– Вот так куда лучше, – сказал он, усаживаясь. – Продолжим наши упражнения. «Установление в памяти» ты выполняешь достаточно хорошо, и пора переходить к следующему этапу. На этот раз ты будешь сосредотачиваться на собственном уме, позволяя ему при этом бродить по объектам внешнего мира… эти камни, растения, птицы, насекомые, небо, облака, мое одеяние, все, что угодно… представляй без насилия, пусть это будет потоком образов, что течет естественным способом куда ему заблагорассудится.
На то, чтобы добиться нужной степени сосредоточения, мне понадобилось некоторое время. Но затем я и в самом деле ощутил, как меня подхватило и понесло, я словно плескался в струях, несущих меня от одного момента осознавания к другому: машина, некогда принадлежавшая отцу… «Форд» того же цвета, которым владел один из моих партнеров… встреча у него в офисе, когда дело едва не дошло до драки… спортзал, где тренируются мои друзья-боксеры…
– Теперь останови все это, – вмешался брат Пон. – Не оборви, а позволь угаснуть. Затем попытайся понять, что общего в том и другом состоянии, когда твой ум обращен на объекты и когда он замкнут сам на себя.
Убрать поток оказалось сложнее, чем я думал, но я каким-то образом справился. Оставаться долго в этом состоянии я, правда, не смог, тут же пришла мысль о валуне, на котором сижу, о кобре, что прячется где-то неподалеку и может вернуться в любой момент, и я отвлекся.
Для того чтобы понаблюдать за собой, просто не нашлось времени.
– Ничего, – сказал брат Пон, когда я открыл глаза. – Завтра попробуешь еще. Обязательно все получится… Теперь можно поговорить. Есть вопросы – озвучивай.
Некоторое время я сидел молча, понимая, что мне не очень хочется нарушать тишину, что в ней я чувствую себя теперь намного комфортнее, чем когда слышу собственный голос.
Но затем я встряхнулся и задал вопрос, мучивший меня давно, с самого начала нашего путешествия:
– Вот смотрите, вы меня учите… бодхи-просветление, дорога к свободе, прочее. Почему никто на Западе не обладает знанием, как проделать тот же путь?
– А кто тебе сказал, что не обладает? – брат Пон в обычной манере задрал брови едва не до макушки.
– Но…
– То, что ты не знаешь о чем-то, вовсе не значит, что таковой вещи не существует. Да, троица христианства, Бог Отец, Бог Сын и Дух Святой, – это вовсе не три тела Будды, Тело Закона, Тело Наслаждения и Явленное Тело, но это совершенно ничего не значит! – монах улыбнулся. – Я никогда не говорил, что наше учение – единственное верное и доступное людям. Есть и другие.
– Но почему…
– Почему тебе выпало учиться именно у меня, на другом конце мира? – продолжил брат Пон мой вопрос. – Для того чтобы узнать, отчего так, ты должен заглянуть внутрь. Давай…
В этот раз мое восприятие изменилось мягко и легко, без малейшего нажима. Замерцали тысячи дхарм, складываясь в узоры, созвездия, потоки, и одновременно я увидел реку, ту самую, над которой медитировал, с чистой водой, с заросшими осокой берегами.
И в этот момент я понял, зачем нужно было это упражнение и что лежит под обыденным сознанием, в глубине, что имеет место всегда, желаю я чего-либо или нет, ненавижу или нет, погружаюсь в поток образов или «отключаю» его, что за канат я представил с насаженными на него кольцами…
Понимание выглядело как вспышка ослепительного белого света.
А через миг я обнаружил себя на том же валуне в компании брата Пона, что жмурился сытым котом и едва не мурлыкал.
– Сознание-сокровищница, алая-виджняна, и есть единственная подлинная реальность, – сказал монах, и я не нашел слов, чтобы как-то это прокомментировать, только кивнул.
К разговору о сознании-сокровищнице мы вернулись ближе к вечеру, когда туристы исчезли и в лес вернулась тишина. Точнее, поскольку возможность произносить слова я сегодня уже использовал, получилась не столько беседа, сколько лекция.
– Днем ты совершил очень важный шаг, – начал брат Пон. – Пускай не слился в гармонии со Вселенной, не был осыпан дождем из цветов, зато осознал, что подо всем, что ты считаешь собой, лежит нечто остающееся, даже если убрать все, что ты собой считаешь: эмоции, ум, поступки, тело.
