– А вот тут ты, парень, прав! – вдруг вскинулся Вожников. – Именно в том и дело – стравить! Уголья раздуть, подбросить… Вот что, ты у боярина Божина как? В рядовичах, в закупах?
– В челяди дворовой, великий государь.
– В челяди, говоришь?! – Егор гневно сверкнул очами. – А я когда еще рабство запретил?! Что же, боярину Даниле Божину мой указ – не указ?!
– Боярин, господине, обещался перевести всех на ряд, то правда. – Авраамка низко опустил голову, будто и сам был в чем-то таком виноват. – Обещал, да, видать, не дошли пока руки…
– Я вот им покажу – не дошли, – пригладив растрепавшиеся волосы, с досадой ругнулся князь. – Сейчас, правда, не время, ну да ничего, не забуду. А забуду, так секретарь, Федор, напомнит… Ты, кстати, сейчас к нему и пойдешь, отыщешь в людской, скажешь, что я от боярина Божина тебя забираю, пущай составит на то грамоту, ряд. Его, Федора, с этих пор слушаться и будешь, а сегодня – вернешься к боярину своему… Об Илмаре Чухонце все вызнай в подробностях, особливо – с кем дружбу водил или какие еще шуры-муры. Пусть даже он и пропал, что весьма подозрительно, однако завтра к вечеру я должен точно знать, где этот чертов Чухонец был в момент убийства щитника, с кем и когда.
Рыжий Илмар Чухонец, оказывается, ходил к стригольникам, к какому-то Никите Злослову, что призывал не верить священникам, да и вообще – церкви, обвиняя клириков Софийского дома в алчности, мздоимстве, отходе от первых истинно христианских принципов и прочих недобрых вещах. Сие Авраамка узнал у себя, на усадьбе боярина Божина, когда затеял разговор с одной рябой девкой-прислугою. У девки, звали ее Онфисою, что-то такое с Чухонцем было, не любовь, а что-то вроде, причем как было, так и прошло, но Онфиса с тех пор к рыжему благоволила и, когда могла, подкармливала. Вот к ней-то, облеченный княжьим доверием, и подкатил отрок, вроде бы как с кучей навозной помочь управиться, хоть божинский тиун Олексий – старик дотошный, вредный – ничего такого Авраамке не поручал. Но и проследить не мог – отправился по боярскому порученью к «заморским» купцам, заказывать новые «поганые» трубы, старые-то самой княгинюшке в карты проиграл, и, как честный человек, третьего дня проигрыш отдал – на особых, длинных, телегах увезли трубы-то. Хорошие трубы, ордынские, из особой глины да обожжены добро. Там же, в Орде, в Сарае-городе, Божин и собрался заказывать новые трубы, тиуна вот послал, Олексия.
А двор-то остался пока без пригляду: кот из дому – мыши в пляс! Самому-то боярину да семейству его до того, что слуги на усадьбе делают, особого дела не было, на то тиун есть – пущай и приглядывает, работу свою исполняет. Олексий и приглядывал, да со всей строгостью, никому спуску не давал: разве при нем бы парни-закупы, что крышу крыли, этак ленились бы? Ишь, сидят, ржут, как кони боярские, все квас пьют – а дело стоит… да и нет этим оглоедам до дела никакого дела!
– От то ты верно молвил, Авраамко. – Утерев со лба пот грязной, испачканной в навозе, рукою, Онфиса неприязненно покосилась на парней. – Нет до дела никакого дела. А кому есть-то? Олексию-тиуну да Илмару…
– Чегой-то давненько не видать Чухонца… – вроде бы невзначай промолвил отрок, навалившись на вилы.
– Больше, больше бери! – пробурчала девка. – Экий ты, Авраам, малахольный… А что ты про Илмара выспрашиваешь? Вы ж не дружки.
Подросток повел плечом:
– Он меня на встречу одну обещал отвести. Поглядеть, что да как, людей умных послушати…
– Тсс!!! – ойкнув, Онфиса едва не перетянула парня вилами по спине. – Ты, чадо, болтай меньше! Знаю я, куда тебя Илмар пристроить хотел, кого показать, знаю… Вот и жди, пока объявится.
