– Все. Достаточно. Хватит! – не выдерживаю я. А затем спрашиваю: – Но почему вы сразу же не остановились?
– Легко сказать. Это было так приятно, Элли, что я не могла взять себя в руки. Я-то думала, Грег хорошо целуется, но твой Рассел – это фантастика.
– Теперь он больше не мой. Он твой.
– Ничего подобного. Я ему не нужна. Он сходит по тебе с ума, Элли. И хочет тебя вернуть. Так что можешь получить хоть премию Тернера[5] – он даже бровью не поведет.
– Пусть так. Но почему он мне всего этого не скажет?
– Он названивал тебе с самой субботы.
– М-м-м… Пожалуй, ты права. А почему он ко мне не зашел?
– Думаю, не хватило смелости. Твой папа умеет нагнать страху.
– Папа в последнее время почти не бывает дома.
– А если бы Рассел пришел, ты бы стала с ним разговаривать?
– Да. Нет. Не знаю.
Я и впрямь не знаю. Не знаю, что чувствовать, что думать. Не знаю, хочу я его вернуть или нет.
– Я подумаю, – обещаю я Магде. – А сейчас давай решим, что делать с Надин.
У нас в запасе пропасть времени, и мы вполне успеваем выбрать хорошую позицию для наблюдения, но первым делом надо найти кинотеатр. Мы сто раз бывали в Лондоне, но почти всегда нас сопровождал кто-то из старших, и лондонское метро для нас подобно лабиринту. Мы с Магдой мотаемся по Северной линии, уезжаем не в ту сторону, но в конце концов попадаем на площадь Лейчестер. После долгих блужданий и расспросов находим кинотеатр в глухом переулке в районе Сохо.
Название у него самое обычное – в отличие от репертуара. Здесь показывают низкопробное порно. На афишах ни слова про показ «Занаду». Делаю глубокий вдох и робко вхожу внутрь, чувствуя себя совсем маленькой. Спрашиваю девушку за стойкой про «Занаду», но она смотрит на меня как на помешанную.
– Это же телесериал. Мы ничего подобного не показываем. И боюсь, вас не пропустят ни на один сеанс, вы еще недостаточно взрослая.
– Не беспокойтесь, я не собираюсь смотреть ваши фильмы, – говорю я и бросаюсь вон.
– Получается, он наврал Надин, просто хотел вытащить ее на свидание, – резюмирует Магда. – О господи, Элли, какое счастье, что ты рядом. – Она легонько сжимает мне руку. Механически я делаю то же самое.
– Ну что, подождем за углом? – спрашивает Магда.
– Давай пойдем в «Старбакс» на той стороне улицы. Оттуда хорошо виден вход в кинотеатр. Мы сразу же заметим Надин – и его тоже. Любопытно, как он выглядит? Может, про свою внешность он тоже наврал.
– Он сказал Надин, что довольно высокий, темноволосый, с большими карими глазами. Одет как все, но, по его словам, вид у него слегка развязный. Она ожидает кого-то вроде Робби Уильямса.
– Надин глупа как пробка.
Но не успеваю я произнести эти слова, как мимо «Старбакса» проходит умопомрачительный парень лет девятнадцати. Он пересекает дорогу и останавливается возле кинотеатра.
У меня отвисает челюсть. У Магды тоже.
– Ой, мамочки! Это, наверное, он!
– Вылитый Робби Уильямс!
– Какая Надин счастливая, счастливая, счастливая!
– Внешность у него что надо, но, может, он с придурью?
– Я бы согласилась терпеть его причуды.
– А почему он сказал, что в этом кинотеатре показывают «Занаду», когда здесь ничего такого не показывают?
– Может, просто ошибся. В конце концов, не пойман – не вор. Гляди, смотрит на часы. До условленного времени еще минут десять. Ну же, Надин, нельзя заставлять ждать такого парня.
Однако он ждет не Надин. К парню подходит миловидная рыжеволосая девушка в пушистом свитере и обтягивающих джинсах. Они улыбаются друг другу, целуются и направляются в китайский ресторанчик по соседству с кинотеатром.
