– Прекрасно, – подал голос монах. – Теперь работай с желаниями.
Тут все получилось еще легче, я даже увидел нечто вроде каната, на который можно нанизать любое количество колец: разной формы, цвета, из какого угодно материала, от золота до резины, одно будет символизировать жажду совокупления, другое, например, стремление помогать другим.
Но канат от этого не изменится, ничего не случится с ним, если убрать и все кольца.
– Достаточно, – вмешался брат Пон, когда я собрался прогнать цикл еще раз. – Пойдем, ты отдохнул.
Внутри меня после этого успеха зажегся такой энтузиазм, что я едва не бежал. Одновременно слова сами просились на язык, и я с трудом удерживался от того, чтобы не заговорить.
Справлялся я с ними до вечера, до того момента, как мы остановились на ночлег.
– Что… – воскликнул я, понял, что нарушил запрет, но остановить себя не смог. – Неужели на самом деле нет разницы? Хочу я чего-либо или нет? Ненавижу или люблю? Почему вы мне ничего не объясняете? Сколько можно вот так издеваться надо мной?
Сам понимал, что несу ерунду, и где-то в глубине души изумлялся собственному поведению.
Брат же Пон и вовсе смотрел на меня, как ребенок на фокусника.
– Эх, как тебя разобрало, – сказал он со смешком, когда в речи моей возникла пауза. – Словесный понос.
– Я не могу… что-то случилось? – прохрипел я, тщетно пытаясь справиться с языком и губами, двигавшимися помимо моего желания.
– Все нормально. Ты еще очень долго продержался, – успокоил меня монах. – Используй этот приступ не для упреков, а с пользой, задавай вопросы, и я попробую на них ответить.
Некоторое время я продолжал молоть чушь, но затем кое-как вернул свою речь под контроль.
– Мне кажется, в том, чему вы меня учите, есть противоречия, – проговорил я. – Например, смрити предполагает осознание всего, что я делаю… и в то же время «я» нет. Люди появляются на моем пути не просто так, и в то же время такой вещи, как человек, не существует…
– Мои ответы тебе ничем не помогут, – брат Пон покачал головой. – Поверь мне. Сейчас ты достиг той фазы…
– А вы ответьте все равно! – только перебив монаха, я понял, что именно сделал, и даже испугался: за все время ученичества это был первый раз, когда я позволил себе подобное.
Утренний энтузиазм и душевный подъем сгинули без следа, остались горечь и раздражение.
– В тебя словно вселился горный дух, – сказал брат Пон после небольшой паузы. – Ладно, попробуем… Смотри, любая истина, которую я тебе излагаю, принадлежит к одному из трех уровней: иллюзии, относительной истины и абсолютной истины, и порой они могут противоречить друг другу. На третьем уровне нет такой вещи, как человеческое существо, на первом ты сталкиваешься с людьми едва не каждый день.
Вопросы толкались у меня на языке, будто пассажиры, спешащие выбраться из охваченного пожаром поезда, и в результате я спросил совсем не о том, о чем хотел, вообще свернул в сторону:
– Вы меня учите, что все пусто и лишено содержания? Если так, то пусто и бессмысленно само учение? Все эти цепи взаимозависимого происхождения, упражнения и медитации, освобождение-бодхи… есть ли в них смысл?
К моему удивлению и даже шоку, брат Пон залился искренним смехом.
– Конечно, нет! Никакого смысла! – заявил он, справившись с собой. – Ни в чем! Все время, проведенное рядом со мной, ты потратил на ерунду, на погоню за миражом! Как и все прочее время этой несуществующей жизни!
От этих его слов я ощутил, как пропасть разверзлась одновременно и подо мной, и внутри меня, я оказался сидящим над безмерной глубиной, заполненной непонятно чем, жуткой, пугающей.
Невольно пошатнулся, вцепился в землю, что выглядела тонкой и ненадежной, слоем хрупкого льда над бездной.
От страха я задыхался, желание задавать вопросы исчезло.
– Зря я пошел у тебя на поводу, – сказал брат Пон. – Не нужно было отвечать. Отправляйся спать. А так рано или поздно ты все поймешь, но только не тем умом, который по-прежнему считаешь собой.
Я открыл рот, но поток слов, еще только что бивший как из гидранта, иссяк, я словно забыл все осмысленные сочетания букв на всех языках, начиная с тайского и заканчивая родным русским!
За ночь ощущение, что я нахожусь на краю бездны, не исчезло, хоть и поблекло.
Я шагал с осторожностью, словно под ногами была не светло-бурая, покрытая густой травой земля, а тонкая скорлупа, что вот-вот проломится под моим весом, и тогда я полечу в тартарары.
