— Да, они оказались очень хитры и вероломны, — продолжала Изабелла уже несколько спокойней. — Они прислали ко мне графов Кента и Солсбери, и те, сообщив, что Генрих уже свергнут, предложили немедленно отправиться на встречу с Ричардом во главе войска, с которым они прибыли. Сказали, мой король с нетерпением ждет меня… Как я обрадовалась — можешь представить! У меня закружилась голова от счастья, и я почувствовала, что теряю сознание, но, сделав над собой усилие, ответила, что еду немедленно. Еще они предложили разослать от моего имени воззвания к народу с сообщением, что Генрих низложен с престола и королем вновь стал Ричард II. Мы отправились в сторону Сиренсестера, и… я попала в ловушку! Никакого Ричарда в том замке не было. Правда, мне показали издали какого-то человека, одетого, как король, даже похожего на него. Но я сразу поняла, это не он, со мной ведут какую-то мерзкую игру… А замысел у Генриха был самый гнусный. — Изабелла перевела дыхание. — Он задумал захватить и меня, а повод нашелся. Ведь я прибыла туда во главе целого войска, да еще распространяла воззвания. Все это давало ему основание признать меня чуть ли не главарем мятежа. Меня, одиннадцатилетнюю девочку! Но разве это имело для него значение, если нужно кого-то опорочить, осудить, заточить в темницу?! Без предлога ему было не обойтись — ведь я дочь французского короля и почти ребенок. К тому же он рассчитывал, что впоследствии я стану женой его сына. Но запугать меня, опорочить мое имя, а через меня и моего любимого он мог… И сделал это…
— Ты видела Ричарда? — не сразу спросила я сестру; она сидела молча, опустив голову.
— Нет, — ответила она, глядя в сторону. — Никогда больше не видела. Они убили его в замке Понтифракт, там, где он находился в заточении.
— Ты уверена в этом?
Она кивнула.
— Похожее уже случалось в Англии двести с лишним лет назад, — произнесла она медленно. — Мне рассказывали. Тогда страной правил Генрих II. Архиепископ Кентерберийский Томас Бекет боролся с королем за светскую власть церкви. Генрих II решил его убрать. Он спросил своих рыцарей: «Есть ли между вами хотя бы один, кто решится избавить меня от человека, чья жизнь означает мою смерть, но чья смерть означает мою жизнь?» Таких нашлось несколько, и архиепископа убили… Говорят, и Генрих II задал такой же вопрос своим сторонникам, и нашлось восемь желающих убить короля. Что они и сделали во главе с сэром Пирсом Экстоном. Направились в темницу, где его содержали, и убили… Беспомощного честного человека… своего короля… моего Ричарда…
Рыдания сотрясали худенькое тело Изабеллы. Я гладила ее руки, голову и сама не могла сдержать слез.
Немного успокоившись, она заговорила:
— То, что я тебе рассказала, нельзя проверить. Это все слухи. Ходят разговоры, Ричард умер в заточении… голодной смертью, к которой себя приговорил. Отказывался есть — так он горевал об утерянной короне и, я думаю… надеюсь… обо мне тоже… Так или иначе, его нет со мной, а я вдова… и королева Англии.
— Бедная, бедная сестра… — бормотала я. — Что же случилось дальше? С тобой?
— Для моего возраста со мной уже и так немало произошло, — сказала она как бы в раздумье. Меня держали в каком-то приюте, обращались неплохо. Генрих, как я слышала, велел, чтобы мне воздавали все почести как настоящей королеве, и это кое-как выполнялось, хотя все равно я стала узницей. Мне уже исполнилось тринадцать, Генрих IV продолжал требовать моего согласия на брак с его сыном Генрихом Монмутом. Он считал, что Ричард был слишком стар для меня, а Генрих совсем еще молод, хотя тоже старше. Но чаще шли разговоры о моих драгоценностях, о будущем приданом. Все это продолжалось долгих два года, пока наконец наша мать, герцог Орлеанский, а вслед за ними и несчастный отец не дали понять, что желают меня видеть во Франции. Не знаю, как там шли переговоры, но в конце концов мне разрешили покинуть Англию. Только без драгоценностей, их они так и не выпустили из рук. Я вернулась домой в пятнадцать лет. Ты была совсем еще маленькой.
Я согласилась и заметила, что сейчас уже достаточно большая.
— Тогда ты должна понять, — сказала она, — почему мать и герцог так долго тянут с моим вторым замужеством. Уверена, они до сих пор не могут решить, какой брак для них выгодней. И сейчас, дорогая Катрин, я живу в постоянном страхе, что вдруг они дадут согласие Генриху IV и отправят меня снова в Англию.