Мы с Магдой вздыхаем.
Типы, заходящие в кинотеатр, выглядят совершенно иначе.
– Смотри, какой у того грязный плащ, – говорю я. – А вот, гляди, еще один. До чего же старый и противный.
– А вот и юная поросль, – хихикает Магда.
Два прыщавых юнца в бейсболках о чем-то тихо совещаются. Затем надвигают бейсболки на глаза, пряча лица.
– Хотят выглядеть старше, чтобы их пустили. Они примерно наши ровесники. Слушай, а вдруг Эллис – школьник?
– Судя по его посланиям, он довольно эрудирован, – замечаю я.
Мальчишкам дают от ворот поворот. Старый бородач неодобрительно покачивает головой. Он стоит возле афиши и разглядывает полуголых девиц.
– Фу! Гляди, как противно он поглаживает свою бороду! Ненавижу бороды! – восклицает Магда. – Ой-ой-ой! Прости, Элли, забыла, что у твоего папы тоже борода.
– Ничего страшного. Я сама ненавижу бороды.
– Но твой папа художник. Он обязан выглядеть как творческий человек. Все художники бородачи.
– Только старомодные. И штука в том, что он не совсем художник – я имею в виду, он давно уже ничего не пишет…
Я обрываю себя на полуслове. По улице с делано независимым видом, руки в карманах, шагает Надин. Она бледнее обычного и тревожно озирается по сторонам. Смотрит через плечо бородача на афишу и озадаченно хмурится.
Бородатый старикан оглядывает ее с головы до ног – глаза у него становятся масляными. Сегодня Надин вырядилась в готическом духе, но слегка переборщила: глаза густо подведены черным карандашом, волосы распущены и зачесаны назад. Талия стянута широченным черным ремнем на шнуровке, в ушах множество сережек, а на шее болтается здоровенная длинная цепь, свешивающаяся почти до колен.
– Это цепь от унитаза? – хихикает Магда.
– У Занаду такая же. На ней должен висеть ключ к ее сердцу.
– Как ты думаешь, Эллис подберет ключ к ее сердцу? Интересно, он придет?
– Она ужасно нервничает. Эй, мне не нравится, как на нее облизывается этот старикан. Ой, мамочки! Он с ней заговаривает.
Старик что-то долго талдычит Надин. Та выглядит насмерть перепуганной.
– Как ты думаешь, что он говорит? – Магда кипит от бешенства.
– Почему она его не отошьет?
Мы прижимаемся лбами к стеклу, не отрывая глаз от Надин. Старик подходит ближе. Надин прикрывает рукой рот. Он что-то произносит с улыбкой. Затем кладет руку ей на плечо! Надин пытается ее стряхнуть, но старик вцепляется в предплечье. Надин пятится – он не отстает.
– Вперед, Мэг! – командую я.
– Да, самое время ее спасать, – поддерживает Магда.
Мы вылетаем из «Старбакса» и перебегаем дорогу:
– Надин!
– Все в порядке, Надин. Мы здесь!
Надин смотрит на нас так, словно мы свалились с неба. Старик тоже на нас пялится. Вид у него перепуганный, но руки с плеча Надин он не убирает.
– Убери свои руки! – выкрикиваю я, вне себя от гнева.
– Проваливай, грязный старик! – присоединяется Магда.
– Послушайте, Надин – моя подружка. Правда, пупсик? – Он ласково ее поглаживает, от чего меня едва не тошнит.
– Вы годитесь ей в дедушки! Немедленно оставьте ее в покое, или мы позовем полицию и вас посадят за растление малолетних, – угрожаю я.
Старикан явно встревожен. Он пристально смотрит на Надин:
– Скажи им, пупсик.
– Нет, я говорю вам, – подает голос Надин. – Давайте шагайте отсюда. Не желаю иметь с вами ничего общего.