Любой резкий звук вынуждал меня вздрагивать и оборачиваться, а поскольку их в джунглях хватает, то я дергался постоянно. Брат Пон наблюдал за мной с улыбкой, иногда начинал откровенно хихикать, но ничего не говорил, а значит – все шло как и требовалось.
Но самым мерзким было ощущение пустоты внутри, в сознании, в рассудке, когда любая попытка выстроить цепочку мыслей проваливалась уже на втором звене, поскольку я забывал, о чем только что думал. Сосредоточиться удавалось с огромным трудом, и из всех упражнений я мог выполнять только «внимание дыхания».
Более-менее в себя я пришел на следующий день, где-то к полудню.
А еще через час мы натолкнулись на человека, причем в первый момент я не понял, что это представитель вида гомо сапиенс, решил, что вижу дерево странной формы, поросшее сверху белесыми усиками.
Затем моргнул и осознал, что это стоящий на одной ноге голый мужик!
Черные с проседью волосы его были грязны и спутаны, закрывали лицо и падали до лопаток. Ребра выпирали, грозя прорвать кожу, между пятен грязи виднелись царапины, прыщи и красные точки, следы укусов насекомых.
По бокам и впалому животу ползали мухи, но он и не думал их сгонять.
Глаза, широко открытые, черные и блестящие, смотрели куда-то сквозь нас, в лесной сумрак.
– Странно, что он стоит не на солнцепеке, – проговорил брат Пон задумчиво. – Интересно, почему?
На солнцепеке и это в тот час, когда дневное светило висит в зените и невыносимо жжет даже сквозь кроны?
– Это аскет, – сообщил монах, наверняка угадавший направление моих мыслей. – Борется с искушениями собственной плоти, причем весьма традиционным образом.
В Индии я не был, но слышал, что там подобные типы встречаются чаще, чем священные коровы… Но что он делает тут, в горах на границе Бирмы и Таиланда, где никто не восхитится его духовным подвигом, не поднесет еды во славу тысячерукой богини или слоноголового бога?
Аскет не обратил на нас внимания, хотя мы прошли в какой-то дюжине шагов, так что я даже ощутил запах пота и грязного тела.
– В ближайшие дни ты на них насмотришься, – пообещал брат Пон.
Под нашими ногами обнаружилась тропка, а затем впереди сквозь кроны проглянула отвесно вздымающаяся скальная стена метров в сто – серая, с алыми и бурыми прожилками, покрытая расщелинами и заполненными тьмой кавернами, с деревьями на уступах и зеленой щеткой кустарника наверху.
– Можно назвать это монастырем, можно храмом, – задумчиво проговорил монах. – Только это и ни то, и ни другое…
Любопытство мое возросло неимоверно.
Тропка привела нас вплотную к грандиозной скале, и в той начали встречаться пещеры. В первой же обнаружился созерцающий стену дядька в грязной набедренной повязке, худой, точно узник концлагеря, и с головой, даже не обритой, а лишенной волос каким-то очень болезненным, если судить по струпьям и ранам, образом.
– Они их выдирают с корнем, – проинформировал меня брат Пон. – И гордятся. Считают это духовным подвигом.
Я содрогнулся, представив, как может происходить этот процесс.
Следующая пещера была очень велика, высотой метров в пятнадцать, и шире, чем двухполюсная дорога. И внутри, в полумраке, прятались высеченные из камня, выступающие из стен статуи – некто с хвостом и обезьяньей мордой, сложивший руки перед грудью, грудастая дама с ожерельем из черепов на шее и с полным зубов ртом, танцор с двумя парами верхних конечностей.
Судя по щербинкам и трещинам, высекли их очень давно.
– Боги и приравненные к ним лица, – сказал брат Пон. – Вон тот – Хануман. Обезьяний царь, помогавший Раме сражаться с демонами.
Что-то такое я помнил, даже мультик смотрел, где макака с посохом побивала сонмы врагов, сражаясь в стиле кунг-фу.
– Дурга, она же Кали… и Шива, тот, кто уничтожает миры, – добавил монах.
Статуи превышали метров десять в высоту, и наверняка дальше, уже в полной тьме, прятались и другие, и я был бы не прочь тут задержаться, но какой смысл, если у нас нет даже фонаря?
Так что, вздохнув, я затопал следом за наставником.
Тропка свернула, огибая выступ скальной стены, открылся небольшой водопад, озерцо и вытекающая из него речушка, настолько чистая, что выделялся каждый камушек на дне.
И вот тут аскетов оказалась прямо-таки толпа.
Первый, с головы до пят обмотанный железными цепями, ржавыми и адски тяжелыми на вид, бродил туда-сюда, издавая тихое, жалобное бренчание. Второй, сложивший руки так же, как Хануман, стоял прямо под водопадом, так, чтобы ледяной поток лупил его по голове. Третий, покрытый шрамами, сидел на огромном валуне, закрыв глаза, и солнце бессильно стегало его по костлявым плечам.
