Венька изучил в коридоре все стенды, разглядел многочисленные растения в горшках и хотел уже пойти посмотреть, что находится на втором этаже, но из кабинета наконец вышла мама. Венька бросился к ней. В его глазах плескался вопрос: «Ну что?» Мама стала говорить какую-то ерунду про то, что у него всего-навсего неустойчивая, неокрепшая психика. Венька не поверил ни одному слову. Мама просто не хочет его огорчать. Ну, подумайте сами, почему у всех его одноклассников психика окрепшая и только у него одного – на целых двадцать восемь человек! – она почему-то неустойчивая.
Дома самые худшие Венькины ожидания оправдались в полной мере. Родители поздним вечером обсуждали визит к врачу, надеясь, что сын спит и ничего не слышит. А Венька не спал. Он родительские голоса очень хорошо слышал. Кое-что он, конечно, не понял, но генеральную мысль уяснил. Заключалась она в том, что у него, Веньки, по части психики какое-то серьезное отклонение от нормы, поскольку он нарисовал не простое дерево, а ущербное: с черным дуплом и торчащим из него неизвестно чем.
Возмущение переполнило весь Венькин организм так, что он даже сел в постели. Если бы этот тощий доктор спросил Веньку про это «неизвестно что», он бы ему сразу все объяснил про неудавшиеся лист и птицу. Но врач не спрашивал, а вывод почему-то сделал. Интересно, какую бы болезнь он нашел у Пети Комиссарова, если бы видел, как тот изобразил Ледовое побоище для школьного конкурса по истории Отечества. Венька думал, что Петя нарисовал стадо коров, а оказалось, что псов-рыцарей в рогатых шлемах.
Рассказ мамы про портреты членов семьи Венька слушать не стал. Все равно ничего хорошего не услышишь, если мама получилась похожей на папу, папа – на дефективного паралитика, а он, Венька, вообще, на какого-то гоблина в синем свитере. Лучше обо всем этом не думать. Лучше, как советует школьный психолог, Виктор Палыч, постараться переключить свое внимание с раздражающего фактора на что-нибудь хорошее и приятное.
А что приятного есть в Венькиной жизни? Он снова лег, укутался одеялом и задумался. В голову ничего приятного не приходило, а вот неприятное лезло само собой. Взять, к примеру, историю с ручкой. Папа подарил Веньке удивительную ручку, оплетенную блестящей синей проволокой. Ни у кого такой не было, потому что она старая. На брелочке, висящем на ее кончике, даже выбита цена: семьдесят копеек. Где вы видели такие цены для ручек? Этой ручкой папа писал, когда еще сам учился в школе. Удивительно, как она сохранилась! Может быть, она теперь даже антикварная. Так Генка Ряба хотел взять ее пописать. Венька знает, что Ряба никогда ничего не отдает обратно. А при виде ручки у Генки так разгорелись глаза, что сразу стало ясно: не видать будет Веньке папиного подарка, как своих ушей. Конечно, он не дал Рябе ручку. И что? Все кончилось, как всегда: Венька кричал, что всех ненавидит, а Танька Осокина к слову «баба» добавила еще два: «жмот» и «жадюга».
Таня
Если б он только знал, как раздражал Таню, как был смешон ей и противен… Еще бы! Разве можно нормально относиться к парню, который, чуть что, льет слезы ручьем и кричит всякие дурацкие слова? А Кира Геннадьевна будто назло заставила ее позаниматься с этим убожеством, Венькой Козловым, русским языком.
После уроков Таня села к нему за первую парту, стараясь не касаться его даже краем одежды. Она раскрыла учебник и начала читать правило про причастный оборот.
– Я знаю, – остановил ее Венька, – причастный оборот обособляется только после определяемого слова…
– И чего ж не обособляешь? Первый раз вижу такого ненормального, который все знает, но прикидывается дураком!
– Я не прикидываюсь…
– А что же ты делаешь?
– Понимаешь, я его не вижу…
– Что за ерунда? Как это не видишь? Зрение, что ли, плохое? Так купи очки!
– Зрение у меня хорошее. Просто, когда я пишу, не могу думать об обороте… Если мне сказать, что в предложении есть оборот, то я его найду, а если не сказать…
– Не может быть! А ну, давай проверим! – и Таня заставила его переписать в тетрадь упражнение. – Ну, вот, ищи теперь обороты!
Венька склонился над тетрадью, покусывая кончик ручки. Таня исподлобья разглядывала его с таким интересом, будто перед ней сидел инопланетянин. Нет, пожалуй, он самый обыкновенный мальчишка. Если отвлечься от его отвратительно истеричной натуры, то он даже где-то симпатичный: черноволосый, со светлыми льдистыми глазами. Неужели так ловко прикидывается? Невозможно знать правило и не суметь его применить!