Монах подождал и, убедившись по выражению моей физиономии, что я чего-то да понял, заговорил:
– На самом деле слова для того, чтобы разъяснить все это, совершенно не нужны. Недаром рассказывают, что во время первой своей проповеди, повернувшей колесо Дхармы, Просветленный ничего не сказал, лишь продемонстрировал собравшимся цветок и улыбнулся. Из всех слушателей лишь мудрец Кашьяпа постиг смысл случившегося, он тоже поднял цветок и улыбнулся. Так что я вполне мог учить тебя без объяснений, только действиями, жестами, намеками.
Эта идея показалась мне дикой – как такое возможно?
– Но само по себе сознание-сокровищница есть у каждого из потоков восприятия, – продолжил брат Пон. – У тех, кто ныне осознает себя как животное, как голодный дух или даже как мучающийся в аду грешник, и занята она тем, что создает внешний мир, проецирует себя вовне.
Непонятно почему, но эта фраза вызвала у меня дискомфорт, словно монах сказал нечто гнусное, непристойное.
– И наша с тобой задача – прервать этот процесс, очистить сокровищницу от следов прошлых деяний, именуемых обычно «семенами», тем самых, что заставляют тебя действовать определенным образом. Если это удастся, то алая-виджняна окажется направленной на саму себя и тем самым обретет свободу, превратится в чистую, ничем не скованную мудрость.
Монах опять помолчал, буравя меня внимательным взглядом.
– Ладно, хватит с тебя на сегодня, – проговорил он, хлопнув себя руками по бедрам. – Скоро стемнеет, а там уж наступит время снова заняться полным осознаванием во сне…
Я вспомнил, чем закончилась вчерашняя практика, и невольно поежился.
Этой ночью бугров под моей спиной меньше не стало, хотя я днем нашел время, чтобы стесать палкой наиболее выдающиеся. Уснул я опять далеко за полночь и снова ничего не добился, видения мои оказались столь же бессвязными, лишенными осознавания, как обычно.
Утром же я вышел из пещеры в состоянии полного душевного дискомфорта.
«Что я здесь делаю? – хотелось закричать мне. – Ради чего терплю лишения? Пустота? Сознание-сокровищница? Дхармы? Недостижимое просветление-бодхи? Чепуха!»
Желание вернуться домой, даже не в Паттайю, а в Россию, накатило с такой силой, что я оказался на грани слез.
– Не придавай этому значения, – сказал брат Пон, случившийся рядом в тот момент, когда я едва не начал всхлипывать. – Твое сознание в данный момент несколько расшатано и подвержено сильным чувствам. Как мышцы, что болят после упражнений. Потом это проходит.
Во время завтрака, состоявшего из того же риса, к нам неожиданно подсел один из аскетов, тот, что носил одеяние буддийского монаха.
– Печально видеть, как братья идут ложным путем! – пылко заговорил он на довольно сносном английском. – Истинную практику хочу я преподать вам! Слушайте! Созерцание Благословенной Госпожи, Святой Тары, рождающейся из слога-зародыша ТАМ, который основывается на лунной сфере из чистого сияния, что находится внутри лепестков раскрытого лотоса!
И дальше он, захлебываясь от восторга и время от времени восклицая «Слушайте!», принялся описывать зеленое тело Тары, ее украшения из драгоценных камней, одеяния и прическу.
В какой-то момент я покосился на брата Пона – тот сидел с каменным лицом.
Аскет отстал только после того, как подробно изложил нам ритуал поклонения Таре, что совершается воображаемыми цветами и сосудами с благовониями, и то, как бесконечные лучи, исходящие от нее, заполняют пространство всех миров.
– Спасибо, – сказал мой наставник. – Это было очень познавательно.
Когда же обладатель оранжевой рясы отошел, брат Пон добавил:
– Это тоже путь, созерцание образов будд и бодхисаттв, их атрибутов и символов. Рецитация мантр и использование мудр, чтение священных текстов и совершение обрядов. Только он не для тебя, поэтому мы с тобой занимаемся совсем другими делами.
Я ожидал, что мы отправимся к тому же камню, где я получу новый урок, но монах неожиданно сказал:
– Тебе нужна пауза. Иди, прогуляйся по окрестностям, просто посиди где-нибудь. Возвращайся к полудню.
Я улыбнулся и благодарно кивнул.
На сердце было тяжело, желание убраться отсюда, бросить все и вернуться на родину давило с силой гидравлического пресса, и в таком состоянии я вряд ли на что-то годился.
Шепча: «Это не я, это не мое», я зашагал куда глаза глядят.
Сначала я поперся в лес, но там почти тут же наткнулся на тропинку, по которой к обиталищу аскетов вчера явились туристы. При виде цветастых оберток от шоколада и пустой банки газировки мне стало еще гаже, так что я развернулся и двинулся в направлении скальной стены.
