— А вот это уж не без твоей помощи, — заметила я.
— Я по натуре человек миролюбивый и гуманный и оказывать по мере моих сил помощь ближнему почитаю за долг, — отпарировал Тимур.
— Ближе к делу, господин президент, — не выдержал молчаливо сидящий за компьютером Лейсман.
— Не мешай, Аркадий Иосифович. Дай поговорить с моей хорошей знакомой, тем более, как это ни печально, я вижу ее в последний раз.
Зловещее замечание Анкутдинова не вызвало у меня никаких дополнительных эмоций — я и так приготовилась к самому худшему.
— Как ты знаешь, Танечка, — продолжал он, — мы решили продать все базовые данные проекта, как-то: исходную формулу перцептина, процессы его синтеза, график дозировок и приема, рассчитанный на максимум отдачи. Ко всему этому мы приложили видеозаписи игр команды «Атлант», чемпиона МАК, их и было-то всего две, и, что главное — данные компьютерного тестирования всех участников команды. Тестирование по методике твоего подопечного Светлова. Умный паренек, я тебе скажу, этот Светлов, хотя по виду и по поведению порой дебил дебилом. Да и пора ему — уже сколько сидит на перцептине!
— Ну и ублюдок ты, Тимур! — не выдержала я.
— Господин Блэкмор просмотрел все то, что мы предоставили ему, и удостоверился, что проект «Светлячки» действительно потрясающая вещь и стоит тех двадцати миллионов долларов, которые он намерен заплатить за дискету с полной базой данных по проекту. Он признал, что благодаря этому гениальному изобретению человечество сможет вырастить по собственному желанию целое племя гениев, способных за малое время перевернуть мир. Время действительно малое, поскольку перцептин за год превращает нормального умного человека в совершенного идиота. Я говорю «нормального», потому что психически больной человек может работать под воздействием перцептина вдвое-втрое больше. Все эти расчеты есть в проекте.
— Это все работа вашего гениального Светлячка? — процедила я сквозь зубы. — Дайте мне хоть поглядеть на этого ублюдка, который свой божий дар растратил ради наживы таких, как вы.
— Не волнуйся, увидишь. Вы умрете вместе, потому что господин Блэкмор отказался от услуг автора проекта.
— А, за что боролся, на то и напоролся? — злорадно резюмировала я. — Так и надо этому Светлячку, хоть и то в радость. Ну, выговорился, можешь теперь и пристрелить.
— Не спешите так, дорогая моя, — подал голос Тимофеев, — Тимур Ильич не сказал вам о самом приятном моменте в заключительном периоде вашей биографии.
— Господин Анкутдинов, — вмешался Ставицкий, коротко взглянув на прищелкнувшего пальцами Блэкмора, — не пора ли показать обещанное?
— Разумеется, — кивнул Анкутдинов. — Новаченко, отвяжи ее. Смотри, Татьяна, чтоб у меня без фокусов, а то Александр Иванович у нас сегодня что-то не в настроении.
— Что вы хотите сделать?
— Да так… Маленький эксперимент. Надеюсь, ты умеешь пользоваться компьютером?
— Обижаешь, Анкутдинов. Мы же с тобой вместе на них в институте работать учились.
— Прости, запамятовал. Сейчас ты пройдешь маленький тест, а потом тебе скажут, что делать. Кстати, твои друзья уже прошли этот тест. Результаты у них довольно средние, все-таки пять дней без дозы.
— А-а-а, — протянула я, — что, хочешь записать меня в «светлячки»?
— Аркадий Иосифович, подключи-ка монитор компьютера к экрану, чтобы нам всем было видно, что она там маркитанит. Смотри, Танечка, не вздумай портить аппаратуру, — как маленькому ребенку, погрозил пальцем шеф «Атланта».
Я фыркнула и села на уступленный Лейсманом табурет.
Тест был совершенно идиотским, как мне показалось. Отдельные вопросы типа: «Сходятся ли рельсы на горизонте?» или «Поезд идет с востока на запад, самолет летит с запада на восток. Кто движется быстрее?» — особенно меня позабавили. Конечно, были вопросы и на чистый интеллект, и на эрудицию, но в целом перечень вопросов, схем, которые надо было заполнить, графиков, которые надо было начертить, ассоциативных рисунков и геометрических фигур, которые нужно было распределить по цветам спектра, и еще тому подобное — все это показалось мне бессмысленным и нелепым.
Заполняя тест, я хмыкала и хмурила брови: неужели это тоже из хваленой методики гениального Светлячка?
— Так. Хорошо, — сказал Лейсман, окидывая беглым взглядом экран и подходя к компьютеру. — Посмотрим результаты.
Говоря это, он косо посмотрел на насторожившегося американца, тупо следящего за происходящим маленькими глазками.
