Художники – молодые патлатые парни, коих Вожников звал про себя волосатыми хиппи, поначалу держались скованно, краснели, словно юные боярышни под зорким приглядом матушек, и лишь когда малость выпили да когда великая княгиня сама подсела к ним – тогда разошлись, заулыбались и вообще стали держать себя вполне светски… чего никак нельзя было сказать о некоторых посадниках и их супругах. Закондовели черти старые, чего уж! Впрочем, им тут, похоже, вполне даже нравилось – сидели себе тесным кружком, по-старому, квасили, болтали, чокались время от времени с князем… а их жены да дочки – за соседним столом, рядом. Кстати, не скучали, особенно когда музыканты приглашенные грянули плясовую, а великий государь тут же дал отмашку в лучших традициях советского кинематографа:
– Танцуют все!
Весело было… Правда, не дрались – побаивались князя, знали, у того удар хорошо поставлен, прилетит так прилетит, мало не покажется! И правильно боялись – пьяных драк за столом Вожников не любил и порядок наводил самолично, дабы не обидеть разошедшихся сановитых выпивох: ведь одно дело, когда тебя слуги за шкирку выкинут, хотя бы и по приказу, и совсем другое, когда сам великий государь руцей приложится. То и за честь!
– Эх-ма, эх-ма! – наяривали музыканты.
Гуслями да рожками выли, ухали басовыми толстострунными гудками, стучали в бубны, барабанили в диско-ритмах Золотой Орды, коим князь Егор в свое время научил тамошнюю кафешантанную певичку Ай-Лили, с тех пор заматеревшую не хуже российских эстрадных див. Правда, у Ай-Лили в отличие от последних хоть талант был, да и голос…
Посадники Алексей Игнатьевич да Иван Богданович, а с ними старые бояре Мишиничи, хватанув винища, пустились вприсядку с молодыми боярышнями, ногами махали так, что Егор знаменитую песню про зайцев вспомнил и все, что потом воспоследовало. Витрины, правда, не били – за неимением чего-то подобного, но бокалы цветного муранского стекла… и местного стекла тоже – летели на пол регулярно.
Улучив момент, княгинюшка подсела к художникам да сразу же и начала запросто, как у супруга любимого научилась:
– А что, парни, портрет нарисовать не слабо ль?
Похожие, словно близнецы-братья, «волосатые хиппи» переглянулись:
– Чей портрет, великая государыня?
– Да мой, чей же еще-то? – фыркнула Елена. – А потом – и великого князя можно. Но сначала – мой. Так сможете?
– Да, княгиня великая, запросто! Мы в Милане учились и в Падуе. Не сомневайтесь даже, изобразим в лучшем виде.
– Лучше не надо, – княгиня скромно потупила очи. – Рисуйте как есть – красивую. Оплата по готовности, ну и небольшой задаток – на кисти, краски и прочее. Знаю, во Флоренции по флорину в день платят, я же вам дам вдвое, каждому, только срок работы – месяц. Коли согласны, завтра приходите, по паре дюжин золотых получите.
Художники обрадованно переглянулись, но тут же сникли:
– А как же Святая Софья? Мы ж на нее подрядилися?
– Подождет Святая Софья! – поднявшись на ноги, повела бровью Елена Михаловна. – С владыкой Симеоном – договорюся.
Как только их высокородная собеседница отошла, парни чокнулись с такой силой, что едва не разбили бокалы:
– Белиссимо!
– Микеле в Милане помнишь? – выпив, шепнул один другому.
– Это пьяницу-то?
– Не, пьяница – это Никола, а Микеле – приказчик в банке.
– Ну?
– Так он как-то хвастался, будто по шестьдесят флоринов в год зарабатывает. А у нас-то за месяц столько выйдет! Вот повезло-то, братец, – теперь только работай. Ты – большой портрет, а я – медальоны.
Музыканты заиграли потише, раздухарившиеся гостюшки вновь уселись за столы да продолжили славить хлебосольных хозяев – государей.
