Себастьян Морель — учитель французского в большой средней школе близ Тафнелл-парка, на севере Лондона. Он женат на Монике, и у них двое детей, девочка семи лет и мальчик четырех лет; они живут в арендованном доме стандартной застройки у Финсбери-парка. Работа у Себастьяна «тяжелая, бессмысленная и плохо оплачиваемая», ученики — дерзкие и непослушные. Иногда весь его день проходит в попытках навести порядок в классе и раздаче наказаний, в действенность которых он не верит. Ему остается только удивляться, насколько бесполезно и бессмысленно для этих детей знание французского. «Он хотел бы их любить, но его отвращало их агрессивное невежество и отвратительная манера глумиться над каждым, кто осмеливался проявить интерес к предмету. Таким образом они не позволяли друг другу высовываться». Почти все они оставят школу при первой возможности и станут разнорабочими, или забеременеют, или сядут на пособие по безработице. Он хочет им помочь. Иногда он их жалеет, иногда — с трудом сдерживает презрение.
Ему чуть больше тридцати, он — «жилистый мужчина незаурядной мышечной силы». В годы учебы в Манчестерском университете Себастьян был заядлым альпинистом и водил горные экспедиции в Норвегии, Чили и Австрии. Однако теперь ему не до снежных вершин, потому что жизнь его стиснута рамками быта и денег, времени всегда не хватает, и настроение у него прескверное. «Альпинистское снаряжение уложено в холщовые мешки и спрятано в чулане под лестницей, за пылесосом, швабрами и ведрами». Деньги — всегда проблема. Моника — учительница начальных классов, но теперь она не работает, а следит за домом и детьми. Ей это отлично удается, она — любящая мать, дети прелестны, однако она, подобно своему мужу, страдает от приступов тревоги и подавленности. Арендная плата за небольшой дом на грязной улице астрономически высока, и их девятилетнее супружество тоскливо, выхолощено постоянной тревогой и тяжелой работой, исковеркано ссорами — обычно из-за денег.
Однажды ранним сумрачным вечером в декабре, за три дня до окончания семестра, его грабят на улице. Моника попросила зайти днем в банк и снять семьдесят фунтов с их общего счета, чтобы она могла купить подарки и сладости на Рождество. Это почти все их сбережения. Он уже свернул в свой переулок, узкий и плохо освещенный, и находился в ста метрах от парадной двери, когда сзади послышались шаги и кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел «парня лет шестнадцати, вероятно, уроженца Вест-Индии, с кухонным ножом в руке; нож был большой и с зазубренным лезвием. Несколько мгновений они стоят на расстоянии полутора метров в полном молчании, вглядываясь друг в друга». Себастьяна беспокоит нездоровое оживление мальчишки, то, как нож дрожит в его руке, страх на его лице. Парень вполне может сорваться. Тихим, дрожащим голосом он требует у Себастьяна бумажник. Себастьян медленно поднимает руку к внутреннему карману пальто. Он вот-вот пожертвует Рождеством своих детей. Он осознает, что сильнее грабителя и что, пока тот держится за его бумажник, вероятно, успеет нанести ему прямой в нос и выбить из руки нож.
Но Себастьяна останавливает не только страх перед непредсказуемым поведением грабителя. «Согласно мнению, широко распространенному в учительской среде, преступность, в особенности разбой и грабеж, есть производное социальной несправедливости». Грабители бедны, жизнь не предоставила им шанса на удачу, и их вряд ли можно обвинять за стремление присвоить чужое. Таковы и взгляды Себастьяна, хотя он никогда не обдумывал этот вопрос предметно. Да то и не взгляды вовсе, а скорее проявление общей атмосферы терпимости, присущей обществу порядочных, образованных людей. Те, кто сетует на засилье преступности, вероятно, жалуются на обилие граффити и на мусор на улицах, а также высказывают отвратительные суждения об иммиграции, профсоюзах, налогах, войне и казни через повешение. «Следовательно, во имя того, чтобы сохранить самоуважение, не следует поднимать слишком много шума, если тебя грабят».
Итак, он отдает кошелек, и грабитель убегает. Прежде чем отправиться домой, Себастьян идет обратно, заявить о случившемся в полицейском участке на Хай-стрит. Разговаривая с дежурным сержантом, он чувствует себя хамом и стукачом, потому что полицейские, безусловно, — это агенты той самой системы, которая вынуждает людей воровать. Неловкость возрастает, когда сержант выражает глубокую озабоченность случившимся, расспрашивает Себастьяна о ноже, о длине лезвия, о том, удалось ли Себастьяну разглядеть рукоятку. Конечно, вооруженный грабеж — это очень серьезное преступление. Паренька могут упечь в тюрьму на много лет. Та же неловкость не покидает Себастьяна и после того, как сержант рассказывает о недавнем инциденте в этом же районе: грабитель смертельно ранил ножом старушку, не желавшую расстаться с сумочкой. Себастьяну не следовало упоминать нож. Возвращаясь, он жалеет о своем походе в полицию. Он стареет и превращается в обывателя. Ему нужно было самому разобраться с парнем. Однако он уже не тот бесстрашный альпинист, который карабкался вверх по отвесной гранитной скале, полагаясь только на собственную ловкость, силу и навыки.
