– Ральф, я всю жизнь стремился к этой мечте. И теперь она воплощается у нас на глазах. Я всего лишь получаю свою честно заработанную награду.
Лагерь расположился четким квадратом в трехстах ярдах от крутого берега реки Шангани, в центре высушенной солнцем глинистой котловины, плоской и пустынной, как теннисный корт. Глина потрескалась на неровные плитки с загибающимися вверх краями, которые похрустывали под ногами лошадей.
Зуга вел дозорных обратно в лагерь после двухдневной вылазки на другой берег реки. Он с удовольствием убедился, что за время их отсутствия Сент-Джон последовал его совету: кустарник вокруг котловины был вырублен, чтобы не мешал стрелять. Теперь, прежде чем добраться до фургонов, нападающим придется преодолеть триста ярдов открытой местности – под злобными взглядами маленьких циклопов по имени «максим».
Подъехав к лагерю, дозорные высвободили колеса одного фургона и оттащили его в сторонку, открывая проход. Сержант в мундире компании отсалютовал проходившему мимо Зуге:
– Сэр, генерал Сент-Джон передает вам привет и просит немедленно зайти к нему.
– Вам не помешает промочить горло, – сказал Мунго Сент-Джон, бросив взгляд на густую пыль, покрывавшую бороду Зуги, и темные пятна пота на рубашке. Зуга поблагодарил сдержанным кивком и плеснул в стаканчик из бутылки, которая прижимала край разложенной на столе карты.
– Отряды матабеле в полной боевой готовности. – Он умолк, дожидаясь, пока виски смоет забившую горло пыль. – Большинство я узнал: Иньяти Ганданга, Инсукамини Манонды… – Зуга сыпал именами индун и названиями их отрядов, поглядывая на записи в своем блокноте. – У нас была стычка с «Кротами», пришлось отстреливаться и удирать, но нам удалось добраться до реки Бембези, а уж потом мы повернули обратно.
– Баллантайн, да где же они, эти отряды? – чуть ли не капризно спросил Джеймсон. – Черт побери, старина, мы отошли от «Айрон-Майн-Хилл» на семьдесят миль и до сих пор ни одного матабеле в глаза не видели!
– Доктор, мы окружены со всех сторон. Тысяча воинов, если не больше, прячутся в зарослях прямо за рекой. Судя по обнаруженным следам, как минимум два отряда зашли нам в тыл. Скорее всего они залегли в холмах и глаз не спускают с лагеря.
– Мы должны заставить их ввязаться в бой! – расстроился Джеймсон. – Каждый день промедления обходится держателям акций в кругленькую сумму!
– Здесь они нападать не станут: лагерь хорошо укреплен и стоит на открытом месте.
– А где станут?
– Матабеле придерживаются тактики зулусов: атакуют врага на труднопроходимой местности или в густых зарослях. Я заметил по дороге четыре ущелья, где импи могут подобраться к нам поближе с обеих сторон или устроить засаду для проезжающих мимо фургонов.
– Вы хотите, чтобы мы сунулись в ловушку, вместо того чтобы выманить их? – спросил Мунго.
– Вам не удастся их выманить. Я думаю, что командует отрядами Ганданг, единокровный брат короля. Он слишком хитер, чтобы атаковать нас на открытом месте. Если вы хотите втянуть матабеле в бой, то придется драться на труднопроходимой местности.
– Если змея свернулась, подняла голову и раскрыла пасть, показывая капельки яда, висящие на клыках точно роса, мудрец не станет протягивать к ней руку, – тихо говорил Ганданг. Окружавшие его индуны склонились поближе, чтобы лучше слышать. – Он подождет, пока змея развернется, собираясь уползти, и тогда наступит ей на голову, размозжив череп. Мы должны ждать. Нужно напасть в лесу, когда фургоны вытянуты цепью, а всадники не видят друг друга. Тогда мы разрежем колонну на куски и проглотим их по одному.
– Мои воины устали от ожидания, – заявил Манонда, сидевший напротив Ганданга у костра.
Манонда командовал отборным отрядом Инсукамини. В его волосах появилась седина, но в сердце по-прежнему горел огонь. Все знали, что Манонда храбр до безумия, быстро вспыхивает от малейшего оскорбления и еще быстрее воздает обидчику по заслугам.
– Белые дикари беспрепятственно шагают по нашим землям, а мы плетемся за ними, точно застенчивые жеманницы, оберегающие свою девственность. Мои воины устали от ожидания, Ганданг, и я вместе с ними.