– Князю великому…
– Княгинюшке Елене Михайловне…
– Слава! Слава! Слава!
Егор поставил на стол большой кубок, закусил пряником – больше есть не хотелось вовсе, насытился, придется завтра жирок сбросить – побегать или кому-нибудь из дружинников организовать хорошую тренировочку.
Рядом, за спиной, кто-то покашлял. Вожников повернул голову и с неудовольствием глянул на поклонившегося Феофана, мажордома-тиуна:
– Ну что там еще? Опоздал кто да теперь страшится войти?
– К тебе вьюнош один, господине. Говорит, по срочному делу, из самой Орды! А еще сказал, что, мол, князь великий знает его хорошо.
– Знаю? Из Орды… Гм… Он где сейчас?
– В людской ждет. Прогнати, сказать, чтоб завтра приходил?
– Ладно… Раз уж знакомый, так гляну быстренько.
Князь поднялся с лавки и, бросив жене «милая, я сейчас», быстро пошел к дверям.
Дожидавшийся в людской молодой человек лет двадцати, в короткой желто-красной бархатной куртке, в европейских штанах-чулках шоссах, стройный, с копною русых волос, при виде князя поспешно снял берет с длинным пером и, поклонившись, сверкнул черными, как ночь, глазами:
– Княже!!!
– Азат! – Князь Егор сразу признал своего ордынского друга-врага, несостоявшегося убийцу. – Ты что так нарядился?
– Я здесь в тайности, великий государь, – покусал губу молодой татарин. – И я нынче не я, а уста великой царицы Айгиль-ханум.
– Та-ак! Уста, говоришь? Ну, так не стой, рассказывай… да сперва сядь, испей вот кваску.
Нехорошее предчувствие охватило вдруг Вожникова, вот уж поистине – беда не приходит одна, точнее, одна плохая весть влечет за собой другую.
– Плохи дела, князь Георгий! – тихо промолвил Азат. – Подлые царевичи, сыновья покойного Тохтамыша, вновь подняли мятеж, их войска осадили столицу. Мало того – с севера идут ватаги разбойников-хлыновцев. Мы не справимся без твоей помощи, великий князь! И время – дорого.
– Черт! – Егор, не сдержав эмоций, выругался. – Вот вести так вести. То один, то другие… Да что они, сговорились, что ли? Впрочем, очень может быть, что и сговорились. Господи… Час от часу не легче!
Глава восьмая Лето – осень 1418 г. Русия – Любек Трубы трубили поход
Князь Егор недолго думал, как быть. Собирать, сколь возможно быстро, войска, призывать под стяги верных вассалов да идти выручать Айгиль, дабы не допустить возрождения у своих южных границ старой, разбойничьей и работорговой, Орды – а именно такая она и будет в случае прихода к власти кого-нибудь из сыновей Тохтамыша, давних союзников Витовта. И без особой разницы, кто там будет – Кадыр-берды, Джабар-берды, Кепек… или даже – ежели жив еще – неуловимый Джелал-ад-Дин, самый яростный противник великого князя. Кстати, и давнего знакомца – царевича Яндыза нельзя сбрасывать со счетов, сей авантюрист и бродяга долго подвизался при дворе московского князя Василия, вполне может получить от него тайную поддержку… как и от Витовта. Впрочем, от Витовта – все они могут.
В поход, в поход! Немедленно! Пусть бьют боевые барабаны, призывно пусть трубы трубят! Тем более через Нижегородское княжество как раз по пути – заодно и разобраться там с претензиями Юрия Звенигородского к тамошним князьям. Лучше бы замирить, конечно, не хватало еще в собственных землях смуты. Черт! Хлыновцы еще, и эту вольницу усмирить надобно… хотя легче направить в нужное русло – пограбить по старинному обычаю богатые ордынские города, те, что отпали от великой ханши Айгиль и подались под алчные длани узурпаторов.