– Ну, расставил запятые? – наконец спросила она, когда ждать уже совсем стало невмоготу.
– Вот… – Он подвинул к ней тетрадь.
– Чушь! – скривилась Таня. – Запятые должны быть в третьем, четвертом и шестом предложениях. Смотри…
– Подожди. – Он отобрал у нее тетрадь, чуть подумал и абсолютно правильно расставил все знаки.
– Ну, ты даешь! – рассердилась Таня. – Артист! Чего ж тогда придуриваешься?
– Не придуриваюсь я! – Венька швырнул на парту ручку. – У меня просто мышление такое… странное… Я не виноват.
– Да-а-а, – насмешливо протянула Таня. – Весь ты какой-то странный… И как с тобой заниматься?
– Не знаю. Не хочешь – не занимайся. – Он отвернулся к окну.
– А ты заплачь еще, – неизвестно зачем сказала Таня.
Козлов посмотрел на нее прозрачными серыми печальными глазами, и ей под этим взглядом стало не по себе. Она поежилась, будто стряхивая с себя его печаль, снова придвинула к себе учебник, нашла подходящее упражнение и опять заставила его списать.
– Запятые в первом, втором и четвертом предложениях, – сказала она голосом без всякого выражения.
Козлов опустил глаза в тетрадь, поставил несколько запятых, а потом заявил:
– Ты ошиблась. Во втором не надо.
Таня дернула к себе тетрадь. Краска бросилась ей в лицо: Венька был прав. Она с подозрением оглядела его: неужели он все-таки ее разыгрывает?
– Знаешь, а может, это выход? – вдруг обрадовался Козлов. – Давай, ты будешь мне говорить то правильно, то неправильно, а я попробую разобраться?
– Давай, – с некоторым сомнением согласилась Таня.
И они занимались часа два подряд. Наконец Венька начал сразу при письме почти правильно расставлять запятые.
– Спасибо, – улыбнулся он Тане. – Если бы не ты… – И он продолжал улыбаться, а Таня подумала, что первый раз видит на его лице улыбку. Она оказалась неожиданно приятной.
– Не за что, – сухо ответила она и улыбнуться в ответ не захотела.
Из класса они вышли независимо друг от друга, молча оделись в разных концах гардероба, по отдельности вышли из дверей школы. И всю дорогу до дома впереди перед Таней маячила фигура Козлова в темно-синей куртке с капюшоном.
Дома запоздавшую из школы Таню ждала вся семья: мама, отец и даже сестра Верка.
– Ну, наконец-то! – обрадовалась мама. – Мы уже собирались идти тебя разыскивать.
– Меня Кира Геннадьевна попросила позаниматься русским с… одним человеком. – Тане почему-то не хотелось называть имя Козлова, будто заниматься с ним было позорно.
– Ладно, – отмахнулась от нее мама. – Речь не об этом. Мы с отцом обсудили ситуацию… с музыкой…
Таня напряглась, ожидая чего-то очень нехорошего, но мама неожиданно торжественным голосом закончила следующим:
– В общем, мы решили, что если ты не хочешь, то можешь больше не ходить в музыкальную школу.
– Да? – растерялась Таня, не зная, начать ли ей радоваться прямо сейчас или все-таки еще немного подождать: вдруг она что-нибудь не так поняла.
– Да! – не менее торжественно подтвердил отец. – Когда дело делается из-под палки, ничего хорошего обычно не получается. Оставим пианино для внуков, а тебя Вера записала, как ты и хотела… – замолчал, не договорив, отец и как-то хитро поглядел на младшую дочь.
– Неужели в «художку»? – обомлела Таня.
– Точно! – рассмеялся отец, привлек ее к себе, и через пару минут они, довольные друг другом, хохотали уже все вместе.
– Я показала в художественной школе твои рисунки, – сообщила Вера, – и тебя записали сразу в третий класс. Велели побыстрей приходить заниматься, потому что у тебя явные способности.
– И когда же? – спросила счастливая Таня.
– Завтра и пойдем, – легонько щелкнула ее по носу Вера.
После ужина Таня достала из стола два листа бумаги для рисования, на которых еще вчера начала делать иллюстрации к только что прочитанной «Бегущей по волнам» Александра Грина. На одном листе она изобразила, как по морю скользит к паруснику легкая фигурка девушки. На втором она сделала гуашью новый портрет Фрези Грант. Вчерашний ей чем-то не нравился. Сегодня она поняла, что у Фрези должны быть такие же прозрачные льдистые глаза, как у Козлова.
В раздевалку спортзала, где переодевались с физкультуры девочки 7-го «А», вихрем влетели Зойка и Наташка Шиндяева из «Б» класса.