– Теперь осталось дождаться, пока нас заметят, – сказал брат Пон. – Располагайся.
«А нас заметят?» – хотелось спросить мне, но возможности такой у меня не было – позавчерашняя вспышка словоблудия исчерпала мой лимит в пользовании языком не на один день.
По крайней мере, с тех пор я права голоса не получал.
Мы расположились в тенечке, и брат Пон принялся рассказывать, как возник мир: космические ветра, порожденные совокупной кармой существ предыдущего мирового периода, задули над бездной и сформировали огромный вихревой столб; космические дожди, проливаясь на него, создали нечто вроде цилиндра из воды, в котором произошло «закипание золота», тоже космическое.
Но тут из лесу вышел лохматый бородач, шагавший, подметая землю перед собой метелкой на длинной ручке.
– Это чтобы никого ненароком не задавить, – пояснил брат Пон. – Эй, Джава!
Услышав этот возглас, лохматый обернулся, и на изможденной физиономии его отразилась радость. Тонкие губы раздвинулись, и между ними обнаружились удивительно белые и ровные зубы.
Ловко орудуя этим «инструментом», голый Джава отправился к нам, и брат Пон встал ему навстречу. Я тоже поднялся, наблюдая, как они энергично хлопают друг друга по спине и обнимаются.
На меня хозяин метелки посмотрел с интересом, я же поклонился.
– Нас согласны принять в качестве гостей, – сказал монах после того, как они обменялись дюжиной фраз. – С едой у них небогато, но они готовы с нами поделиться. Ночлег же здесь не проблема, свободных пещер хватает. Так что можем располагаться…
Немногочисленные пожитки мы сложили в неглубокой, едва метра три выемке в скале – с ровным полом, с нависающим козырьком, что укроет от возможной непогоды. После ночевок в лесу на куче веток она показалась мне настоящим жилищем.
До вечера я без особого успеха занимался созерцанием воображаемого дерева, а когда начало темнеть, брат Пон сказал, что самое время навестить «общество» и познакомиться с остальными. На берегу речушки обнаружился разожженный костер и сидящие вокруг него аскеты, числом около дюжины.
Среди них были и Джава, и тот лохматый тип, что стоял на одной ноге, и медитировавший в пещере дядька с вырванными волосами, и другие, которых я до сих пор не видел. Жилистый обладатель громадного узла из волос на макушке, носивший на шее крохотный железный трезубец, седой смуглый карлик с приклеенной к губам безумной улыбкой, некто облаченный в оранжевую рясу буддийского монаха, но сидевший так, что лица его я видеть не мог.
Брата Пона встретили недружелюбным бормотанием и вялыми кивками, мне досталось несколько любопытных взглядов.
– Кого тут только нет, – шепнул мне наставник, пока мы усаживались. – Коллекция! Джава, например, считает себя последователем Махавиры, но при этом не уничтожает волосы на теле, и за это его ненавидит тот, что с выдранной шевелюрой… Преданные фанаты Вишну презирают шиваитов, но все вместе они считают еретиками тех, кто верует в Будду, Дхарму и сангху…
Некоторое время все сидели в молчании, слышно было лишь потрескивание пламени, шум водопада и негромкое позвякивание, производимое шевелившимся хозяином железных цепей. В полумраке они казались исполинскими змеями, обвившими худосочное тело аскета.
Потом заговорил Джава, и брат Пон начал переводить:
– Сбросим карму, как грязь, что прилипла к нашим стопам, и достигнем освобождения…
Он успел озвучить еще пару фраз, и тут в разговор вступил седой карлик, переставший улыбаться. Изо рта его полетели капли слюны и отдельные слова, неразборчивые, искаженные.
Тут же влез носитель узла на макушке, и трезубец на его шее гневно закачался.
Аскет, лишивший себя волос, просто-таки завопил, колотя себя кулаками в грудь, так что я даже вздрогнул.
– Вот видишь, – сказал брат Пон. – Наблюдай, смотри. Вот они, усмирители плоти. Терзают себя по-всякому, кто-то не спит, другой ест раз в неделю, третий сидит меж трех костров так, что умирает от жары… И что толку в подчинении изнуренной плоти, если они не могут контролировать сознание? Влечения и страсти не изжиты, и не важно, что они вовсе не такие, как у простых людей. Значит, есть и привязанности, и чувство приятного или неприятного, и соприкосновение…
Он вспомнил цепь взаимозависимого происхождения и прошел все ее звенья до старости и смерти.