Потянувшись, князь поднялся из-за стола и подошел к развешанным по стенам горницы доспехам, размышляя, какой лучше выбрать? Черненый, миланской работы, панцирь? Или нюрнбергский полный доспех? Или эту вот бригантину с золотыми лилиями французского короля Карла? Нет, для Орды да для русских земель надо что-нибудь породнее; не выпячивать свой имидж ливонского курфюрста и императора Священной Римской империи, а всячески подчеркнуть образ русского великого князя, не чужого и для Орды. Мало ли на Руси ордынцев? Да, как хан Узбек объявил государственной религией ислам, так полным-полно народу отъехало, из самых знатных татарских родов. Все – на Русь, правда, и в Литву тоже – но куда меньше.
Вот! То, что доктор прописал! Вожников с улыбкой погладил ладонью кольчатый, с позолоченными стальными пластинами, колонтарь, над которым, отливая матовым блеском, висел боевой шелом ордынского – восточного – типа, вытянутый, с украшенными узорочьем нащечниками и наносником-стрелою. По краю шлема шла какая-то надпись затейливой арабской вязью, верно, призывала благословенье Аллаха.
– А что ты салад не наденешь? – тихою сапой подобралась сзади жена.
Да так неслышно подошла, князь не повел и ухом, лишь повернувшись, взял княгиню за руку:
– А-а-а, вот и солнце мое! Салад, говоришь?
Елена повела плечом:
– Ну да! Карла французского подарок.
– Это с колонтарем-то его надеть советуешь? – хохотнул князь.
– Да что я, дура? – Княгинюшка возмущенно фыркнула и махнула рукою. – Я думала, ты панцирь миланский оденешь… Но раз колонтарь – тогда шелом или мисюрка. И – сабля, не палаш.
– Ты думаешь?
– Сабля к шелому ордынскому куда больше подходит.
– Ну, как скажешь, милая.
В темно-голубом, с шелковыми серебристыми вставками и глубоким вырезом, бархатном платье, сшитом по последней бургундской моде, со стягивающим солнечно-золотистые волосы усыпанным самоцветами обручем, великая княгиня смотрелась настолько загадочно и заманчиво, что Егор обнял жену за шею и, крепко поцеловав в губы, восхищенно потряс головой:
– Ты у меня, как пиковая дама!
– Вот уж неправда! – забавно наморщив лоб, возразила Елена. – В гаданьях я всегда червонной дамой была.
Князь покладисто согласился:
– Ну, червонная так червонная, спорить не буду. Ты что пришла-то? Спросить хотела чего?
– Просто так заявилась, тебя проведать – нельзя?
– Да можно, милая…
Покусав губы, княгинюшка вдруг прижалась к мужу щекой и тихонько молвила:
– Может, думаю, посоветуешься ты со мной, как обычно делал. Дело-то непростое, я ж вижу.
Егор погладил супругу по волосам и вздохнул:
– Непростое – да.
– Так что ж совета не спросишь, любый? – В синих глазах княгини вспыхнули золотистые искорки. – Иль я тебя когда подводила, плохое советовала?
Елена говорила тихо, но весьма уверенно, еще бы – если б не ее советы, так где бы был сейчас князь Егор? И вообще – кем бы?
– Позже хотел поговорить с тобой, милая, – ничтоже сумняшеся соврал князь. – Вот выберу доспехи и…
– Так выбрал уже! – Княгинюшка звонко расхохоталась, показав крепкие белые зубки. – Колонтарь, сабля, шелом. Выбрал, а теперь – спроси. Что в этом походе самое трудное? Небось, Витовта интриги?
– Да черт с ним, с Витовтом, – с досадою отмахнулся Вожников. – Мне б своих князей примирить.
– Звенигородского Юрку да нижегородского Ивана Тугой Лук?