– Манонда, брат мой, иногда нужно быть застенчивым, а иногда – храбрым.
– Храбрым нужно быть тогда, когда враг нагло стоит прямо перед тобой. Их всего шестьсот – ты ведь сам пересчитывал, Ганданг, – а нас шесть тысяч! – Манонда насмешливо улыбнулся, обводя взглядом кружок слушателей: каждый носил на голове обруч индуны, на руках и ногах – кисточки коровьих хвостов, знак доблести. – Позор тем, кто колеблется! – презрительно заявил Манонда, Храбрец. – Позор тебе, Базо! Позор тебе, Нтабене! Позор тебе, Гамбо!
Услышав свое имя, каждый индуна злобно шипел, отвергая обвинение.
Вдруг до кружка сидевших на корточках вождей донесся какой-то посторонний шум – индуны оторопело замолчали, услышав заунывный плач. Он постепенно приближался, послышались другие голоса.
Вскочив на ноги, Ганданг требовательно спросил:
– Кто идет?
Из темноты десяток часовых наполовину вытащили, наполовину вынесли старуху, одетую в юбку из шкуры гиены и увешанную мерзкими принадлежностями колдовского ремесла. Глаза ведьмы закатились, только белки поблескивали в свете костра, на вялых губах пузырилась слюна. Из горла вырывался погребальный плач.
– В чем дело, старуха? – спросил Ганданг. Суеверный ужас исказил его лицо, глаза потемнели. – Какие вести ты принесла?
– Белые люди осквернили святые места! Уничтожили избранную духами! Убили жрецов народа! Они вошли в пещеру Умлимо в священных холмах – ее кровь залила древние камни! Горе нам! Горе тем, кто не отомстит! Убейте белых! Убейте их всех до единого!
Ведьма вырвалась из рук воинов и с диким воплем прыгнула в высокое пламя костра. Ее юбка загорелась, растрепанная копна волос вспыхнула факелом. Все в ужасе отшатнулись.
– Убейте белых! – визжала ведьма, охваченная пламенем. Кожа ее лопалась и обугливалась в жаре костра. Она упала – искры вихрем взметнулись до нависающих веток, потом осталось лишь потрескивание и гудение огня.
Все ошеломленно молчали. Базо почувствовал, как ярость захлестывает его, поднимаясь из глубины души. Не сводя глаз с почерневших, изуродованных останков в костре, он понял, что тоже должен принести жертву, чтобы смягчить скорбь и утолить ярость.
В желтых языках пламени он увидел милое лицо Танасе, и что-то оборвалось в груди.
– Й-и-е! – завопил Базо, выпуская наружу гнев. – Й-и-е!
Подняв ассегай, он указал наконечником на реку, где за темными громадами холмов стоял лагерь белых – на расстоянии меньше мили.
– Й-и-е!
Под ночным ветерком слезы на щеках казались ледяными, словно талая вода в Драконовых горах.
– Й-и-е! – подхватил воинственный клич Манонда, ударив копьем в направлении вражеского лагеря.
На всех снизошло божественное безумие, лишь Ганданг сохранил ясность мысли и понимал возможные последствия.
– Стойте! – закричал он. – Подождите, дети мои и братья!
Поздно: они уже скрылись в темноте, поднимая на битву спящих воинов.
Зуге Баллантайну не спалось, хотя к ночевкам на жесткой голой земле ему не привыкать, а мышцы спины и бедер ныли, требуя отдыха после многих часов в седле. Он лежал, прислушиваясь к храпу и сонному бормотанию вокруг, одолеваемый неясными предчувствиями и мрачными мыслями, отгонявшими сон.
Живо припомнилась маленькая трагедия в пещере Умлимо. Зуга часто думал об этом: интересно, как скоро новость достигнет ушей короля и его индун? Могут пройти недели, прежде чем выживший свидетель принесет вести из Матопо: по действиям вождей матабеле будет легко понять, что они узнали о резне.
Живо припомнилась маленькая трагедия в пещере Умлимо. Зуга часто думал об этом: интересно, как скоро новость достигнет ушей короля и его индун? Могут пройти недели, прежде чем выживший свидетель принесет вести из Матопо: по действиям вождей матабеле будет легко понять, что они узнали о резне.
В противоположном конце лагеря в ночное небо с шипением взмыла сигнальная ракета и рассыпалась красными звездочками высоко в воздухе: часовые стреляли каждый час, чтобы указать дорогу заплутавшему дозорному отряду.