Ощутив слабость и дрожь в ногах, он заходит в паб и на последнюю мелочь заказывает двойную порцию виски. Осушив стакан залпом, он идет домой.
Ограбление плохо сказывается на его отношениях с женой. Хотя Моника не говорит об этом прямо, очевидно, что она ему не верит. Старая как мир история. Муж пришел домой подвыпившим, утверждая, что его ограбили и отняли деньги, припасенные на праздник. Рождество испорчено. Они вынуждены одолжить денег у высокомерного брата Моники. Ее недоверие его злит, они отдаляются друг от друга и в Рождество вынуждены притворяться веселыми только ради детей; в доме воцаряется уныние; они замыкаются в молчании. «Мысль о том, что она могла счесть его лжецом, отравляет ему душу». Он работает как вол, он верен и предан ей, и у него нет от нее секретов. Как она смеет подозревать его во лжи! Однажды вечером, когда Наоми и Джейк уже заснули, он требует, чтобы она сказала, верит ли она в то, что его ограбили на улице. Моника злится и не отвечает. Вместо этого она ловко меняет тему разговора (трюк, который отлично ей удается, с горечью думает он, ему тоже следует научиться). Ей надоела такая жизнь, говорит она, надоело находиться в финансовой зависимости от него, сидеть целый день дома, пока он занимается карьерой. Почему бы не сделать наоборот — он будет сидеть дома, заниматься домашним хозяйством и детьми, а она вернется на работу?
При этих ее словах он внезапно осознает привлекательность открывшейся перспективы. Он сможет забыть об ужасных школьниках, вечно галдящих и не сидящих на месте во время урока. Пора перестать делать вид, что ему небезразлично, будут ли они знать хоть слово по-французски. И кроме того, ему нравится проводить время с собственными детьми. Ему представилось, как утром он ведет их в школу и детский сад, потом пару часов занимается своими делами, может быть, даже пытается претворить в жизнь свой давний замысел и написать что-нибудь, потом забирает Джейка и кормит его ланчем. Днем — игры с детьми и домашняя работа, не слишком обременительная. Пусть она вкалывает как проклятая. Но теперь они в ссоре, и он не в настроении делать примирительные предложения. Он резко возвращает Монику к теме ограбления. Требует, чтобы жена назвала его лжецом, если она ему не верит, или пошла в полицию и прочитала его заявление. В ответ она выходит из комнаты, громко хлопнув дверью.
Устанавливается унылый мир; каникулы подходят к концу, и он возвращается на работу. В школе все плохо по-прежнему. Ребята впитывают господствующий в культуре мятежный дух. «Валюта на школьном дворе — гашиш, алкоголь и сигареты», а учителя, включая директора, находятся в смятении, отчасти полагая, что атмосфера мятежа — это признак той самой свободы и творческой энергии, которую они призваны разбудить в учениках, отчасти сознавая, что в школе ничему не учат и школьное образование катится к чертям. «Шестидесятые», как бы мы ни определяли это понятие, вошли в новое десятилетие, надев зловещую маску. «Те же наркотики, которые якобы несли умиротворение и просветленность студентам из «среднего класса», теперь разрушали жизненные перспективы озлобленной городской бедноты». Пятнадцатилетние юнцы приходят на уроки Себастьяна одуревшими от таблеток или спиртного. Школьники и того младше принимают ЛСД на площадке перед школой, и их отправляют домой. Бывшие ученики открыто продают наркотики у школьных ворот, нередко в сопровождении собственных мамочек в инвалидных колясках. Директор содрогается. Все остальные — тоже.
Под вечер у Себастьяна часто садится голос: в школе он целый день говорит на повышенных тонах. Он отдыхает только по пути домой, собирается с мыслями, одиноко минуя один мрачный квартал за другим. Какое облегчение, что четыре раза в неделю Моника ходит на вечерние занятия — йога, немецкий язык, ангелология. В противном случае они наталкиваются друг на друга; если они и разговаривают, то только на бытовые темы. Он спит в гостевой спальне, объясняя детям, что его храп будит мамочку. Он готов оставить работу, чтобы пошла работать она. Но не в силах забыть, что она считает его за человека, способного пропить деньги, предназначенные на рождественские подарки детям. Пропить, а затем солгать. Очевидно, что проблема гораздо глубже. Их вера друг в друга подорвана, их брак переживает тяжелые времена. Поменяться с ней ролями — это не более чем косметика. Но мысль о разводе наполняет его ужасом. «Какие последуют сцены и ссоры! Какое право они имеют подвергать таким мучениям Наоми и Джейка?» Разрешить кризис должны они сами, но он не знает, с чего начать. Стоит ему подумать о парне с кухонным ножом, как гнев возвращается. То, что Моника не верит ему, не верит в него, порвало струну в их отношениях, и Себастьян чувствует себя преданным.