Егор хмыкнул: что ни говори, а родная супружница была очень неплохо осведомлена о всех местных фигурах, даже, пожалуй, куда лучше, нежели сам князь. Ну, так ведь местная! С детства в этом соку варилась, сплетни да слухи слушала.
– Я бы, конечно, Юрию какие-нибудь другие земли пожаловал вместо Нижнего, – задумчиво произнес князь. – Да вот возьмет ли? По характеру-то он горд, неуступчив.
– Уверен в себе зело. – Елена недобро прищурилась. – Думает, все хорошо у него…
– Да ведь так и есть… или?
– Вот именно – или. – Княгиня как-то покровительственно взглянула на мужа и кивнула на лавку. – Присядем, поговорим? В ногах-то правды нету.
– Поговорим, – усевшись рядом с супругой, Вожников задвинул свинцовую оконную раму: день сегодня выдался непогожий – дождливый, слякотный, как бы не продуло любимую женушку. Времена на дворе сермяжные – антибиотиков нет, любая простуда смертельно опасна! А уж если там воспаление легких или бронхит – прямая дорога в могилу, без вариантов, не помогут ни доктора, ни ведьмы.
– У Юрки Звенигородского сыновья есть, – примостившись поудобнее, все так же негромко продолжала княгиня. – Отроци, но уже не малые. Старший – Василий, лет осьмнадцати, а младшему, Дмитрию, пятнадцать, но заводила – он, младший. Себе на уме братцы, нраву буйного, батюшку своего не особенно чтут, что хотят, то и воротят. Вообще, – Елена осуждающе покачал головой, – такая уж молодежь нынешняя! Наглая, буйная, неуважительная – старших ни во что не ставят.
– Ой-ой-ой! – засмеялся Егор. – Ты что разворчалась-то иль сама уже старушка?
Еленка отмахнулась:
– Да ну тебя! Слушай, что говорю, лучше.
– Так я слушаю, слушаю.
– Ну вот, – княгиня шмыгнула носом. – Ты, любый, покуда идешь с войском к Нижнему, не поспешай зело. Часть войска отправь, а сам с малой дружиною по пути в Галич заедь – Василия да Дмитрия Юрьевичей проведай. Ты ведь для них, ежели на немецкий лад, сюзерен, а они – твои вассалы. И дети Юрия, и сам Юрий. Он сыновей-то в поход покуда не взял, в Галиче – за боярами для пригляду – оставил.
– Откуда знаешь? – вскинул брови Егор.
– Сорока на хвосте принесла!
Еленка весело расхохоталась, как делали все тогдашние люди, старательно смеявшиеся над любым пустяком – не так уж и много было радостей в жизни, так почему ж и над пустяками не посмеяться, если смешно? Поначалу эта привычка несколько раздражала Вожникова, но вот сейчас ничего, смирился, даже и сам иногда хохотал по любому поводу.
– Вестника я расспросила, – отсмеявшись, пояснила княгинюшка. – Того, из Нижнего, что письмо привез.
Егор повел плечом:
– Так и я с ним беседовал! Что же он мне-то ничего не…
– А ты про сыновей Юркиных спрашивал?
– Нет.
– Так то-то же! – Елена наставительно покачала большим пальцем у самого носа супруга. – С батюшкой своим Дмитрий да Василий все время ругаются, цапаются – эх, молодежь нынешняя! – однако возраст у них такой, что кого-то для подражания требует. Ну, чтоб было на кого равняться, с кого пример брать, кого похвала – за счастие!
– Понятно, – потер руки князь. – Как мой тренер.
– Кто-кто?
– Говорю, тебе надо подростковым психологом работать. Или уж сразу – психиатром.
Пододвинувшись ближе к жене, Вожников обнял ее за плечи, поцеловал в шею, а затем и ниже – в глубокий вырез бургундского платья, почти что в грудь…
Еленка неожиданно отстранилась – видать, не все еще высказала, не всему научила.
– Еще что-то присоветовать хочешь? – улыбнулся Егор.
Княгиня кивнула:
– Хочу.
