Герцог заготовил письменный документ, по которому ему, а также всем его наследникам гарантируется право безопасной жизни во Франции. Никому из них ни сейчас, ни впредь не будут предъявлены какие-либо обвинения, связанные со смертью герцога Орлеанского.
Когда спустя какое-то время мой отец пришел в себя, он согласился подписать это соглашение. Однако он предупредил, что не может поручиться за тех, кто не оставил надежды отомстить, а потому герцогу Бургундскому следует самому защитить себя от возможных покушений на свою жизнь и жизнь близких.
Выслушав Карла VI, герцог любезно заметил, что главная его забота — получить прощение от короля. Что касается предостережений, то он никого не боится.
И он не хвалился, недаром его прозвали Бесстрашным. Единственный человек, которого он мог опасаться, мертв, в могиле, прочих врагов он и в расчет не брал. Герцог искренне считал, что действовал на благо страны, и потому испытывал лишь чувство исполненного долга.
А что же моя мать? — могут меня спросить. Ее, конечно, опечалила смерть любовника, но еще более тревожили ее другие заботы. Если признают, что покойный герцог действовал во вред стране, то что скажут о ней, разделявшей его дела и постель?
Король подписал официальное прощение герцогу Бургундскому, а это равносильно признанию, что убийство явилось справедливым актом возмездия по отношению к Орлеанскому, представлявшему угрозу для государства.
На следующий день после подписания отцом бумаги о прощении шестеро мужчин и одна женщина появились в «Отеле де Сен-Поль».
Отец находился в своих покоях; его снова мучили кошмары, и он требовал, чтобы кто-нибудь немедленно пришел и убил его. Поэтому в случившемся позднее он не принимал никакого участия.
Мы занимались в учебной комнате, когда туда поспешно вошла Одетта в сопровождении Гиймот. По их растерянно-испуганному виду я сразу поняла, что грядут какие-то перемены.
— Здесь люди королевы, — сказала Одетта. — Они требуют… Мы вынуждены подчиниться… Но не беспокойтесь, все будет хорошо… Мальчиков она возьмет к себе. А девочки…
— Только не к ней! — закричал Луи.
— Но так надо… В Париже восстание. Она хочет позаботиться о вас.
— Я никуда не поеду! — упрямо повторил Луи.
— Дорогой, — тихо уговаривала Одетта, — вы пугаете ваших младших братьев и сестер. Все будет хорошо. В чем видите вы угрозу? Разве не естественно, что мать намерена перевести вас всех в более спокойное место?
— Это не так, — возразил Луи.
— Все будет хорошо, — повторила Одетта. — Пожалуйста… Луи, помните о маленьком Шарле, присматривайте за ним и за другим братом.
— Я буду и здесь о них заботиться, — сказал Луи. — Но я хочу остаться с тобой, Одетта.
— Знаю, мой милый. Скоро вы вернетесь сюда снова, уверена в этом… Ну, пожалуйста, идите. Прошу вас. Будьте послушным и разумным… Ведь если вы не согласитесь добровольно, они могут…
На это Луи ничего не ответил.
Мальчиков забрали от нас. Всех троих.
Позднее мне стало известно, что в тот же вечер они вместе с матерью отправились в Мелун…
Братьев увели, Мишель вплотную подошла ко мне и взяла за руку. Мари молилась, ее лицо выражало полную покорность.
Вскоре после отъезда мальчиков наступила пора и для девочек. Нам придавалось намного меньше значения, чем братьям, но все же мы являлись королевскими дочерьми и могли принести хоть какую-то пользу стране: нельзя допустить, чтобы с нами что-то произошло — чтобы нас увезли, к примеру, в Бургундию.
Одетта открыла нам глаза на нашу участь.
— Вас отправят в монастырь, — сказала она. — Там сочтут за честь ваше присутствие. И там вас будут учить по-настоящему. Вы станете очень умными и счастливыми. — А вы поедете с нами? — спросила я.
Она покачала головой.
— Мое место здесь. Но вы трое будете вместе.
— А Гиймот тоже не поедет?
— Нет. Придется вам самим заботиться друг о друге. Но там никто вас не обидит. И не будет гулять по комнатам такой ледяной ветер, как здесь, — добавила она с легкой улыбкой. — Уж это я вам обещаю.
Мы крепко обняли ее, нам не хотелось расставаться с нашей доброй милой Одеттой. Простились мы и с Гиймот, которая с трудом сдерживала слезы, и заверили ее в своей любви. Она тоже утешала нас и уверяла, что в монастыре мы станем настоящими принцессами.
Так окончились наши дни в «Отеле де Сен-Поль». Впереди нас ждал женский монастырь Пуасси.