Под вечер у Себастьяна часто садится голос: в школе он целый день говорит на повышенных тонах. Он отдыхает только по пути домой, собирается с мыслями, одиноко минуя один мрачный квартал за другим. Какое облегчение, что четыре раза в неделю Моника ходит на вечерние занятия — йога, немецкий язык, ангелология. В противном случае они наталкиваются друг на друга; если они и разговаривают, то только на бытовые темы. Он спит в гостевой спальне, объясняя детям, что его храп будит мамочку. Он готов оставить работу, чтобы пошла работать она. Но не в силах забыть, что она считает его за человека, способного пропить деньги, предназначенные на рождественские подарки детям. Пропить, а затем солгать. Очевидно, что проблема гораздо глубже. Их вера друг в друга подорвана, их брак переживает тяжелые времена. Поменяться с ней ролями — это не более чем косметика. Но мысль о разводе наполняет его ужасом. «Какие последуют сцены и ссоры! Какое право они имеют подвергать таким мучениям Наоми и Джейка?» Разрешить кризис должны они сами, но он не знает, с чего начать. Стоит ему подумать о парне с кухонным ножом, как гнев возвращается. То, что Моника не верит ему, не верит в него, порвало струну в их отношениях, и Себастьян чувствует себя преданным.
Да вот еще вопрос денег: их вечно недостает. В январе их двенадцатилетней машине понадобилась новая муфта сцепления. Это, в свою очередь, задержало выплату долга брату Моники — погасили только в начале марта. Спустя неделю, когда Себастьян сидит в учительской во время ланча, к нему подходит секретарь школы. Его жена звонит по телефону, ей срочно нужно переговорить с ним. «С трепещущим от страха сердцем он спешит к телефону. Она никогда раньше не звонила ему в школу, и он страшится ужасных новостей, не дай бог что-то с Наоми или Джейком». Поэтому он с некоторым облегчением узнает, что утром их дом обокрали. Моника отвезла детей в школу, потом была у доктора, оттуда поехала за покупками. Вернувшись домой, она увидела, что парадная дверь приотворена. Грабитель проник в сад позади дома, разбил оконное стекло, поднял щеколду и влез внутрь, потом набрал добычу и вышел через переднюю дверь. Что он унес? «Она перечислила все монотонным голосом». Его драгоценный «Роллейфлекс» [22]производства тридцатых годов, купленный много лет назад на премию, которую он получил за победу на олимпиаде по французскому языку, в Манчестере. Украли также радиотранзистор, его бинокль «Лейка» и ее фен. Она делает паузу, а потом говорит все тем же лишенным выражения голосом, что украли и все его альпинистское снаряжение.
Себастьян испытывает потребность присесть. Хлопотавший рядом с ним секретарь тактично выходит из кабинета и закрывает за собой дверь. «Столько замечательных вещей, собранных за долгие годы, столько драгоценных воспоминаний, включая веревку, с помощью которой он однажды спас жизнь другу во время бури в Андах». Даже если страховка покроет потери, в чем Себастьян сомневается, он знает, что никогда не возместит украденное снаряжение. Там было слишком много всего, а у них в жизни совсем другие приоритеты. Украдена его молодость. «Его высоконравственная терпимость и гуманизм словно покинули его, и он представил себе, как руки его тисками сжимаются на горле грабителя». Он встряхнулся и отогнал от себя кровожадные мысли. Моника сообщила, что полицейские уже приходили. На разбитом стекле обнаружены следы крови. Но вор, похоже, был в перчатках, так как отпечатков пальцев нет. Он говорит ей, что грабителей наверняка было двое, один человек не успел бы так быстро вытащить и вынести из дома все снаряжение. «Да, согласилась она, говоря все так же безэмоционально, грабителей, наверное, было двое».
Вечером, дома он не может удержаться и производит мучительное исследование чулана под лестницей, где лежало его снаряжение. «Он поставил вертикально ведра и швабры, потом поднялся наверх и заглянул в ящик, где хранился его фотоаппарат». Грабители знали, что уносить, хотя фенов было два, так что в этом потеря невелика. Увы, несчастье, вторжение в их частную жизнь вовсе не сблизило Себастьяна и Монику. После краткого разговора они решают ничего не говорить детям, и Моника отправляется на вечернее занятие. В последующие дни он чувствует себя настолько скверно, что едва находит силы позвонить в страховую компанию. Цветная брошюра сулит «достойное страховое покрытие», но крошечным шрифтом в графике выплат оговорены ростовщические, совершенно невыгодные условия. Страховка покрывает лишь мизерную часть стоимости фотоаппарата, а альпинистское снаряжение не покрывает вовсе, так как оно не прошло инвентаризацию.