Сунув руку под седло, служившее подушкой, Зуга вытащил золотые часы с цепочкой и в отблесках ракетной вспышки проверил время: три часа утра. Скинув одеяло, он нащупал сапоги. Предчувствие опасности усилилось.
Зуга застегнул на поясе патронташ, проверил висевший на ремне револьвер «уэбли». Переступая через завернутые в одеяла фигуры, майор подошел к коновязи. Гнедой мерин узнал хозяина и всхрапнул, разбудив Яна Черута.
– Все в порядке, спи себе, – тихо сказал Зуга.
Однако готтентот зевнул, закутался в одеяло, будто в шаль, и поковылял к костру: разворошил уголья, поставил на них синий эмалированный кофейник. В ожидании, пока закипит вода, хозяин и слуга сидели плечом к плечу, негромко разговаривая, точно старые друзья – какими они и были на самом деле.
– До Булавайо всего-то миль шестьдесят, – пробормотал Ян Черут. – Нам понадобилось больше тридцати лет, но теперь мне кажется, что я и впрямь возвращаюсь домой.
– Я купил почти сорок участков, – ответил Зуга, – чуть ли не четверть миллиона акров. Да, Ян Черут, мы наконец возвращаемся домой. Ей-богу, дорога была долгой и тяжелой, хотя от шахты в Кимберли до реки Замбези… – Зуга замолчал и прислушался. Где-то за лагерем послышался отдаленный крик – кажется, ночная птичка закричала.
– Это машона, – проворчал Ян Черут. – Лучше бы генерал разрешил им остаться в лагере.
За время неспешного путешествия от «Айрон-Майн-Хилл» многочисленные группки машона прибились к отряду, умоляя защитить их от матабеле. По горькому опыту туземцы знали, чего ожидать, когда импи идут в полном боевом облачении.
– Генерал не пойдет на такой риск, – покачал головой Зуга. – Среди них могут быть шпионы матабеле, а Сент-Джон опасается предательства.
Мунго приказал беженцам держаться подальше от лагеря: почти четыреста человек, в основном женщины и дети, расположились в роще на берегу реки, в пятистах ярдах от ближайшего фургона.
Зуга снял с угольев кофейник, налил в кружку кипящую черную жидкость и снова прислушался. От реки шел какой-то неясный шум, отдаленные вопли и выкрики. С кружкой в руке майор вскарабкался на дышло ближайшего фургона, вглядываясь в темноту за пределами лагеря.
Ровная глиняная поверхность котловины казалась призрачно-бледной, деревья на ее краю сливались в сплошную черную стену. Ничего не видать… разве что… Зуга заморгал: что за наваждение? Черная стена леса будто приближается, течет по светлой глине, точно разлитое масло или лужа крови.
Послышалось легкое шуршание, словно пролетала стая саранчи. Черная волна надвигалась на лагерь с ужасающей быстротой.
Еще одна сигнальная ракета взмыла в ночное небо, заливая котловину неярким розовым светом – Зуга выронил кружку с дымящимся кофе.
Земля потемнела от бесчисленных воинов матабеле. Словно черный прилив, они шли на фургоны – ряд за рядом, огромные щиты плотно прижаты, лезвия ассегаев поблескивают в свете ракетной вспышки.
Выхватив револьвер из кобуры, Зуга выстрелил в быстро приближающуюся стену щитов.
– К оружию! – во все горло закричал он. Тяжелый револьвер дернулся, вырываясь из руки. – Матабеле идут! К оружию!
Из черной волны послышался звук – точно улей перевернули, выпустив разозленных пчел.
Револьвер бессильно щелкнул: патроны кончились. Зуга спрыгнул с дышла и побежал к ближайшему пулемету.
В лагере с криками метались испуганные люди, торопясь занять свои места. Едва Зуга добрался до огневой точки, как из-под фургона, пошатываясь, вылез бледный, взлохмаченный пулеметчик – без сапог, в одних носках, подтяжки свисают до колен. Подтянув штаны, он плюхнулся на маленькое сиденье на задней опоре треноги, на которой был установлен «максим».
Заряжающий так и не появился: должно быть, заплутал в суматохе внезапно разбуженного лагеря. Сунув револьвер за пояс, Зуга опустился на колени возле несуразного оружия, рванул крышку ящика с боеприпасами и вытащил первую матерчатую ленту.
– Молодец, парень! – пробормотал пулеметчик.
Зуга открыл крышку на боковой стороне ствольной коробки и продел в лентоприемник латунный наконечник ленты.