– Так говори же!
– Я о Витовте все. – Покусав губы, княгинюшка опустила голову, исподлобья посматривая на мужа – вновь подняла прежнюю свою тему. – И о Софье… инокине Марфе. Через нее, через нее, подколодную гадину, Витовт свои козни плетет, сильная от Софьи опасность исходит, я чувствую, знаю… Убить, государь мой! Раздавить змеюку! Давно, давно пора бы…
– Нет! – сказал, как отрезал, князь. – Как-то это нехорошо, что ли… Мы ее и так с трона в обитель согнали. Да и Витовт смерти дочери не простит, пуще прежнего обозлиться…
– Так он и без того…
– Я сказал – нет!
– Ну сказал, и сказал, – с неожиданной покладистостью согласилась Еленка. – Ты князь – твое дело. Но глазами-то так на меня не сверкай, любый! Лучше иди сюда… ближе…
Чувствуя на плечах и шее властные руки жены, Вожников ткнулся лицом в вырез платья, снова поцеловал супругу в шею, обнял, чувствуя под бархатом зовущую теплоту, обнажил плечи… и грудь… целовал, целовал, целовал, чувствуя, как млеет княгиня…
– Родная моя…
– Милый…
Освободив супругу от платья, сбросил одежку и сам уселся на лавке… Еленка тут же пристроилась на коленях, прижалась, уперлась твердеющей грудью, обхватила ногами, бедрами, обняла – страстно, едва не царапая кожу, прищурилась хищно, словно терзающий жертву волк… Небесной синью свернули глаза, рассыпались по плечам волосы, и вот уже послышался едва слышный стон… а затем и стоны, все громче, громче, громче…
Извиваясь, исходя потом, наслаждалась княгинюшка, закатывая к небу васильковые очи, Егор уже и не делал почти ничего – словно обезумев, супруга нападала сама, терзала страстью, и от этого было так хорошо, так… да лучше и нет ничего в целом свете!
Ничего лучше, роднее очей этих синих, нежных перламутрово-розовых уст, теплой шелковистости кожи, водопада медовых волос…
– Ах, милая моя…
– Любый…
Князь отправился с войском в этот же день, ближе к обеду. Шли по Большому Московском тракту, намереваясь, повернув через Бежецкий верх, выйти к Угличу, а оттуда уж, через Ярославские и Владимирские земли, – в Галич.
Рядом с князем гарцевал на вороном жеребце статный русоволосый молодец в сверкающей на солнце кольчуге и зеленой татарской шапочке – ордынец Азат, посланник великой ханши Айгиль и давний знакомец великого князя.
Еленка махала вслед мужу платком, потом, возвратившись домой, всплакнула, детушек приголубила… Да, позвав няньку с дядькою, прошла в светлицу, живенько подозвав Феофана:
– Ну что, человеце мой явился ли?
– Явился, великая госпожа, – поклонился тиун. – Как указала – во дворе, за амбарами ждет, на глазах не мельтешит.
Княгиня прищурилась, сверкнула очами:
– Давай его сюда тайным ходом. Да смотри, чтоб никто!
– Слушаюсь, государыня.
Вызванный великой княгинюшкой человек – неприметный малый, весь какой-то рыхлый, с одутловатым лицом и светлыми, ничего не выражающими глазами, испросив разрешения войти, поклонился:
– Здрава буди, великая.
– Ты, что ли, Осип по прозвищу Чистобой?
– Язм, государыня. – Визитер приложил руку к сердцу.
Не особо приметный по внешности, он и одежку носил соответствующую: темненькую однорядку, рубаху серенькую, шапчонку, постолы – так, что по виду и не скажешь, кто он, рядович, тиун, приказчик или мастеровой иль вообще беглый. Сильного впечатления на княгинюшку Осип не произвел, однако… знающие люди кого попало рекомендовать не будут. Особенно – великой княгине Елене Михайловне, крутой нрав которой все прекрасно знали.