В раздевалку спортзала, где переодевались с физкультуры девочки 7-го «А», вихрем влетели Зойка и Наташка Шиндяева из «Б» класса.
– Представляете? – завопила Зойка, швырнув свою сумку на скамейку. – Люка опять «контрошку» устроила, не предупреждая. Вот вредная тетка!
– Значит, и у нас будет. – Испуганная Лена Прижняк в блузке, надетой на одно плечо, опустилась прямо на Зойкину сумку. – Все, мне каюк! Опять «пару» получу…
– Что на «контрошке» было? – деловито осведомилась Таня.
– Целых четыре задачи. Ужас, какие трудные! – Наташка трагически покачала головой, и закаменевшая от страха Прижняк статуей замерла на Зойкиной сумке.
– И, главное, не списать! – продолжала нагнетать атмосферу Зойка, периодически дергая за ручки свой ридикюль. – Все задания по карточкам, и ни одна не повторяется. Мы потом сверялись.
– Вставай! – Таня как следует тряхнула полуголую подругу. – Одевайся быстрее и не стони! Пришлешь пару задач, что-нибудь тебе решу.
В коридоре возле девчачьей раздевалки Таню перехватил Димка Васильев, находящийся в состоянии такого же панического ужаса, как и Лена.
– Танька! Ты слышала про «контрошку»? Это Люка для меня старается. Хочет окончательно закопать и крест поставить. После той бутылки у меня по физике нет ни одной положительной отметки, представляешь?
Таня все очень хорошо представляла. Оттрепанный отцом Димка учил параграфы по физике, как стихотворения, наизусть, но мерзкая Люка всегда находила, каким образом засыпать его дополнительными вопросами, чтобы всем было ясно: в добросовестно вызубренном материале Васильев ничего не понимает. Любой бы другой учитель за одни его старания поставил хотя бы «трояк», но только не Люка. Она мстила по всем правилам. Кроваво.
– Таньк! Больше никто мне не сможет помочь! – Васильев заглядывал ей в глаза, как кошка Осокиных Алиса, когда очень хотела есть.
– Дима, я не успею, потому что обещала еще Ленке помочь.
– Слышь, Осокина! Ленка, может, как-нибудь и выкрутится, а для меня теперь физика хуже смерти. Только на тебя вся надежда!
– Нет, вряд ли… – пробурчала Таня и побежала на второй этаж к ненавистному кабинету.
На контрольной Люка не оставила Лене никакой надежды на спасение. Она целый урок дефилировала по классу, не давая никому даже повернуться назад, а не то что перебросить записку. Вместо того чтобы попытаться решить хотя бы одну задачу, Прижняк затравленно озиралась по сторонам и делала Тане страшные глаза. Таня расстроенно пожимала плечами, показывая, что, увы, ничем помочь не может. Свое задание она довольно быстро сделала, потому что всегда училась хорошо, легко и ровно. Васильеву она успела решить три задачи. Могла бы и четвертую, но оба они посчитали, что не стоит: Люка все равно не поверит в Димкино авторство. В конце концов Димка сдал только две задачи, решив, что «трояка» за контрольную ему будет вполне достаточно.
После физики рыдающую Лену утешить было невозможно. Она обвиняла во всем Таню, которая, по ее мнению, просто не захотела ей помочь. Таня оправдываться не стала, пошла в столовую, а измученная переживаниями Прижняк ушла с биологии домой.
На следующем уроке физики выяснилось, что за контрольную 7-й «А» получил всего две «четверки», пять «троек» и целую стаю «лебедей», а именно двадцать штук. «Четверки» были у Тани и Комиссарова, а в число двоечников попала не только Лена, что не было удивительно, но и Дима Васильев. Он тупо смотрел в полученный листок с огромной кривой «парой», и в глазах его закипали злые слезы. Таня вырвала у него лист, не слушая обычную выволочку Люки, внимательно просмотрела его и подняла руку.
– Что тебе, Осокина? – недовольно спросила учительница, прерывая общий разнос, как ей показалось, на самом интересном месте.
– Людмила Павловна, объясните, пожалуйста, за что вы поставили Васильеву «два»? У него задачи решены правильно.
– А ты откуда знаешь? – взвизгнула Люка.
– Я на контрольной у него проверяла, – не моргнув глазом, ответила Таня.
– Интересно, кто тебе позволил делать это? – угрожающе произнесла физичка, надвигаясь на Таню. Более, чем когда-нибудь, она напоминала ей рассерженную бабушкину пеструю курицу: редкие, крашенные в огненно-рыжий цвет волосы приподнимались надо лбом вялым коком, желтые в крапинку глаза плоско круглились над острым, сильно выдающимся вперед носом, длинная шея плавно переходила в очень покатые плечи в рябом черно-бело-коричневом платье. Таня отпрянула, чтобы эта курица не клюнула ее ненароком, но произнесла довольно храбро:
– Я хотела помочь Диме. Я всего лишь проверила… Мне бы хотелось знать, что у него неправильно.