Глава 3 ПУАССИ
Наступила совсем другая жизнь в Пуасси — более спокойная и упорядоченная. Монахини были строги, но добры. Нас вполне прилично кормили и одевали, и нашему образованию уделяли гораздо больше внимания.
Самой счастливой из нас оказалась Мари. Сбылось ее желание, ее мечта — она стала ближе к Богу. Вскоре она призналась нам, что решила стать монахиней и будет готовиться к посвящению себя Господу. Мишель была помолвлена со старшим сыном герцога Бургундского, для меня еще не подобрали супруга.
Согласно монастырскому распорядку дня мы вставали около пяти утра. Каждый час и каждую минуту до наступления темноты всем следовало заниматься каким-либо полезным делом. Для нас, детей, это в основном уроки. Мы учили латынь, английский, играли на музыкальных инструментах. Нас обучали искусству беседы, светским манерам, умению есть, вести себя за столом.
Мать-настоятельницу здесь боготворили. Милосердная и ласковая, она держалась несколько отчужденно, и потому ее любили и побаивались. Мы часто гуляли по саду, где изучали цветы и травы и способы их применения, нам разрешали самим сажать разные растения, и в эти часы и минуты удавалось всласть поговорить друг с другом.
Все здесь отличалось от жизни в «Отеле де Сен-Поль». Ни одна весточка, не говоря уже о пересудах и сплетнях, не доходила сюда, за высокие стены монастыря. Мы ничего не знали о происходящем снаружи и уже сомневались, а есть ли там вообще жизнь. К неопределенности нашего существования там, в «Отеле де Сен-Поль», добавлялось постоянное беспокойное ожидание. Мы никогда не знали, как будет себя чувствовать отец в этот или на следующий день и как это повлияет на наши судьбы. Мы тревожились о нем, волновались, не зная, как долго продлится очередной приступ.
Здесь, в монастыре, все шло по раз и навсегда заведенному порядку, каждый знал на несколько дней вперед, что будет делать сам и окружающие его.
Посетителей иногда допускали в Пуасси, и как-то нас навестила наша уже замужняя сестра Изабелла.
Ее муж, юный кузен Шарль, после убийства отца стал герцогом Орлеанским. Вглядываясь в оживленное прелестное личико сестры, я поняла, что она счастлива.
— У Шарля добрый мягкий характер, — рассказывала Изабелла. — Правда, он моложе меня… Его тоже принудили вступить в этот брак, но он любит меня, и разве это не прекрасно?.. Он пишет стихи, очень хорошие — так считаю не только я. Наверное, мне повезло в жизни: оба моих мужа такие чудесные люди, и благодаря им я знаю, что такое любовь…
Она продолжала вспоминать о Ричарде, но я понимала, что любовь в новом браке рассеяла печаль воспоминаний, как восходящее солнце растапливает легкий утренний туман.
Мишель тоже заметила перемену в Изабелле и согласилась с моими радужными предсказаниями.
Но обе мы, увы, ошиблись…
Тогда от Изабеллы я узнала о событиях за стенами нашего монастыря.
Она рассказала, что герцог Бургундский оставался все время в Париже; исполнилась его заветная цель — он прибрал к рукам власть над городом. Однако недавно ему пришлось покинуть столицу, в Льеже разразился бунт.
— Сначала он послал туда солдат, — говорила Изабелла, — но они не могли подавить восстание, и тогда отправился сам. Наша мать тут же вернулась в Париж, и Луи вместе с ней. Бедняга Луи! Он так сильно переживает за каждый свой шаг. Постоянно боится сказать что-нибудь не то или сделать что-нибудь не так. Не каждому под силу родиться в семействе королей. Не по его характеру быть дофином. Катрин, насколько счастливее стали бы мы, родись в простой семье. Сами бы решали свою судьбу. Но что толку говорить об этом?.. Так вот, наша мать вернулась с Луи и в сопровождении герцогов Берри и Бурбона. Они тоже против герцога Бургундского… А что, как ты думаешь, решил тем временем наш отец? Он пришел немного в себя и заявил, что не может больше находиться в постоянном ожидании нового приступа да еще править государством. И потому наилучший выход видит в передаче руководства страной королеве. Нашей матери, представляешь?! Какое возмущение это вызовет! Как будто мало того, что уже происходит?
Я слушала Изабеллу и убеждалась в одном: сестра почти оправилась от своего горя — она стала интересоваться делами государства. Решив не отставать от нее, я изрекла:
— Несчастный отец, он, наверное, совсем сошел с ума!
— Несчастный отец, он, наверное, совсем сошел с ума!