«Возобновилась их тягостная семейная жизнь». Спустя месяц после ограбления тот же секретарь школы подходит к Себастьяну на перемене и сообщает, что в кабинете его дожидается некий господин. В действительности, мужчина ждет Себастьяна в коридоре, перебросив через руку плащ. Представившись полицейским инспектором Барнсом, он говорит Себастьяну, что им нужно обсудить одно дело. Не мог бы господин Морель зайти в участок после работы?
Спустя несколько часов он стоит у стойки того самого полицейского участка, где незадолго до Рождества заявил об ограблении на улице. Ему приходится прождать полчаса, пока Барнс освободится. Извинившись, инспектор ведет его наверх, по бетонной лестнице в три марша, в маленькую затемненную комнату. «На стене там висел сворачивающийся экран, а в центре комнаты, на чем-то, напоминавшем барный табурет, неустойчиво стоял кинопроектор. Барнс жестом пригласил Себастьяна сесть и принялся рассказывать об успешной полицейской операции». Год назад полиция арендовала небольшой жалкий магазинчик в одном из переулков и посадила туда продавцами двух полицейских в штатском. Магазин торговал бывшими в употреблении вещами, купленными у населения: цель состояла в том, чтобы снимать на пленку воров, пытавшихся сбыть в магазине краденое. Уже заведено несколько уголовных дел, но ловушку обнаружили, и магазин закрыли. Все же осталось несколько невыясненных вопросов. Инспектор снижает освещение в комнате.
Скрытая камера за спиной «продавца» обнаруживает участок улицы и, на переднем плане, прилавок. Себастьян уверен, что сейчас увидит ограбившего его парня. Если он опознает обидчика, парня посадят за вооруженное ограбление. Ну и ладно. Однако Себастьян чудовищно заблуждается. В помещение входит с вещевым мешком в руках его жена и располагает на прилавке радиотранзистор, фотоаппарат и фен. Вот она, вот ее пальто, купленное несколько лет назад. Вот она поднимает голову и смотрит прямо в объектив, будто говоря Себастьяну: «Полюбуйся!» Она обменивается с продавцом несколькими фразами (запись без звука), и они вместе выходят на улицу, а потом затаскивают внутрь три тяжелых холщовых мешка. Машина, должно быть, припаркована прямо у магазина. Продавец заглядывает в каждый мешок, потом возвращается к прилавку. Далее, вероятно, они торгуются о цене. «Лицо Моники освещено лампой дневного света. Она оживлена, даже взбудоражена. Она улыбается и даже смеется шутке, отпущенной приказчиком-полицейским». Цена определена, купюры переходят из рук в руки, и Моника собирается уходить. «У двери она останавливается, чтобы сказать что-то на прощание — фразу длиннее, чем простое «до свидания» — потом выходит, и экран гаснет».
Инспектор выключает проектор, включает освещение. Он говорит извиняющимся тоном. Они могли бы завести дело, говорит он. Растрачивание полицейских ресурсов, воспрепятствование осуществлению правосудия и так далее. Очевидно, однако, что это деликатное семейное дело, и решение остается за Себастьяном. Мужчины спускаются вниз и выходят на улицу. Инспектор жмет Себастьяну руку, говорит, что ему страшно жаль, инспектору понятно, что это сложная ситуация, всего доброго, до свидания. Наконец, прежде чем вернуться в участок, инспектор говорит, что, «на взгляд работавших в магазине полицейских, у которых есть записи разговора, «миссис Морель, возможно, нуждается в помощи».
На пути домой (никогда, кажется, он не шагал так медленно) он хотел было глотнуть крепкого в уже известном пабе, но денег ему не хватило бы даже на порцию. Может, оно и к лучшему. Ему нужна трезвая голова. Полтора километра до дома он проходит почти за час.
Когда он входит в дом, Моника с детьми готовят на кухне. «Некоторое время он стоит в дверном проеме кухни, наблюдая за тем, как его маленькая семья колдует над пирогом. Грустно было видеть, как их золотые головки с радостью и готовностью кивают в ответ на деловитые указания матери». Он идет наверх и ложится на кровать в гостевой комнате, глядя в потолок. Он чувствует тяжесть и страшную усталость — может быть, у него нервное потрясение? Но на фоне ужасной правды, которую он узнал сегодня, проступает еще одно, настолько же странное обстоятельство. Странное? Верное ли это слово?