– Самоограничение в чем-то ничуть не лучше, чем непомерное ублажение тела, – продолжил монах, в то время как аскеты продолжали орать друг на друга, будто торговки на рынке, и голоса их в лесной тишине звучали дико и зычно. – Предающийся ему уверен, что совершает нечто важное, и это наполняет его гордыней, а кроме того, он ослабляет и уродует телесную базу для действий и не может существовать в этом мире полноценно. Он думает о своем организме ничуть не меньше, чем помешанная на косметических процедурах женщина или гурман-фанатик…
Джава тем временем кое-как навел порядок и обратился к брату Пону.
Тот покачал головой и развел руками.
– Меня попросили поделиться мудростью, – пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд. – Но лучше я буду проповедовать в борделе, чем здесь, среди людей, закосневших в праведном высокомерии.
Аскеты вновь принялись спорить, размахивая руками, и я понял, что не могу смотреть на них без отвращения: грязные, изнуренные тела, дикие взгляды, бешеные гримасы, дерганые жесты.
И ради этого уйти в отшельничество, жить в лесу?
Мы посидели в «обществе» еще минут десять, после чего распрощались и отправились к себе в пещеру. Я на ощупь отыскал свое место под стенкой и улегся, подложив под голову свернутую сумку.
В спину тут же впились какие-то бугры, нечто острое вонзилось в ягодицу.
Накатила волна раздражения – как тут вообще можно заснуть, на голых камнях?
– Сон – вещь нужная и неизбежная, – пришел из темноты мягкий голос брата Пона. – Только и его можно использовать с пользой, например, выполнять полное осознавание в сновидении.
«Каким образом?» – очень хотелось спросить мне, но я не мог, поэтому лишь перевернулся на другой бок.
– Начни с обычного смрити, – принялся инструктировать меня монах. – Все как всегда – положение тела, дыхание, мысли, эмоции… А потом усни. Если осознавание твое окажется достаточно глубоким, то оно перенесется и на ту сторону бодрствования.
Я немного поерзал, пытаясь найти более удобное положение, и взялся за дело.
Глухая тьма в пещере давила, снаружи доносились приглушенные голоса аскетов, пол пещеры, как казалось, отращивал все новые и новые выступы, чтобы проверить на прочность мое тело.
Я постоянно отвлекался, ворочался, чесался…
Открыв глаза, я понял, что ничего у меня не получилось, сны видел самые обычные и осознавал в них меньше, чем в сильном подпитии.
Тело болело так, словно меня излупили палками, и я удивился, не обнаружив на нем синяков. Руки и ноги не гнулись, а в голове стоял туман, через который с трудом протискивались отдельные мысли.
Лишь умывшись ледяной водой из речушки, я немного пришел в себя.
Нам выделили несколько горстей риса из общего котла, и я понял, что это вся еда на сегодняшний день. После трапезы брат Пон отправил меня мыть посуду, и едва я расположился на камушке у берега, как услышал доносящиеся из леса голоса, совсем не похожие на сварливое кряканье аскетов.
Из джунглей появился улыбающийся круглолицый юнец в бриджах и яркой майке, а за ним повалили – я не поверил своим глазам! – туристы то ли из Китая, то ли Японии с неизбежными фотоаппаратами, панамками, черными очками и надоедливым щебетом.
Это что, сюда водят экскурсии?
Пещеры с аскетами находятся куда ближе к цивилизации, чем я думал ранее?
Я испытал острый укол разочарования, а затем вспомнил нашествие туристов, которому подвергся ват Тхам Пу в последние недели моего там пребывания… Тогда мне понадобился не один день, прежде чем назойливые визитеры, оставляющие мусор и сующие всюду носы, стали мне безразличны.
Сейчас я справился намного быстрее, хотя не факт, что справился до конца, легкое раздражение осталось.
– Вот тебе подтверждение того, что местные жители вовсе не имеют мира в душе, – сказал брат Пон, когда я закончил с посудой и вернулся к «нашей» пещере. – Жалко. Совершать «духовные подвиги» для того, чтобы стать диковиной, на которую пялятся зеваки?
В этот момент двое туристов оказались возле нашей пещеры и защелкали камерами.
– Пойдем, – монах встал.
Мы удалились в лес и нашли место, где три плоских камня лежали, тесно прижавшись боками, так что получалось нечто вроде окруженной густыми зарослями ровной площадки. Правда, на одном из валунов обнаружилась греющаяся на солнышке кобра метра в полтора длиной, но брат Пон поклонился ей, после чего змея, к моему удивлению, безропотно уползла.
– Вот так куда лучше, – сказал он, усаживаясь. – Продолжим наши упражнения. «Установление в памяти» ты выполняешь достаточно хорошо, и пора переходить к следующему этапу. На этот раз ты будешь сосредотачиваться на собственном уме, позволяя ему при этом бродить по объектам внешнего мира… эти камни, растения, птицы, насекомые, небо, облака, мое одеяние, все, что угодно… представляй без насилия, пусть это будет потоком образов, что течет естественным способом куда ему заблагорассудится.