– Дергай!
Пулеметчик рванул на себя ручку заряжания, отпустил, позволив вернуться в исходное положение: первый патрон попал из ленты в механизм пулемета.
Копья застучали по щитам, дружное гудение бегущих воинов стало оглушительным. Нападающие могли быть всего в нескольких шагах от фургонов, но Зуга не поднимал головы, целиком сосредоточившись на непростой задаче зарядить «максим».
– Дерни еще раз! – рявкнул он.
Пулеметчик снова дернул рукоятку, Зуга потянул наконечник ленты, и первый патрон легко вошел в ствол.
– Заряжен и взведен! – Зуга хлопнул пулеметчика по плечу.
Они оба подняли глаза: первый ряд щитов и плюмажей огибал их позицию, словно волна, набегающая на пляж.
Наступило мгновение «охвата» противника – мгновение, которое обожали амадода. Воины поднимали щиты, высвобождая руку с копьем для удара. Вламываясь в лагерь, они разразились радостным боевым напевом.
Пулеметчик сидел, напряженно выпрямившись: ствол между коленями, ладони на рукоятках. Подцепив пальцами колечки предохранителей, он одновременно нажал на шершавый спусковой рычаг.
Дуло пулемета почти упиралось в живот высокого воина, пытающегося пройти между фургонами. Толстый ствол вздрогнул, из дула полыхнул огонь, оглушительный треск ударил по барабанным перепонкам – словно великан вел стальным бруском по листу гофрированного железа. Наступающего матабеле будто ветром сдуло.
Пулеметчик водил стволом туда-сюда, как добросовестная хозяйка, подметающая грязный пол. Непрерывные вспышки огня из дула заливали глиняную котловину призрачным мерцающим светом.
Черная волна тел больше не надвигалась на лагерь, застыв перед фургонами. Гребень волны продолжал пениться колышущимися плюмажами, щиты с треском вздымались и падали, но вспышки света из пулеметов сдерживали ее, словно дамба. Непрерывный поток пуль казался струей воды из пожарного шланга: как только поющий воин выходил вперед, он умирал на том же самом месте, что и предшественник, падая на его труп. Другой воин мгновенно занимал место погибшего, а пулемет все ходил из стороны в сторону, издавая оглушительный треск и дергаясь, – воин за воином падали на высохшую глиняную почву, роняя щиты; вспышка пламени из дула отражалась в блестящей стали ассегаев, вылетавших из безжизненных рук.
По всему периметру лагеря трещали «максимы», шестьсот многозарядных винтовок подпевали этому дьявольскому хору. Воздух посинел от пороховой гари, вонь кордита жгла глотки, от дыма слезились глаза – казалось, солдаты плачут при виде ужасной бойни, в которой вынуждены участвовать.
Нападающие не останавливались, хотя теперь им приходилось карабкаться через неуклюжую баррикаду из тел товарищей. Пулеметчик на мгновение перестал стрелять, подкрутил колесико, поднимая ствол на дюйм-другой, чтобы он был по-прежнему нацелен в живот воинам, которые перелезали через горы трупов.
Пулемет снова взревел и задергался. Лоснящиеся черные тела вздрагивали и выгибались, разрываемые на части градом пуль.
И все же матабеле шли вперед.
– Господи, да они когда-нибудь остановятся?! – завопил пулеметчик.
Ствол пулемета раскалился докрасна, словно только что вынутая из горна подкова; вода в кожухе закипела, из него со свистом шел пар. Выбрасыватель выплевывал яркие латунные гильзы, которые звонко стучали о покрытое железом колесо фургона, образуя под ним сверкающую горку.
– Патроны кончились! – крикнул Зуга, когда конец ленты втянулся в казенник, – меньше чем за минуту пулемет израсходовал пятьсот патронов.
Пинком откинув в сторону пустую ленту, Зуга подтащил новый ящик. Матабеле бросились к замолчавшему пулемету.
– Дергай! – крикнул Зуга. – Еще разок!
Нападающие хлынули в проход между фургонами.
– Заряжен и взведен!
И снова раздался оглушительный перестук, словно темный ангел взмахивал крылами; ствол поворачивался из стороны в сторону, туда-сюда, отбрасывая нападающих в темноту.
– Они убегают! – закричал пулеметчик. – Смотри, отступают!
Перед фургонами остались лишь груды мертвецов. Кое-где копошились умирающие, пытаясь дотянуться до выпавшего из рук ассегая или зажать дрожащими пальцами одну из жутких дыр в теле.