На экране высветился ряд цифр, ничего мне не говоривших, но, просмотрев их, Лейсман взглянул на меня, как мне показалось, со сдержанным одобрением.
— Ну что ж, не так плохо, как могло показаться, — произнес он. — У вас хорошо развита интуиция, неплохое логическое мышление. Ассоциативное мышление похуже, но тоже недурно. Общий IQ по стандартной шкале 122 балла, по спецшкале проекта «Светлячки» — 266 баллов, что составляет 113 процентов от «светлячковой» нормы — естественно, до приема первой дозы препарата — и приблизительно 135 процентов от обычного стандарта.
— Вас можно поздравить, — подытожил Тимофеев, — вы совсем неглупый человек, особенно для женщины.
— А сколько было у Светлова? — поинтересовалась я.
— У-у-у, куда полезла, — произнес Анкутдинов, — понимаешь, у него нет порога интеллекта как такового. Он намного глупее всех нас и в то же самое время намного, неизмеримо умнее.
— А Вишневский?
— У него было примерно как у тебя, — ответил Тимур Ильич, — нормальный умный парень… то есть был таким, разумеется. Ладно, хватит болтать! Тимофеев, веди ее в лабораторию. Новаченко, бери этих двух орлов, — он кивнул на Казакова с Кузнецовым, — и туда же. Пожалуйста, проходите, мистер Блэкмор, мистер Ставицки, — добавил он уже по-английски.
Тимофеев открыл почти сливающуюся с торцовой стеной белую пластиковую дверь и со своей обычной деликатностью — ох уж эти тимофеевские манеры! — пропустил меня вперед.
Помещение было примерно таким же по площади, как комната, которую мы только что оставили, но было до предела загромождено различными приборами и всяческими атрибутами химической лаборатории, как-то: банки, колбы, пробирки, реторты, всевозможные металлические конструкции для закрепления оных. Венчало все это великолепие огромное белое кресло у стены, испещренное проводами, датчиками, снабженное ремнями, рычагами, обвешанное какими-то трубочками, веревочками и иголочками. Возле кресла стоял черный электронный пульт, вероятно, координирующий деятельность всех разномастных научных причиндалов, и такой же, как в предыдущей комнате, компьютер. За пультом сидел седоватый мужчина средних лет, в белом халате и в белой шапочке.
— Вы и есть Светлячок? — спросила я у него, когда он косо посмотрел на нас и уткнулся в монитор компьютера.
— Анатолий Антоныч, ответь даме, будь добр, — вмешался Тимофеев.
Анатолий Антонович посмотрел на меня поверх очков рассеянными подслеповатыми глазами и слабо усмехнулся.
— Можно сказать, что так, — ответил он, — пока он сам болеет.
— Кто? — Я отвернулась от человека в белом халате и глянула на Анкутдинова. — Это тоже не Светлячок, Тимур?
— Слишком много вопросов, — перебил Тимофеев, буквально швыряя меня в кресло и пристегивая руки, ноги и шею ремнями. — Валяй, Антоныч!
Тот начал бодро опутывать меня проводками, прикреплять датчики и трубочки, разговаривая при этом с Тимофеевым:
— А ты моего бродягу-сынка не видал, Саш? Как сквозь землю провалился, негодяй. Вчера звонил, сказал, что у него дела.
— Ты это лучше вот у нее спроси, — ответил Тимофеев, — она лучше знает, какие у него дела.
— Кто, я? — Я непонимающе взглянула на Анатолия Антоновича, не понимая, какие дела могут быть у меня с его гипотетическим отпрыском.
— Я его последний раз видел с ней и двумя вот этими. — Тимофеев кивнул на Кузнецова и Казакова.
— Ну точно, — подал голос последний, — Хоенц говорил, что у него отец здесь работает. А до этого работал на заводе в лаборатории по измерению параметров бензина. Значит, это вы? — Казаков глянул на Анатолия Антоновича.
— Только я не работал на заводе, — рассеянно ответил тот. — Значит, он у вас?
— Анатолий Антонович работал в НИИ, он доктор химических наук, — сдержанно произнес Тимофеев. — А Хоенцу я запретил трепаться про отца.
Я вспомнила страх очкастого волосатика в ту минуту, когда он увидел Тимофеева, и поняла, что Хоенц действительно не мог сказать иначе.
— Господин Блэкмор, — сказал Анкутдинов, подводя ко мне американца, — сейчас подопытной будет произведена инъекция перцептина, и вы увидите непосредственно, что это такое и как он меняет интеллект и восприятие человека.