— Чтобы ты стала женой его сына, этого страшного Монмута? — воскликнула я.
— Да. Но пока еще неизвестно, кто больше за меня даст. Наш дядя все же очень хочет выдать меня за своего Шарля.
— Мать ни за что не станет спорить с дядей, — сказала я, желая показать, что тоже понимаю кое-что и не лишена сообразительности.
— Ты права, сестричка. Но дело в том, что наш бедный отец временами пребывает в здравом уме и они не смогут с ним не считаться. Поэтому они колеблются, а я дрожу от страха. Недавно узнала, что Генрих II сказал: он вскоре передаст сыну корону, и если я стану его женой, то тогда буду настоящей королевой Англии.
— Во второй раз? — закричала я. — Разве это так уж плохо?
— Дорогая сестрица, — сказала она с грустью, — есть вещи, ценнее всех корон на свете. Я бы отказалась от любой из них, если бы могла соединиться с тем, кого так любила и люблю.
— Бедная, бедная Изабелла! — уже в который раз повторила я.
— Сейчас здесь послы из Англии, — сказала она, — и я страшно боюсь, им удастся уговорить отца и мать… Но я не выдержу там! — воскликнула она. — Я умру от одних воспоминаний!
Как же мне ее утешить?
— Милая Изабелла, — робко сказала я, — хорошо, что наша мать так… так любит герцога Орлеанского. Она не посмеет огорчить его и выдать тебя за кого-то другого, а не за его сына.
— Ты права, Катрин, — отвечала она, — но знаешь далеко не все… Генрих IV весьма разгневан на герцога Орлеанского и будет, хотя бы в пику ему, настаивать, чтобы меня выдали за наследника английского трона.
— Почему разгневан? — спросила я с интересом.
— О, наш дядя совершил необычный поступок. Весьма благородный. Только подумай, он вызвал английского короля на поединок! Заявил, что Генрих IV попирает права вдовы и девственницы, отнимая у нее имущество и драгоценности, а кроме того, обвинил его в убийстве Ричарда II. Вот какой бесстрашный наш дядя!..
— И что же тот ему ответил?
— Признал вызов нелепостью. И он удивлен, что герцог не знает простой истины: коронованная особа не может принять участие в поединке с подданным, пусть и весьма высокого ранга… Что же касается обвинения в убийстве короля Ричарда, говорилось дальше в послании Генриха IV, то Господу хорошо известно, как и по чьей вине умер бывший король, и если герцог Орлеанский продолжает настаивать, что в смерти Ричарда II замешан он, то герцог лжет или введен в заблуждение… Надо признать, ответ звучал достаточно сдержанно и с большим достоинством… Хочу надеяться, их ссора сделает невозможным мой брак с Монмутом. Дай-то Бог…
Однако я еще не добилась полной ясности, и потому спросила:
— Но тогда тебя выдадут за Шарля? За нашего двоюродного брата?
— Боюсь, что так. Я ведь уже в том возрасте, когда следует быть замужем, особенно принцессе…
Ее последние слова оказались пророческими.
После этой встречи мы не виделись довольно долго, и как-то раз я услышала от милой Одетты Шандивер, часто заходившей к нам в детскую из покоев отца, что Изабелла недавно помолвлена со своим кузеном Шарлем.
— Он славный юноша, — сказала Одетта. — И, говорят, настоящий поэт. Благослови их Господь на долгую счастливую жизнь.
Я и мои сестры Мари и Мишель тоже молились за это. Мы с волнением и интересом слушали рассказы о пирах и торжествах, проходивших в Компьене в присутствии нашей матери и герцога Орлеанского.
Изабелле исполнилось девятнадцать, Шарль был на год моложе. С ее отъезда из Англии минуло уже пять лет, однако наши беседы утвердили меня в том, что она все еще оплакивает своего Ричарда.
Примерно в то же время произошло событие, потрясшее всю Францию и коренным образом изменившее течение не только нашей жизни.
В один из темных ноябрьских вечеров герцог Орлеанский, простившись с моей матерью — он почти ежедневно бывал у нее, — в весьма радужном настроении отправился к себе. Для хорошего душевного состояния были веские причины. Все складывалось для него довольно удачно. Связь с королевой окрепла, как никогда прежде. Брату-королю становилось хуже с каждым месяцем. Вряд ли Карл VI когда-нибудь избавится от своего недуга. Приступы безумия участились. А это означало, что для осуществления далеко идущих планов герцога наступало подходящее время. Да и сейчас во всем, кроме официального титула, он уже мог считать себя полновластным правителем Франции.