Сестра с удивлением взглянула на меня и продолжала:
— Бедняжка Луи не находит себе места. Он ведь так боится матери… А теперь самое главное. Только что стало известно, что герцог Бургундский усмирил восставший Льеж и возвращается в Париж во главе победоносного войска.
— А что же мать и остальные?
— Все в ужасном смятении. Решили немедленно переехать в Тур. Мать намерена взять туда и нашего отца. Возможно, они сейчас уже там… Не знаю, что будет дальше. Думаю, пройдет немало времени, прежде чем утихнет ожесточенная вражда между Бургундским и Орлеанским домами. Больше всего я беспокоюсь о моем Шарле. Как он поступит? По природе он поэт. Ничуть не похож на своего покойного отца. Он никогда не будет неверным супругом. Убеждена в этом!
Ее внезапная откровенность вызвала у меня улыбку, я сжала руку сестры, выражая полное понимание и одобрение того, что она начинает жить настоящим. Ее добрая верная душа заслуживает спокойного счастья — так думала я в ту минуту.
Сестра прожила с нами некоторое время, и я с удивлением наблюдала, как, несмотря на тревожное положение вокруг, о чем она так много рассказывала, сама она излучала спокойствие и безмятежность.
Я поняла природу ее такого состояния, когда вскоре услышала от нее такие слова:
— Катрин, то, о чем я всегда так мечтала, свершилось. У меня будет ребенок.
Я обняла ее, и мы обе всласть поплакали. Это были слезы счастья и надежды, и как хорошо, думала я тогда, что и то, и другое еще существует в этой череде бед, ненависти и страданий.
Если бы я знала, как зыбки и мимолетны мои лучезарные мечты!
Там же, в монастыре Пуасси, произошло одно из самых трагических событий моего детства.
Помню — как будто это случилось только вчера. В комнату, где учили уроки девочки из нескольких благородных семей Франции, стремительно вошла молодая монахиня. Подойдя к нашей наставнице, тоже одной из монахинь, она о чем-то тихо с ней заговорила. Меня обрадовала небольшая передышка — я устала уже от латинских фраз. Однако вскоре наставница подняла голову и тихо сказала:
— Принцессы Мари, Мишель и Катрин, подойдите, пожалуйста, ко мне.
Мы подчинились.
— Вас хочет немедленно видеть мать-настоятельница. Ступайте к ней.
Мы переглянулись, в головах наших промелькнуло одно и то же: что такого могли мы все натворить? Не так часто учениц вызывала к себе сама настоятельница. Нужно было уж очень отличиться, в плохую или в хорошую сторону, чтобы она пригласила к себе.
О, лучше бы она отругала нас за что-нибудь, наказала со всей суровостью…
Мать-настоятельница в келье встретила нас ласковой улыбкой.
— Садитесь, — предложила она.
Мы сели. Наступило недолгое молчание.
— У меня для вас печальное известие, — сказала она негромко. — Оно принесет вам боль, но такова Божья воля. Речь идет о сестре вашей, герцогине Орлеанской.
— Изабелла… — пробормотала я, холодея от ужаса.
— Да. Она ушла от нас в лучший мир… Так было угодно Господу.
Я почувствовала, что каменею. Ребенок, сразу подумала я. Наверное, поэтому… Боль перехватила мне горло.
Мои сестры тоже молчали, объятые горем.
Первой опять заговорила настоятельница:
— Ваша сестра сейчас там, где Бог и его ангелы. Не нужно долго предаваться печали. Надо радоваться ее радостям. Она избавилась от всех земных скорбей и болей…
В моей голове лихорадочно бились мысли. Боже, еще совсем недавно она покидала наш монастырь спокойной и счастливой. Ее лицо светилось ожиданием будущей радости, ожиданием любви… Как она мечтала о ребенке! И что теперь?
О, как жестока жизнь! И коварна! Наносит тяжкие удары, после которых дает время прийти в себя, вселяет надежду на что-то хорошее, и тут же — новый удар! Последний и окончательный…
Настоятельница приблизилась к нам, погладила каждую из нас по низко опущенной голове.
— Благослови вас Господь, дети мои, — еле слышно произнесла она. — Идите к себе. Думаю, вам сейчас лучше побыть одним.
Мы вышли.
Ни я, ни Мишель не могли смириться с тем, что произошло, нас терзало чувство горя и беспомощности. Так тяжело мне еще никогда не было. Возможно, лучше чувствовала себя наша сестра Мари, она уже умела принимать со смирением удары судьбы… Не знаю…
Я помчалась в келью, бросилась на постель. В горле у меня все пересохло — слезы не приходили. Я словно бы застыла.
Только ночью внутри что-то оборвалось и я зарыдала. И уже не могла унять потока слез.