И он уходит. Бредет по улице, сворачивает за угол и пропадает из виду. Надин заливается слезами.
– Ну, Нэдди, не плачь. Все в порядке. Он не вернется, – успокаиваю я ее.
– Не сердись, что мы пришли. Мы очень за тебя волновались. Как только появится Эллис, мы исчезнем.
– Это и был Эллис, – всхлипывает Надин.
– Что?!
– Древний дед?! Эллису девятнадцать.
– Он сказал, что убавил несколько годков.
– Ничего себе «несколько»!
– И он был уверен, что я не уйду. Сказал, что показ «Занаду» отменили, но это не важно: я вылитая Занаду, и мы можем устроить собственное шоу.
– Фу, какая гадость!
– Знаю. Он мерзкий. Страшный человек.
– Ладно, проехали. Пожалуйста, больше с ним никаких контактов. Мы здесь, рядом. Мы о тебе позаботимся.
– Какая же я идиотка, – плачет Надин. – Я сходила с ума по Эллису. А теперь такое чувство, будто его украл этот мерзкий старик. О боже, Элли, ты была сто раз права – и ты даже не говоришь, что меня предупреждала.
– Еще скажу! – Я обнимаю ее.
– Ты лучшая в мире подруга, – говорит Надин и тоже меня обнимает. – И ты, Мэг, тоже. Она подозрительно смотрит на нас двоих:
– Вы уже помирились?
Магда бросает на меня взгляд.
– Конечно, – отвечаю я. – Мы лучшие подруги – до гробовой доски.
17 Девчонки плачут, когда все хорошо кончается
У меня из головы не вылезает старый бородач. Постепенно за его чертами проступает другой человек. Кто-то до боли знакомый. У этого человека папина борода, папины волосы, папины глаза, папино лицо. Как будто мой папа смотрит на Надин масляными глазами.
– Ты чего притихла, Элли? – Магда тормошит меня в поезде. – Мы ведь снова подруги, да?
– Ага.
– А с Расселом ты тоже помиришься? – спрашивает Надин.
– Не знаю, – отвечаю я. – Тут дело не только в вечеринке. Есть и другие причины. И потом – мне сейчас не до парней.
– Ага.
– А с Расселом ты тоже помиришься? – спрашивает Надин.
– Не знаю, – отвечаю я. – Тут дело не только в вечеринке. Есть и другие причины. И потом – мне сейчас не до парней.
– Мне тоже, – содрогается Надин.
– Я не в счет, – говорит Магда. – Слушайте, время еще детское. Пойдемте ко мне – посмотрим видео. По-моему, Нэд, у меня даже есть первый выпуск «Занаду»! Стянем у мамы творожный торт и закатим пирушку. А потом папа развезет вас по домам. Ну как?
– Отличная мысль, – кивает Надин.
Обе глядят на меня.
– Я бы с удовольствием, но…
– Ох, Элли, ты еще дуешься, так я и знала! – стонет Магда.
– Да не дуюсь я, дурочка, – слегка пихаю ее локтем. – Просто… в общем, мне надо еще кое-чего сделать до того, как вернуться домой.
– Разве посмеяться с подругами не важнее всего на свете? – наседает Магда. Надин вздыхает и подталкивает ее в бок. Губы ее беззвучно шевелятся.
– Правильно! – понимающе кивает Магда. Обе улыбаются. – Правильно, Элли. Приходи завтра или когда захочешь.
Они думают, что я собираюсь пойти к Расселу и с ним помириться.
А на самом деле я даже не знаю, хочу я мириться или нет. Но сегодня у меня другие планы.
Я иду в художественное училище.
Папа меня достал. И я хочу поговорить с ним с глазу на глаз. Он по-прежнему является среди ночи и несет в оправдание какую-то ерунду: мол, задерживается на работе. Разумеется, это вранье. Он где-то гуляет с одной из своих студенток. Как пить дать. В два раза его моложе. Смотрит на нее масляными глазами – точь-в-точь как этот ужасный Эллис. А она наверняка не намного старше Надин.