– Так где же он есть-то?
– Мыслю – по хозяйскому слову послан, – зашептала девица. – Он, Илмар-то, не нам чета, господин его всяко привечает. Вот и послал… грят, туда и послал…
– К самому Никите?
– Тсс!!! Тихо, говорю тебе, не то ка-ак сейчас шваркну вилами!
Авраамка понизил голос до шепота:
– Вот бы Никиту того послушать, Онфиска! Чухонца бы, верно, у него повстречал… хоть спросил бы – когда заявится?
Онфиса задумалась и какое-то время молча кидала навоз, покусывая толстые губы. Авраам сильно подозревал, что она, как и рыжий Илмар Чухонец, стригольница… да не подозревал – знал даже, как-то невзначай разговор ее с Чухонцем подслушал…
Многие, многие черные люди в Новгороде – и не только – к новой вере стремились, проповедников по окраинам слушали, таились да знали: власти-то их не особо тронут, иное дело – софийские чернецы. Как бы ни пыжился, ни злился архиепископ, а все знали – у самого князя великого в немецких землях есть друг – профессор Ян Гус, тамошний стригольник. «Стригольничьей» веру ту еще сто лет назад звать начали, как объявился во Пскове некий проповедник, стригольник Карп. Людей подстригал, заодно наставлял на путь истинный…
– Ведаю, давно ты к нашим просишься, – управившись наконец с кучей, благосклонно кивнула Онфиса. – Да и Илмара надо бы сыскать. Сказати, что спрашивали тут его… какой-то мужик спрашивал… То Чухонцу тихонько надо сказать, чтоб другие не слышали.
– Да я обскажу! – отрок дернулся. – Я ж не глупый!
– От то и плохо, что шибко умный! Ладно, покуда тиуна нет, сбегай… тут недалече, на Холопьей, одна корчма есть, Кузьма Урюпин хозяин. Там спросишь Илмара, скажешь, что от меня… быстрей только, до прихода Олексия управься!
– Ой, управлюсь! – обрадовался Авраамка. – Тут и идти-то всего ничего, рядом. Тотчас же побегу!
– Беги, беги. Только рот на замке держи, чадо.
В корчме на Холопьей улице, что заканчивалась, чуть-чуть не доходя до крепостной стены, тянувшейся вдоль Волхова, рыжего Чухонца не оказалось, однако Онфису там знали хорошо и Авраамкины расспросы восприняли… не то чтобы благосклонно, но особенно не таились, и где Илмара искать, подсказали – на Витковом или у Федоровского ручья.
– Ого! – изумился отрок. – Это ж на той стороне, на Торговой!
– А что, у тя ног, что ли, нет, паря?
Ноги-то у Авраамки были, и весьма быстрые… да вот тиун должен был вскоре вернуться. Да и пес с ним, с тиуном, коли заданье княжеское поскорее исполнить надо! Чай, ежели что, заступится князь, не даст пропасть.
– А Витков переулок – на Славне?
– По Ильиной от Торга пойдешь, там вскорости – по правую руку. Корчму Одноглазого Карпа спросишь… Карпу можешь от нас поклон передати.
– Передам… А на ручье Федоровском?
– Апраксий-кузнец. Мастерскую спросишь.
Пока Авраамка носился по всему городу по корчмам, сам великий князь, переодевшись в простое платье, вскочил на коня да поехал на Плотницкий конец, на Щитную. Нельзя сказать, что послать ему было некого, просто хотелось самому все разузнать, лично, да и по городу проехаться, полюбоваться – почему бы и нет-то? Господин Великий Новгород Вожникову нравился, и не потому, что красив. Москва тоже красива, да вот в отличие от Москвы, окромя красоты хором да храмов чувствовался в Новгороде некий свободный дух, дух вольных мастеров, купцов, артельных… всех тех, кто мало от кого зависел… разве что от самого господина Великого Новгорода.