Мистер Дональд Блэкмор любопытственно оскалился, и в руке Анатолия Антоновича металлически блеснул иглой наполненный препаратом шприц…
Мистер Дональд Блэкмор любопытственно оскалился, и в руке Анатолия Антоновича металлически блеснул иглой наполненный препаратом шприц…
Глава 11
Я вспоминала болезненный бред Романовского о действии перцептина на человека. Я вспомнила слова: «…разница между обычным восприятием мира и „светлячковым“ — это так, как если бы ты вошел в полутемную комнату с черными наплывами и выступами стен… и вдруг обрушился свет, нет, словно плавно источился из всех точек пространства, и ты увидел, что выступы стен вовсе не выступы, что это стол, зеркало, бра, картина, что потолок белый, а обои желтые в цветочек…» Или как-то наподобие, но смысл — смысл тот же.
Теперь я поняла, что Романовский и Светлов говорили чистую правду. Я и раньше в этом не сомневалась, но тогда комната была темной, а сейчас…
Перцептин ввели поочередно Кузнецову и Казакову. Странно было видеть, как менялись их опухшие от безудержного в последние три дня пьянства лица. Лица светлели, как-то сразу осмыслялся взгляд. Всесокрушающий, мощный интеллект светился в нем.
Мир поменялся. Достаточно сказать, что я зримо ощущала траектории движения всех находящихся в комнате секунды на четыре вперед.
— Действие разовьется до максимума через пять минут, — сказал Анкутдинов, — возвратимся в ту комнату, господа. Тимофеев, свяжи их, кроме Ивановой, она первая пройдет тест. А то они сейчас изобретательные…
И Анкутдинов двинулся в дверной проем и тут же больно ударился головой о косяк. Да нет же, он не двигался!..
Тьфу ты, подумала я, что делает этот перцептин. Наверно, название от латинского «perceptio» — «воспринимаю». Как это раньше мне в голову не пришло?..
А Анкутдинов все еще стоял в лаборатории, затем сделал два шага вперед и ударился головой о косяк. На самом деле…
— О господи! — пробормотала я, и при слове «господи» мой мозг наполнился мыслями о пяти доказательствах существования бога и прочей заумной дребеденью. Почему-то вертелось слово «Ахурамазда», без моей воли образуя родственные.
Тьфу ты, я и слов таких не знаю!
…Тест наполнился глубочайшим содержанием. При ответе на вопрос: «Поезд идет с востока на запад, самолет летит с запада на восток. Кто движется быстрее?» — я задумалась о том, что и Земля вращается по вектору движения поезда, а потому, пожалуй…
— Ну что ж, — сказал Лейсман. — Ваш IQ около 210 баллов. Людей с таким показателем на планете можно пересчитать по пальцам.
И Лейсман ткнул в изуродованную старой раной левую руку Новаченко, на которой не было безымянного пальца и не хватало верхней фаланги мизинца.
— Вы говорили, что значительно улучшается память, — произнес Ставицкий. — Можно, я назову мисс Ивановой ряд слов на английском, польском и русском языках, и она воспроизведет их в том же порядке.
— Пожалуйста, — кивнул Анкутдинов.
Ставицкий выпалил мне с полсотни слов, которые почему-то сразу выстраивались в столбик перед моим мысленным взглядом.
Я спокойно прочитала слова по столбику, абсолютно не реагируя на то, как расплывались в оловянные плошки от изумления маленькие глазки господина Блэкмора.
— Incredible! — воскликнул американец после того, как я закончила.
Помучив меня еще некоторое время (причем больше мучился он, мне мои интеллектуальные выверты доставляли немало удовольствия, причем почти сексуального характера), он задал мне последний вопрос: сколько ему будет стоить перевод двадцати миллионов двадцати семи тысяч пятисот долларов из Нью-Йорка на счета фирмы «Атлант-Росс», если банк берет такой-то процент… из расчета… при… пятьдесят процентов льгот… еще что-то…
Пока он говорил, Лейсман набирал все на компьютере, и когда я назвала число и Блэкмор записал его в блокнот, он кивнул Лейсману. Тот вывел на большой экран результаты компьютерных расчетов, и американец посмотрел сначала на стереоэкран, потом на листок в своей книжке. Челюсть его отпала, и он, придерживая рукой непослушный подбородок, сказал:
— Вы ошиблись, мисс Иванова. — Он снова посмотрел в книжечку и добавил неподражаемым тоном: — На двадцать семь центов.
* * *Американец тут же позвонил своему агенту в Нью-Йорк и приказал произвести только что просчитанную мною операцию. При этом Лейсман нагло улыбался и смотрел на Тимофеева, а Новаченко тупо пинал кресло, в котором сидел Анкутдинов.
Таким образом, я избавила от аналогичных опытов Кузнецова и Казакова.
— Пока деньги не поступят на ваши счета, я побуду в вашем городе, — сказал американец. — Это дело времени, причем очень скорого. Где дискета?