Ночь выдалась мрачная, сырая. В это время улицы Парижа пустели. Герцога сопровождали два воина, тоже верхом, и двое пеших слуг с факелами.
Ночь выдалась мрачная, сырая. В это время улицы Парижа пустели. Герцога сопровождали два воина, тоже верхом, и двое пеших слуг с факелами.
Внезапно из темноты выскочила группа вооруженных людей и набросилась на них. Кони оруженосцев испугались и понесли, оставив герцога наедине с нападавшими.
— Вы знаете, что я герцог Орлеанский? — крикнул он атакующим.
— Да, — ответили ему. — Вас-то нам и надо.
Воинам удалось повернуть коней, и они кинулись защищать своего господина, но один из них тут же был убит, другой тяжело ранен. Спасти герцога им не удалось.
Весть об убийстве Луи Орлеанского мигом разнеслась по городу, не миновала и нас — детей, запертых в холодном особняке, рядом с сумасшедшим отцом.
О нашем дяде мы и до этого слышали достаточно. Говорили о его греховной связи с нашей матерью, о том, что он присвоил себе все права своего брата-короля… о том о сем… Даже если бы мы и не хотели слышать, то все равно пересуды о нем дошли бы и до наших ушей.
Одетта поведала нам о случившемся весьма коротко, но правдиво. Она считала, что лучше нам знать правду, чем забивать головы слухами.
— Кто убил его? — спросила я.
— Это еще предстоит узнать, — честно ответила Одетта.
— А зачем они его убили? — спросила Мишель.
Одетта помедлила с ответом.
— У человека в его положении, — сказала она потом, — всегда много врагов. Со временем станет известно — кто и за что.
— Почему он находился на улице так поздно? — поинтересовался Шарль.
— Говорят, ужинал с королевой, — ответила Одетта.
— Он всегда проводил вечера с нашей матерью, — сказала Мишель.
— Неужели никто ничего не видел? — спросила Мари. — Ведь кто-то же слышал шум?
— Жена сапожника крикнула, что кого-то убивают, но ей, как она рассказывала, посоветовали захлопнуть окно и рот. Они стреляли по тем окнам, где зажигали свет. Они были в масках и грозили убить каждого, кто выйдет из своего дома.
— И все их послушались? — воскликнула Мишель.
— В первый момент. Но когда убийцы скрылись, люди осмелились выйти на улицу и нашли на мостовой два трупа — герцога Орлеанского и одного из оруженосцев. Второй, раненный, уполз в чей-то дом. Тело герцога отнесли в церковь Блан-Манто… Так что осталось узнать, кто подослал убийц…
Убийца объявился сам. Мы просто не могли поверить, что такое возможно. Но он открыто признался.
Кто он? Герцог Бургундский, двоюродный брат нашего отца, а значит, родственник и убитого герцога — человек уважаемый и известный под именем Жан Бесстрашный.
Свое преступление он объяснил так:
«Я открыто заявляю о своем участии. И в смерти герцога Орлеанского виноват только я. Мной задумано и осуществлено то, что сделано. Это необходимо для блага Франции и ее народа…» Страну охватило волнение, как и предрекала умница Одетта:
— Это не просто убийство. Оно пройдется и по всем нам, вот увидите…
К сожалению, так и случилось.
Герцог Бургундский после признания вернулся к себе в «Отель де Артуа» и оттуда, взяв с собой шестерых преданных людей, проследовал на границу с Фландрией. И никто не сумел, или не захотел, даже попытаться задержать его и арестовать — такое оцепенение и разброд охватили всех вокруг.
Потрясение, которое все испытали, сотворило маленькое чудо и на какое-то время вывело отца из его болезненного состояния. Король вновь стал править государством. Ему удалось несколько утишить разгоревшиеся страсти.
Карл VI глубоко и искренне переживал смерть брата, и многих это поражало: ведь все знали, что герцог Орлеанский не только отнял у короля жену, но и покушался на его власть, да и вообще не проявлял никакой заботы и участия в отношении своего больного кровного родственника.
Все жили ожиданием новых вестей. Скоро ли задержат герцога Бургундского и когда он предстанет перед судом? Почему король так медлит? Ведь тот настоящий убийца. Хотя и не поразил герцога Орлеанского собственным мечом, но ему принадлежит замысел убийства — он добровольно признался в этом.