Почему бы не осмотреть ее с другой стороны от водопада, там, где я еще не был?
Почему бы не осмотреть ее с другой стороны от водопада, там, где я еще не был?
Тут тропок не имелось, и я неспешно протискивался сквозь чащу, заставляя прыгать в стороны обитающих на ветвях крохотных зеленых лягушек, сверкавших как изумруды.
Потом у самой скалы идти стало легче, и начали попадаться пещеры.
Заглянув в первую, я уловил запах, говоривший о том, что тут регулярно справляют нужду. Вонь породила во мне настоящую волну необычайно сильного отвращения. Вторая оказалась чистой, но пройдя несколько шагов, я очутился в полной темноте, где с трудом различал очертания свода над головой и стен по сторонам.
Дальше я двигаться не рискнул.
Солнечный свет показался мне ослепительно ярким, так что выйдя наружу, я невольно зажмурился. Остановился, прикрывая ладонью лицо, и тут же меня обдало волной теплого воздуха, раздалось глухое «тум», а следом – хруст ломающихся ветвей и недовольные птичьи вопли.
Открыв глаза, я обнаружил, что прямо передо мной, смяв кустарник, лежит черно-бурый валун размером с автомобиль, валун, которого еще пять минут назад здесь не было. Неужели эта штуковина едва не шлепнулась мне на голову, чуть не превратила меня в симпатичную окровавленную лепешку?
В спину вцепился холод, да такой, что зубы застучали.
Шагнув вперед, я посмотрел вверх, туда, откуда прилетел каменюка: на одном из уступов на высоте метров в двадцать стоял голый аскет, и пряди длинных с сединой волос шевелились на ветру, точно колеблемые течением водоросли.
Как он туда попал? Это он сбросил на меня валун?
Нет, невероятно, ведь камень должен весить тонну, если не больше…
Так что, это совпадение?
Аскет поглядел на меня безо всякого выражения и покачал головой, то ли досадливо, то ли удивленно. А в следующий момент он пропал, растворился на фоне скалы, наверняка просто отступил на шаг и исчез из виду, хотя я не видел никакого движения.
Я рванул через джунгли, желая оказаться как можно дальше от скалы, откуда падают такие «подарки». Естественно, что в один момент споткнулся и полетел мордой вперед в колючие заросли.
Заработал несколько царапин на лбу и щеках и дальше пошел медленнее, выбирая, куда поставить ногу.
Меня по-прежнему трясло от пережитого, мысль о том, что я находился в шаге от смерти, заставляла ежиться и оглядываться, словно очередной камень мог упасть из чистого неба.
Брат Пон, увидев меня, тяжело дышащего и наверняка бледного как полотно, не показал удивления.
– Давай присядь, успокой дыхание, – велел он. – Потом решим, что делать.
Я протестующе замотал головой, указал на рот, намекая, что хочу говорить.
– Вот уж нет, – сказал монах непреклонно. – Дать тебе право слова сейчас? И зачем? Чтобы услышать кучу глупостей?
Я гневно засопел, но послушно уселся на землю и попытался отстраниться от страха и прочих эмоций: да, вот ощущение смерзшегося комка в животе, вот мысль о том, чем я мог досадить тому лохматому, удивление по поводу того, как он скинул на меня огромный валун и потом исчез.
И это все не мое, это все не я.
В какой-то момент я осознал, что дышу более-менее ровно, а нервная дрожь прошла.
– Вот хорошо, – одобрил брат Пон. – Теперь объясняй. Без слов.
Я возмущенно посмотрел на него и пошевелил губами – как же так, почему мне нельзя говорить в тот момент, когда это больше всего на свете нужно… а к тому же я успокоился!
Ну, почти…
– Ты привык в любой затруднительной ситуации обращаться к словам, – сказал монах. – Не ты один, любой средний человек опирается на эти костыли из звуков даже когда не надо. Воспользоваться ими сейчас – значит пойти по накатанной дорожке, подпитать новой энергией тот шаблон поведения, что висит на тебе как мешок песка. Хочешь?
Нет, этого я не желал, но в то же время сомневался, что смогу рассказать о произошедшем без слов, с помощью жестов или рисуя палочкой на земле картинки. Хотя последняя идея не так уж и плоха!
Я огляделся, подхватил лежавшую неподалеку сухую ветку, провел одну линию, другую, третью. К счастью, меж камней, лежавших у входа в нашу пещеру, нашелся участок достаточно мягкой почвы.
– Не зря я тогда тебя с бхавачакрой мучил! – заявил брат Пон со смехом. – Понравилось!
Скалу я изобразил без особых проблем, как и уступ, и стоящего на нем лохматого человечка. Нарисовав второго, у подножия, я указал на него, а затем выразительно ткнул пальцем себе в грудь.