– За то, что ты, – острый коготь рассерженной курицы ткнулся Тане в свитер, – решала за него задачи, вместо «четверки» получишь «два», а он… он… – Люка не сразу смогла выбрать для Васильева казнь, соразмерную его страшному преступлению, – а он получит «единицу» и снова придет к директору с родителями.
Класс выразительно ахнул. Люка довольно улыбнулась, дернув огненным коком. Таня почувствовала, как в груди ее поднимается горячая волна, которая, выплескиваясь, обычно освобождала ее от страха и делала способной на самые отчаянные поступки. Она глубоко вздохнула и в полной тишине громко и отчетливо произнесла:
– Вы не имеете права!
Рассерженная курица от негодования превратилась во взбешенного коршуна.
– Это у вас здесь нет никаких прав! – выкрикнула она. – Ты! Ты! Ты – тоже к директору! С родителями! Завтра же!
– Да, – кивнула головой Таня. – Мы обязательно придем вместе с папой, когда он сможет отпроситься с работы. А до тех пор я не буду больше ходить на вашу физику. – И она, спешно покидав в рюкзак школьные принадлежности, вышла за дверь.
С английского языка, извинившись перед учительницей, Таню вызвала в коридор Кира Геннадьевна.
– Танюшка! Что произошло на физике? – встревоженным голосом спросила она. – Людмилу Павловну в медкабинете еле отпоили валокордином! Она почему-то все время твердила твою фамилию.
Внутри Тани будто надломился сдерживающий ее стержень. Она поникла плечами и, уткнувшись в плечо классной руководительницы, горько расплакалась.
Вечером к Тане пришла Прижняк, которая уже напрочь забыла, что еще вчера решила больше не дружить с Осокиной, поскольку так и не дождалась от нее помощи на контрольной работе по физике.
– Ну ты, Танька, даешь! Это, конечно, хорошо, что ты Люку отбрила, но как бы тебе это боком не вышло. Люку сердить – себе вредить!
– Я знаю, – согласилась Таня, – но меня понесло. Я почему-то иногда могу так разозлиться, что совершенно не в силах себя сдержать. Вот и сегодня так получилось. Я же точно знала, что задачи решены верно, а эта… а этот коршун…
– И что ты собираешься теперь делать? – перебила ее Прижняк, потому что не хуже Тани знала, какой злобной птицей является Люка.
– Не знаю, но сейчас мне почему-то совершенно не хочется об этом думать.
– И правильно! Молодец! – похвалила ее Лена. – Много чести будет этой Люке, если постоянно о ней думать. Давай лучше поговорим о другом…
– О чем?
– Ну… например, о Клюшеве.
– И что бы ты хотела от меня о нем услышать?
– Я бы больше хотела, чтобы ты меня послушала.
– Ну! – Таня приняла самый независимый вид, чтобы Ленка не подумала, что она умирает от тоски без этого Клюшева.
– Так вот! – засверкала глазами Прижняк, выдержала эффектную паузу и выпалила единым духом: – Алена Тихомирова совершенно не интересует Антуана, так же как и Шиндяева!
Лена опять замолчала, чтобы получше рассмотреть, какое впечатление произведет на Осокину эта свежайшая новость. Таня скупо улыбнулась, опять же для того, чтобы Прижняк ничего себе не навоображала, и спросила, как можно равнодушнее:
– С чего ты взяла?
– Ряба сказал!
– А он-то откуда знает?
– Я только что в читальном зале была. А еще там был Ряба и Шиндяева с Тихомировой. Мы все там материал для реферата по биологии подбирали. Так вот: Ряба обозвал их дурами и сказал, что Антуан им не отвалится, поскольку ему нравится девочка из нашего класса.
– И кто же? – Таня уже больше не могла изображать равнодушие к обсуждаемому предмету.
– Этого из Рябы, к сожалению, вытрясти не удалось. Думаю, что он и не знает. Но даже и то, что мы от него услышали, тоже очень важно, ведь правда?
– Наверняка ему нравится Любимова, – сказала Таня, и ей очень захотелось, чтобы подружка как можно скорее опровергла ее слова, что та и поспешила сделать:
– Не думаю. Слишком уж она примитивная. В общем, Таня, Антуан, считай, в твоих руках, а потому теперь можно обсудить еще один очень важный вопрос.
– Какой?
– Например, такой: отдала ли ты анкету Комиссарову?
– Отдала.
– А он?
– А он вообще-то не хотел брать.
– Почему?
– Сказал, что все наши девчоночьи примочки ему совершенно не интересны.