В Париж примчалась вдова моего дяди, требуя справедливого суда и возмездия. Как и мой отец, она казалась безутешной. Не странно ли? Ведь супруг много лет пренебрегал ею и отнюдь не хранил верность. Но эта женщина, во всем покорная своему мужу, обожала его. Звали ее Валентина Висконти. Дочь герцога Миланского, она обладала благородным сердцем; таким сдержанным, безропотным натурам свойственны сильные чувства. Сейчас она жаждала одного — наказать убийцу.
Стоял декабрь, держались страшные холода. Я хорошо помню те дни, потому что главной моей заботой оставалась одна — как бы согреться. Но стужа в «Отеле де Сен-Поль» не охлаждала нашего интереса к происходившему.
Я узнала, что герцогиня Орлеанская на коленях умоляла моего отца не оставить безнаказанным виновника убийства, и тот уверил ее, что рассматривает покушение на брата как действие, направленное против самого короля.
Однако вскоре после этого отец снова впал в безумие, и все осталось как прежде. Хотя не совсем: в придворных кругах робко попытались собрать войско для похода против герцога Бургундского. Однако все окончилось только благими намерениями. Многие с неприязнью вспоминали герцога Орлеанского — его оскорбительное высокомерие, расточительность, недостойное поведение по отношению к королю. И потому мало кто выражал желание жертвовать из-за него своим покоем, а может быть, и жизнью.
Ореол, которым зачастую окружают умерших или убитых, миновал герцога. О нем если и вспоминали, то без всякого сочувствия и сожаления.
Наступило Рождество. Об убийстве еще не совсем забыли, но по-прежнему ровно ничего не предпринималось для того, чтобы состоялся суд над виновниками.
А потом… я хорошо помню тот студеный февральский день — небо в клубящихся свинцовых тучах, пронизывающий ветер гуляет по нашим и без того стылым комнатам… На улицах — страшное волнение. В чем дело?.. Вскоре становится известно, что в Париж вступил герцог Бургундский с тысячью вооруженных воинов.
А что же горожане? Они высыпали на улицы, несмотря на холод, и сперва помалкивали, приглядывались, но вскоре разразились приветственными возгласами. Я слышала, как они с воодушевлением кричали:
— Да здравствует герцог Бургундский!
Толпа сопровождала его до «Отеля де Артуа», его резиденции, подготовленной на всякий случай к обороне. Но через короткое время стало ясно, что попытки арестовать его предприняты не будут: во-первых, симпатии народа явно на его стороне, во-вторых, у него слишком большой отряд и кто же захочет сражения на парижских улицах?..
В нашем особняке воцарился страх, когда стало известно, что герцог Бургундский требует свидания с королем.
Как мог несчастный наш отец принять это требование, если в те часы находился в полной уверенности, что сделан из стекла, и стоит к нему прикоснуться, как он разлетится на мелкие осколки. Чего он в последнее время чаще всего и желал.
Мой брат Луи, ему уже исполнилось двенадцать лет, казался испуганным больше других. Ведь он же дофин, волновался брат, наследник престола, и, значит, должен заменить отца, если тот не в состоянии вести дела государственные. Но он не знает… не понимает, что нужно говорить и делать…
Одетта пыталась утешить его, как могла.
— Вы не останетесь наедине, мой миленький, с этим герцогом. С вами рядом будут знатные господа, советники. Они подскажут, что надо сказать. Так что ничего не бойтесь….
Но Луи не мог унять дрожи, когда отправился на встречу с герцогом Бургундским.
Конечно, не только он, мальчик, но и все остальные испытывали трепет перед Жаном Бесстрашным. Тем более ни для кого не осталось секретом, что он прочит себя в короли, и многие считали: во Франции было бы все гораздо лучше, окажись герцог на престоле. Он и не скрывал своих намерений. Но уже правил представитель младшей ветви династии Валуа, мой отец, к ней принадлежали и я, и мой брат Луи.
От имени герцога Бургундского речи вел ученый монах, которому тот поручил выступить в его защиту. Речь его отличалась большим умением и красноречием.
— …Да, — вещал он, — герцога Орлеанского убили. Но давайте подумаем, кем он был? Только преступником и тираном, преследовавшим одну цель: отобрать трон у короля и у его наследников и самому взойти на престол. В этом ему способствовала королева… Значит, — убежденно продолжал ученый монах, — убийство герцога Орлеанского следует считать актом справедливости, предпринятым во благо Франции и ради ее процветания…
Слушавшие его знали уже, что жители Парижа с воодушевлением и с восторгом встретили возвращение герцога Бургундского; что все просьбы вдовы убитого о возмездии наталкивались на неприятие народа. Было ясно, что суд над герцогом неминуемо превратился бы в его триумф. Тогда во всеуслышание он будет провозглашен героем и спасителем страны.