Я проберусь к нему в кабинет, докажу, что там нет ни души, а потом, когда папа придет домой, выскажу все ему в лицо.
В общем, на станции я прощаюсь с Магдой и Надин и спешу к училищу. Одной идти по улицам страшновато. Мне мерещится, что в темноте притаились незнакомцы и за мной следят. Я сжимаю кулаки и сердито гляжу на них, готовая залепить им прямо по физиономии – пусть только попробуют ко мне пристать. Понимаю, что у меня слегка съехала крыша и на самом деле это самые обычные безвредные люди. Они возвращаются с работы, из паба или просто вышли подышать воздухом, но сейчас все кажутся мне подозрительными, особенно папа.
Я быстрым шагом направляюсь к училищу и пристально вглядываюсь в большое темное здание. Я знаю, где папин кабинет, – на последнем этаже. Свет не горит. Ага! Так он засиживается на работе! Училище погружено во тьму, только на первом этаже светятся окна, там, где расположены мастерские. И вдруг у меня перехватывает дыхание. Папа там! Стоит возле окна, я даже различаю его профиль. Его голова то откидывается назад, то наклоняется вперед. Словно он что-то рассматривает. О боже!
Он в мастерской с какой-нибудь студенткой. Как он может так поступать?! Ведь несчастная Анна ждет его дома и изводит себя.
Я вбегаю во двор и бросаюсь к центральному входу. Он заперт на замок, но за углом есть служебный вход, и он открыт. Вхожу в здание и иду по длинному гулкому коридору. Сапоги зловеще клацают. Пытаюсь ступать на цыпочках, осторожно, как взломщик. Крадусь по лестнице, одолеваю первый пролет. Сердце глухо стучит. Сама не знаю, что за игру затеяла. Что сейчас будет – даже страшно подумать. Может, плюнуть и оставить все как есть? Нет, с неопределенностью надо покончить – раз и навсегда. Я все выскажу папе начистоту. И пусть правда выглядит неприглядно – мне по барабану. Я хочу ее знать. Если мой папа не лучше старого извращенца, мне придется принять это как факт. Но ему тоже полезно понимать, кто он есть на самом деле.
Рывком открываю дверь в мастерскую. Папа от удивления открывает рот. Кроме него, в помещении никого нет! Папа стоит возле холста и рисует. Напротив него – зеркало. Он пишет автопортрет. От неожиданности он подскакивает и пачкает нос краской, которой изображал седую бороду.
– Господи, Элли! Погляди, что ты натворила! Перепугала меня до смерти. Что ты здесь делаешь?
Я смотрю на него, не произнося ни слова.
– Элли, я сто раз тебе говорил: нет у меня никакой тайной возлюбленной. Годы уже не те, мой поезд давно ушел. Студентки воспринимают меня как старого чудика не первой свежести. И они недалеки от истины.
– Никакой ты не старый и не чудик, – мямлю я. Мне ужасно неловко. – Извини, из-за меня ты вымазал нос. Эта краска ведь стирается?
– Не знаю, не знаю. Может, в этом что-то есть. Я и мой новый мохнатый нос.
Я встаю рядом с папой и внимательно рассматриваю портрет. Сразу видна рука мастера. Папа всегда был великолепным живописцем, хотя не писал целую вечность. Он изобразил себя до боли реалистично, передав каждую морщинку, каждый седой волосок. В глаза сразу кидаются появившийся животик, сутулые плечи, старые изношенные ботинки.
На портрете он стоит у мольберта. Взгляд сосредоточен на полотне. Это тоже папин портрет, но совсем другой. На нем папа куда моложе, в стильном черном костюме, с аккуратной бородкой, модной стрижкой и плоским животом. Видимо, он находится на какой-то выставке. Может, собственной. Стоит в толпе поклонников. Среди гостей – Анна и мы с Цыпой. Целый выводок длинноногих девиц чокается шампанским. Престарелые господа в костюмах выписывают чеки, покупая картины за астрономические суммы.