Проехав по широкому мосту через Волхов – именно отсюда скинули в реку незадачливого боярина Божина, – Егор спешился и взял коня под уздцы – слишком уж людно было на Торговой площади: азартно торговались, продавали, покупали, обманывали, по кошелям шарили…
Ученый жизнью, князь схватил одного такого ухаря за руку, прикрикнул строго:
– Не повождляй!
Воренок оказался совсем мелким, лет, наверно, двенадцати, безмозглым еще шкетом. Заныл, размазывая по всему лицу сопли:
– Пусти-и-и, дяденько. Не виноват я – бес попутал и кушать хотца!
– Ишь, кушать ему хотца… ага…
Благостно щелнув воренка по лбу, Вожников наподдал ему ногой, чтоб впредь неповадно было, да пошел себе дальше, по пути прикупив сушеных тыквенных семечек… Вспомнилось вдруг Барселонское графство, Матаро, Манреса… Черная Святая Дева с горы Монтсеррат… и жуткий кровавый маньяк – большой любитель таких вот тыквенных семечек. Господи, ну и времена ж были! Вроде совсем еще недавно – и пары лет не прошло – а вот уже и почти забылось все, затерялось за каждодневными неотложными делами.
Перекрестившись на высокую каменную церковь Бориса и Глеба, Егор свернул на Ивановскую улицу, застроенную усадьбами богатых купцов, пузатыми торговыми складами и рвущимися к небу церквями, одна другой краше. По-купечески осанистая – Иоанна на Опоках, главный торговых гостей, товарищества «ивановского ста» храм; дальше, почти сразу, по улице – подтянутая и строгая церковь Святого Георгия, за ней виднелись серебристые купола церкви Успения и храма Параскевы Пятницы, а уж за ними сияли в голубом небе золоченые кресты величественного Никольского собора.
Сев на коня, князь поехал по мощенной дубовыми плашками Пробойной, что тянулась через весь Славенский конец, «пробивая», нанизывая на себя улицы – Лубяницу, Буяна, Рогатицу, Иворову, Славкову. За мостом через Федоровский ручей Пробойная переходила в Большую Московскую дорогу, пересекавшую под прямым углом улицы Федорова, Никитина, Молоткова, а следом за нею – и Щитную.
Сев на коня, князь поехал по мощенной дубовыми плашками Пробойной, что тянулась через весь Славенский конец, «пробивая», нанизывая на себя улицы – Лубяницу, Буяна, Рогатицу, Иворову, Славкову. За мостом через Федоровский ручей Пробойная переходила в Большую Московскую дорогу, пересекавшую под прямым углом улицы Федорова, Никитина, Молоткова, а следом за нею – и Щитную.
Усадьбу покойного мастера Федота, Онцифера Лютого сына, показал первый же пробегавший мимо мальчишка – махнул тонкой, в цыпках, рукою:
– А вона, за теми липами как раз и она.
Гостя – Вожников представился княжьим дьяком – впустили сразу, распахнули настежь ворота. Хорошая усадьба – добротный, на пол-локтя выше прилегающей улицы двор. Специально так делали, заметали на усадьбу с улицы землю да песок, мостили, чтоб все стекало со двора на улицу, а не наоборот. По весне было очень удобно – никогда не стояли во дворах лужи, а вот на улицах, особливо которые не мощены… Бывало, и коровы топли!
Без особого результата переговорив со вдовой да сыновьями, «дьяк» велел привести в горницу подмастерий и слуг, всех до одного, включая самого последнего привратника, коли такой имелся.
Привратник на усадьбе покойного щитника имелся, он же и сторож, он же и прислуга за все: молчаливый юнец с вытянутым белесым лицом и бесцветными пустыми глазами. Сказать по правде, он сразу же показался Егору полным идиотом или уж по крайней мере олигофреном в стадии легкой дебильности, из которых обычно состоит аудитория почитателей телевизионных ток-шоу и прочих «великих праздничных зрелищ» типа торжественного концерта к очередному юбилею какой-нибудь госслужбы.