– Понятно, это ты, – глаза монаха искрились весельем. – А вверху… Ага, волосы… Один из наших хозяев?
Валун я поместил в воздухе, рядом с уступом, потом обозначил от него стрелку вниз и закрылся руками, выпучил глаза, изображая ужас, что охватил меня в момент падения камня.
– То есть он сбросил на тебя эту штуку? – спросил брат Пон. – И не попал?
Я неистово закивал.
– Конечно, нам здесь далеко не все рады, – тут монах задумчиво огладил подбородок. – Но чтобы сделать вот такое, кто-то из местных должен был совсем выжить из ума, ведь они все до единого привержены ахимсе, ненасилию, по крайней мере на словах.
Я развел руками, потом показал на брата Пона и себя и изобразил шагающего человечка.
– Ты намекаешь, что нам пора покинуть это гостеприимное место? – уточнил он.
И вновь я затряс головой так, что заболела шея.
Желание закончить это утомительное путешествие, вернуться хотя бы в Таиланд, хоть и ослабело, но не умерло совсем.
– Увы, не пора. Да и уйти, оставив позади такую эмоциональную завязку, нельзя. Смотри, с одной стороны, то, что произошло сегодня, – это очередное напоминание о смерти, о том, что она рядом и на пустяки нет времени. С другой – это новое проявление ненависти к живым существам, все так же продолжающей отравлять твое сознание.
Я поморщился и отвел взгляд: что есть, то есть, не самые доброжелательные мысли по отношению к нашим хозяевам посещали меня вчера и сегодня не один раз, и не два, и даже не десять.
– Пока ты от нее не избавишься, нечто подобное будет иногда происходить, – проговорил брат Пон. – А чтобы ты чувствовал себя комфортнее, вспомни, как ты обходился с собаками у вата Тхам Пу.
На окраине ближней к храму деревни жила свора, относившаяся ко мне очень враждебно, и для того чтобы справиться с этой проблемой, мне пришлось освоить изощренную технику переключения восприятия – когда рычащее и лающее животное воспринимается не как единый объект, а как набор не связанных друг с другом частей.
Трудно ненавидеть кусок пыльной черной шкуры, хвост, желтые когти, обтрепанные уши.
– Вижу, что помнишь, – монах, как обычно, легко читал мои мысли. – Используй. Разложи каждого из наших хозяев на составляющие, и тогда ни один из них не вызовет у тебя даже раздражения.
Возможность попрактиковаться представилась вечером, когда состоялись очередные посиделки у костра. Сначала я попытался, разглядывая аскетов, определить, кто именно хотел сегодня прибить меня, но быстро устыдился и отставил этот замысел в сторонку – какая разница, если корень проблемы внутри меня?
Тут как раз один из них, тот, что с железным трезубцем на шее, подсел к брату Пону и затеял беседу.
Я ощущал запах его пота, крепкий, ядреный, видел темную гладкую кожу, покрытую рисунком из серых и алых полос, большие глаза, слышал голос, удивительно низкий и мощный для человека не самых выдающихся размеров, и пытался разделить все это, не сводить к единому образу.
Сначала дело не шло совсем, что-то мешало, может быть, воспоминание об утреннем инциденте.
Но затем будто нечто щелкнуло внутри, и я понял, что все, больше не воспринимаю человека… Да, доносятся какие-то звуки, имеется комплект объектов разного цвета и формы, но они не создают единого целого…
А значит, и не вызывают эмоций, вообще никаких – ни неприязни, ни тем более ненависти.
И в этом состоянии я сумел продержаться весь вечер.
Бусины на четкахЖесткое самоограничение в чем-то ничуть не лучше, чем потакание собственным слабостям.
Аскетизм точно так же базируется на страстях и влечениях и в этом плане мало отличается от обжорства или пьянства, разве что может стать источником гордыни для того, кто ему предается. Когда мы показательно лишаем себя чего-либо, возникает ощущение, что совершаем нечто важное, настоящий шаг на пути развития, на самом же деле лишь меняем один эмоциональный шаблон на другой.
В отношении к телу лучше исповедовать срединный путь, лежащий между двумя крайностями: заботиться в достаточной степени, чтобы требования организма не отвлекали, но не превращать заботу в самоцель.
* * *Третий этап «установления в памяти» начинается после того, как хорошо усвоены первые два.
Для начала нужно позволить своему разуму сосредоточиться на объектах внешнего мира, пусть поток мыслей течет от одного к другому свободным образом, как ему захочется. При этом нужно, как обычно, наблюдать за тем, как функционирует сознание в этом состоянии.