— Прошу вас, мистер Блэкмор, — сказал Лейсман, вручая поистине драгоценную покупку американцу. — Я надеюсь, вы понимаете, какого рода акт купли-продажи только что состоялся?
— О, разумеется, — хитро ухмыльнулся Блэкмор. — Об этом вслух не говорят, но я рад, что совершил взаимовыгодную сделку с русской мафией.
— По-английски более допустимо говорить так, чем по-русски, — довольно туманно выразился Тимофеев.
— Мистер Блэкмор, подпишите вот эти документы, и Новаченко отвезет вас обратно в гостиницу, — произнес Лейсман.
— О’кей, — ответил американский мафиози и поставил пару закорючек, означающих у него подпись.
Новаченко взглянул на Тимофеева, и тот еле заметно кивнул. И я в ту же секунду почувствовала, что песенка кого-то из этих людей, присутствующих здесь, спета. Как странно чувствовать мозгом!..
* * *— Ну, вот мы и остались одни, — сказал Лейсман, когда Новаченко, Блэкмор и Ставицкий уехали. — Конечно, госпожа Иванова, ваш IQ сейчас едва ли не больше, чем у меня, Тимура Ильича и Тимофеева, вместе взятых. Но ум — это не только компьютерные баллы. И доказательством будет то, что мы получим огромные деньги, а вы с вашими друзьями умрете здесь.
— Вы знаете, Аркадий Иосифович, — ответила я, — не страшно умирать богом. Смерть — как какая-то ничтожная незадача, маленький препончик на пути к запредельному бытию, и… Ладно, вам все равно не понять моих ощущений, ведь я почти бог, а вы человек.
— Ну-ну… — усмехнулся Лейсман. — Любимая песенка Вишневского. Особенно когда я ему вкатил такую дозу, от которой самый тупой баран в отаре стал бы на миг Эйнштейном, а потом рассыпался бы на молекулы. Он тоже говорил, что видит меня насквозь, что…
Тимофеев коротко глянул, как обжег, — и Лейсман поперхнулся на полуслове.
— Что я разговариваю тут с тобой? — заговорил он, наморщив лоб. — Продолжайте умничать в том же духе, только знайте: в стены этого милого домика вмонтирована взрывчатка, и взрывное устройство управляется компьютером. Вот я ставлю вам полчаса, — пальцы Лейсмана пробежали по клавиатуре. — Отключить его можно только через компьютер, и…
Раздалось два негромких хлопка, и монитор с клавиатурой разлетелись вдребезги.
— Ты слишком многословен, Аркаша, — произнес Тимофеев, приглаживая глушителем пистолета правый висок. — Вот и все, господа. Теперь даже мы, если захотим, не сможем отключить взрыватель.
Он повернулся ко мне.
— Помнишь, ты говорила: увидимся разве что в аду. Теперь мой черед сказать: увидимся в аду.
— Ну и артист ты, Тимофеев, — негромко бросил Анкутдинов. — Ну, прощайте, ребята. Я сожалею, что все так вышло, но вы сами выбрали.
Дверь хлопнула за Анкутдиновым, Лейсманом и Тимофеевым, и послышался звук запираемого замка.
— Этого следовало ожидать, — сказал Кузнецов.
— Что будем делать? — влез Казаков.
— Надо хотя бы освободить руки. Тань, развяжи.
— Они мне опять связали, — откликнулась я. — Предусмотрительные.
— Как все ярко, — тоскливо пробормотал Казаков, — и как не хочется умирать, хотя я и отсюда вижу, что шансы наши равны нулю. Или около того.
— А где Кирсанов? — спросила я.
— Когда мы подъехали, и ты, и он валялись на дороге, — пояснил Кузнецов. — Тимофеев велел подобрать вас, лысые ублюдки притащили тебя сюда, а его — не знаю…
— Но они вносили его в дом… — рассеянно отметил Казаков. Я подозрительно посмотрела на него, но ничего не сказала.
— Все-таки шансы какие-то есть, — произнес Кузнецов.
— Тимофеев… — пробормотала я. — Да, шансы какие-то есть. Тимофеев… Что-то тут не то. Я видела их глаза… Его глаза…
— Вроде не передозняк, — пробормотал Кузнецов, — чего это она?..
— Идиоты! — взвыл Казаков. — Они же и доктора химических наук своего, Хоенцева отца то бишь, с нами заперли. Его-то за что?
— Умный больно, — проговорил Кузнецов, — не любят они умных. Анатолий Антоныч!!! — заорал он вдруг оглушительным протодьяконским басом. — Анатолий Антоныч!!!
— …Толий Тоныч! — гнусавым фальцетом пискнул Казаков.
Дверь отворилась, и вошел и. о. Светлячка в белом халате.
— А эти… где же все? — спросил он растерянно.