Вожников подобный тип людей хорошо знал, потому и с привратником повел себя правильно – поначалу наехал, а потом чуть приотпустил, улыбнулся:
– Так-таки ничего не видал, а? Никто чужой в тот день на усадебку не заглядывал, с хозяином твоим, Федотом, царствие ему небесное, не говорил?
– Да вроде нет, господине. Вот и Антипе Федотыч и Иване Федотыч никого не видели.
– Так они в мастерской были. А ты вспомни получше – может, все ж таки кто-то и заглядывал, хоть и не надолго? Рыжий такой?
– Не. Рыжего точно не было.
– А какой был?
Вожников подспудно искал чужака, бесследно исчезнувшего Илмара Чухонца, доверенного слугу боярина Данилы Божина… но почему-то не находил. Но ведь если он убил, так кто-то его должен был видеть если не на усадьбе, так поблизости… ведь свидетели же утверждали, будто видели выбегающего с Федотова двора дюжего рыжего парня с окровавленным ножом! Они и признали – Илмар Чухонец то был! Правда, лично князю допросить тех свидетелей – ключевых! – увы, не удалось, хоть имена их проведенным до того розыском уже были известны. Олекса со Славны, приказчик, третьего дня отправился с торговым караваном в Ригу, непутевый Никифор с Рогатицы от лютого безденежья подался к ушкуйникам в Хлынов, а Илья с Лубяной, известный по всему Славенскому концу пьяница, от пьянства и помер, не так давно. Напился, упал в лужу да и захлебнулся вусмерть! Бывает… Только нынче уж как-то странно – все один к одному, никого не допросить по новой.
И еще мелькнул один тип по имени Ондрей, он-то вроде как про убийство щитника и возвестил, на видоков ссылаясь. А потом все и завертелося!
Приметы того Ондрея имелись, правда сам он, как водится, пропал, что и понятно – вполне мог опасаться за свою жизнь, как лицо, непосредственно подстрекавшее людей к мятежу.
А ну-ка…
Егор вытащил из кошеля свиток:
– А вот такой, случаем, не заглядывал: худой, сутулый, лицо белое, волосы да борода курчавые, светлые, глаза темные… Да, прыщи еще! Двойственный такой тип, с одной стороны – басен, с другой – прыщавый… Непонятный такой.
– Вот точно, господине, что непонятный! – вдруг осенило слугу.
Произнесенный князем эпитет словно бы включил что-то в его мозгу, нажал какую-то важную кнопку – непонятный, ага! «Есть такая буква»!
– Дак правда и есть. – Привратник закивал, обрадованно щурясь, вот ведь – услужил-таки столь важному господину – дьяку! Знал бы он, с кем вообще говорит…
– Непонятный такой! Ликом басен, да прыщи, борода светлая… С хозяином недолго беседовали, я так, краем уха слыхал – ворота чинил, прибивал досочки, вот посейчас сразу-то и не вспомнил, покуда ты, господине, про непонятное не сказал. Он и говорил непонятно!
– Как это непонятно? – удивился Вожников. – Не по-русски, что ли?
– По-русски, да не по-нашему. «Зачэм», «почэму», «исчо» – вот эдак!
«А парень-то вовсе не такой дурак, каким с первого взгляда кажется, – усмехнулся про себя Егор. – С Ондреем этим обязательно разобраться нужно! Найти… если выйдет».
– Хозяин еще с ним расспорился, – тем временем припомнил слуга. – Враз чужака опознал – а тот еще и говорит, будто с пятины Деревской, да лжа то! Вот Федот Онциферович ему так и сказал да пригрозил разобраться. Хозяин вообще чужих не любит… не любил…
– Пригрозил, говоришь? Так-так…
В корчме Одноглазого Карпа, что на Витковом переулке, Авраамка ничего вызнать не смог. Сам корчмарь, Карп, вертлявый, с засаленными рукавами, лишь отмахивался: мол, какие тут еще стригольники? А когда отрок передал поклон от Анфисы, так и совсем едва не получил от трактирщика в глаз! Едва уклонился, да со всей поспешностью вылетел стрелою на улицу.