Как тосковали мы по нашей Изабелле! Как нам ее не хватало! Ее посещения скрашивали нашу все-таки сиротскую жизнь. А сколько до этого минуло лет, когда мы ничего не знали о нашей красивой и доброй сестре! И она вошла в нашу жизнь, чтобы через короткое время навсегда исчезнуть из нее… Если бы ее не вынудили на этот брак, если бы она не забеременела, то и сейчас находилась бы с нами…
Я злилась на судьбу, меня одолевали ужасные предчувствия, опасения. В голову приходили горькие мысли, которые прежде не посещали меня. Нами произвольно распоряжаются сильные мира сего, размышляла я наедине с собой, и если мы перестанем существовать… что ж, никого это не тронет, никого не заденет. Еще одно бесполезное создание исчезнет с лика земли, и все сразу же забудут о нас, вычеркнут из своей памяти. Мы уже не станем ни средством улаживания споров и ссор, ни предметом сделки при дипломатических переговорах между странами. Для этих целей найдутся новые, ни для чего больше не пригодные существа, какими были мы…
Конечно, логики и здравого смысла в моих рассуждениях не наблюдалось, это я вижу теперь, но тогда меня захлестнули такие мысли. Тогда, совсем юная, я ничего не видела и не знала, что происходит за стенами женского монастыря Пуасси. Среди монахинь не принято обсуждать мирские дела, да и если бы они даже захотели, то ничего бы не вышло: знаний и сведений у них было еще меньше, чем у их учениц.
Да, я мало что знала… А время не стояло на месте и положение в стране ухудшалось.
Ожесточенная вражда между благородными родами, Орлеанским и Бургундским, грозила перерасти в гражданскую войну. Обе феодальные группы нещадно грабили казну и народ, дворяне истребляли друг друга. Такому развитию событий способствовало многое: безумный король, охваченный желанием править так же мудро, как его отец, но периодически теряющий представление о себе и окружающем мире и больше всего страшащийся, что его разобьют, потому что он стеклянный. Недугом короля вовсю пользовались как его противники, так и сторонники; его властная честолюбивая жена-королева, потерявшая голову от любовных страстей, готовая любыми средствами смести со своего пути всякого, кто помешает обрести ей власть; соперничавшие между собой принцы и герцоги, тщеславные и тоже мечтавшие о троне, пока страной правит несчастный безумец; а тут еще подрастает молодой, робкий и нерешительный наследник престола… Все шло к тому, чтобы погрузить прекрасную страну в пучину хаоса и бед. Франция снова легко могла стать добычей для англичан.
Самым могущественным человеком в стране считался, несомненно, герцог Бургундский. Уверена, очень многие хотели бы видеть его на троне. Он знал об этом и уже примеривал корону к своей голове.
Все это я постепенно начинала понимать, но чего не могла ни знать, ни даже предполагать — так это поведения матери. Убедившись, на чьей стороне сила, она задумала связать политическую судьбу с герцогом Бургундским, действуя против мужа и против сына-наследника.
Однако вначале, ко всеобщему удовлетворению, был заключен Шартрский мир между враждующими герцогскими домами. Но в этот момент возник крупный феодал с юга граф д'Арманьяк, человек безмерно честолюбивый. И выдвинулся он благодаря смерти моей дорогой сестры Изабеллы.
Граф Бернард д'Арманьяк легко рассчитал, что путь его к власти лежит через брак его дочери с Шарлем, герцогом Орлеанским, оставшимся вдовцом.
Мне трудно представить, как отнесся к этой идее сам Шарль. По словам Изабеллы, а я не могла ей не верить, он по-настоящему любил ее. Его скорую женитьбу я не одобряла, считала, что он предал память супруги. Но брак состоялся. Тщеславные и расчетливые дяди Шарля сумели убедить племянника в необходимости подобного шага, ибо граф д'Арманьяк стал для них необходимым союзником.
Породнившись благодаря браку дочери с отпрыском королевского рода, д'Арманьяк сразу привлек на свою сторону властителей провинций Берри и Бретани, объявил себя главой антибургундского союза и возымел такую силу и влияние, что с этих пор партию орлеанцев стали называть партией арманьяков, а междуусобицу — войной бургундцев и арманьяков.
Его действия означали начало настоящей гражданской войны во Франции.
Однако жизнь в Пуасси текла так же размеренно и спокойно, как раньше. Главным событием стал для меня отъезд сестры Мишель, обрученной с сыном герцога Бургундского, ее увезли во владения будущего супруга. Со мной осталась теперь только Мари, но она так поглощена была монастырской жизнью, своим предназначением, что я почти не видела ее.