– Ах, папа! – голос мой смягчается.
– Вот так. Печально, правда?
– Это… потрясающе.
Но грустно. Папа понимает, что не добился того, к чему когда-то стремился.
– Картина не шедевр, Элли, но это лучшее, на что я способен. Я работал над ней из вечера в вечер и вложил в нее весь мой талант. Хотя все это отчасти лишено смысла. Мне хочется быть таким, – папа показывает на себя молодого, – а настоящий я вот. Старый завистливый идиот.
– Папочка, извини, у меня это случайно вырвалось. Я ничего такого не имела в виду. И ты мне больше нравишься таким, как сейчас.
– Приятно слышать, Элли, даже если ты просто не хочешь обижать своего престарелого родителя.
– Анна тоже больше любит тебя настоящего.
– Не уверен. Она теперь живет в другом мире. Думаю, я ей изрядно надоел. Может, она еще познакомится с модным и успешным дизайнером…
– Все может быть. Но он ей не нужен, папа. Ей нужен ты. Я знаю. Она из-за тебя страшно переживает. Почему ты нам не сказал, что просто пишешь картину?
– Мне нужно было понять, могу ли я создать что-то по-настоящему стоящее. Не хотелось никого ставить в известность раньше времени – вдруг ничего бы не получилось. Вынужденная необходимость.
– А может, подсознательно ты хотел заставить Анну поволноваться? – предполагаю я.
– Она занята выше крыши и даже не замечает, жив я или нет.
– Ну папочка! Ты ведь знаешь, что это неправда. Ты нужен Анне как воздух. Она тебя любит.
– Я ее тоже люблю, – произносит папа угрюмо.
– Тогда почему бы тебе не пойти домой и не сказать ей это?
– Ладно. Домой так домой. Элли, ты правда считаешь, что картина удачная?
– Я же тебе сказала, папа. Восхитительная!
– Ну ладно… Пожалуй, она не так уж плоха. Но надо над ней еще потрудиться.
– В частности, над волосатым носом.
– Это я исправлю сию минуту.
Папа окунает кисточку в розовато-бежевую краску и водит ею по коричневому пятну.
– Слушай, пап, закрась бороду тоже. Давай поглядим, как ты выглядишь без нее.
– Но я всю жизнь носил бороду, – отпирается папа.
– Даже когда был маленьким?
– А то. Когда я был младенцем, у меня была чудесная щетина, когда я научился ходить, отросла козлиная бородка, а в шесть лет я приобрел полноценную бороду, – смеется папа. – Ладно, ладно, давай ее сбреем.
Он ловко закрашивает бороду. Лицо на портрете выглядит до странности голым, но мне нравится.
– Папа, ты помолодел лет на десять.
– Правда? – Папа поглаживает настоящую бороду. – М-м-м… Может, побриться?
– Посмотрим, что скажет Анна. Может, ей нравится, что ты похож на Санта-Клауса.
– Никто не подденет так, как дочь номер один.
Он делает выпад кистью, прицелившись мне в бок. Я хватаю другую кисть, и мы устраиваем турнир по фехтованию. Какое счастье, что папа опять стал таким, как прежде!
Мы возвращаемся домой вместе. Я сразу отправляюсь в постель – пусть папа с Анной побудут вдвоем. Не знаю, сумеют ли они поладить, но за завтраком они оба кажутся необычайно оживленными.
Перед уходом в училище папа чмокает Анну в щеку. Я поднимаю брови, а она чуть краснеет и застенчиво улыбается.
Почтовый ящик набит корреспонденцией. Цыпа вылетает за порог и приносит охапку писем.
– Скучища, скучища, скучища. – Он бегло просматривает деловые письма и вручает их Анне.
– Мама, почему ты получаешь так много писем?
– Из-за свитеров, дорогой. Может, мне скоро придется нанять личного секретаря – отвечать на письма. И найдем хорошую няню – сидеть с тобой после школы, если меня не будет дома. Надо как-то организовать быт! – говорит Анна.