– Иди, иди отседова, черт худой! – кривя желтое лицо, плевался вослед Одноглазый. – Ишшо раз придешь – без ног останесси!
Подобное отношение Авраамку не то чтоб сильно обидело, но насторожило – с чего бы это корчмарь так разоряется? Просто спросил… Может, переживает по поводу своей связи с еретиками-стригольниками? Так не особо-то их и гоняли при князе… правда, и не жаловали, архиепископ Симеон на княгинюшку влиял сильно, а уж та от мужа не отставала. Вот и не появился пока средь новгородской ереси мудрый и всеми признаваемый вождь типа уважаемого пражского профессора Яна Гуса. Никита Злослов – это так… говорили, что он вообще плотник… Плотник и профессор – сравнить! Хотя… Иисус Христос тоже ведь одно время плотничал.
Отрок и спросил бы про Чухонца – не видали ли, мол, загулял, но, видя такое отношение, счел за лучшее как можно скорее ретироваться, тем более что хозяин корчмы, верно, скрывал какую-то связанную со стригольниками тайну… Иначе с чего же стал так разоряться, едва только услышав про еретиков? Да и корчма – неприветливая, покосившаяся, с разбросанным по всему двору навозом и низенькой, всегда распахнутой и похожей на зубастую пасть какого-то чудовища дверью, казалось, дышала злобой и ненавистью, пристально поглядывая на Авраамку подслеповатыми щелями окон. Слуги тоже вполне соответствовали заведению, шныряли, словно тени, боязливо косясь на своего одноглазого хозяина. Что ж… может быть, на Федоровском ручье, у кузнеца Апраксия, повезет больше, хоть что-то удастся узнать…
Вожников, встретившись с парнишкой на деревянном мосту через ручей, конечно же, вряд ли б его признал, ежели б тот с поспешностью не поклонился да не заморгал удивленно. Как же – сам князь великий, и вдруг один, без охраны…
– Ты еще ниц пади, – придержал лошадь Егор. – Как раз под копыта.
– Великий княже, я…
– Цыц! – Князь поспешно осмотрелся и с прищуром взглянул на отрока. – Откуда ты меня знаешь?
– Та я это… я вчерась послан… ну, рыжего Илмара Чухонца искати…
– А! – наконец, вспомнил Егор. – Ты этот… Абрамко.
– Авраамко, вели…
– Молчи, сказал! Говори просто – господине. Усек?
– Усек, господине. – Поклонившись, отрок вскинул голову. – В корчме Одноглазого Карпа, на Витковом, вообще говорить отказались. Мыслю, скрывают что-то.
– С чего так думаешь?
– Слишком уж боятся, что со стригольниками их свяжут.
– Та-ак. А ну-ка, отойдем… Нечего тут, на мосту.
Поворотив коня, Вожников съехал с моста к ручью, где у смородиновых кусточков и спешился, с удовольствием кинув в рот горсть уже налившихся черных ягод. Пожевал, улыбнулся, обернулся к почтительно дожидавшемуся подростку:
– Ну давай, Авраам, докладывай дальше.
– А дальше и нечего, господин. – Парень виновато развел руками. – Не успел ишшо. Иду вот на ручей, к кузнецу Апраксию… тамо спрошу.
– А там должны что-то знать?
– Могут.
– Сам поеду, – тут же принял решение князь. – Все равно уж – почти пришли. А ты за мной пойдешь, как слуга… сбегай пока, найди кузницу.
Авраамка умчался, сверкая пятками, да сразу же и вернулся, показывая рукой на группу приткнувшихся на низком берегу ручья строений:
– Во она, господин, Апраксия-кузнеца усадьба, за теми вербами.
– Что сей Апраксий за кузнец, спросил? – быстро поинтересовался Вожников.
– Подковы бьет да так, по мелочи.
Егор засмеялся:
– Вижу, что по мелочи, – усадебка-то у него, мягко говоря, невелика. А подковы – это хорошо, это славно. Вот что! Пока я с кузнецом говорю, у ворот да у кузни пошарься, с молотобойцами поболтай, со слугами…