Для начала нужно позволить своему разуму сосредоточиться на объектах внешнего мира, пусть поток мыслей течет от одного к другому свободным образом, как ему захочется. При этом нужно, как обычно, наблюдать за тем, как функционирует сознание в этом состоянии.
Затем концентрация на объектах слабеет, позволяем потоку образов обмелеть, а в конце концов и вовсе пересохнуть.
Ум пустеет, обращается сам на себя, и в этом состоянии нужно наблюдать, что общего имеется между ним и тем, что было ранее, что остается неизменным в тот момент, когда сознание заполнено потоком образов и когда оно почти лишено содержания.
* * *Мы привыкли в любой затруднительной ситуации полагаться на слова.
Начинаем говорить, даже не задумываясь, нужно это сейчас или нет, принесет это пользу или только ухудшит положение. И тем самым зачастую не только портим все, но и создаем описание, через которое уже не можем видеть четко, что происходит, воспринимаем только его, а не реальную картину.
Слова – это костыли, они полезны, но это не значит, что на них нужно опираться всегда, особенно тому, кто в них не нуждается.
Освобождаться от их тирании нужно постепенно и начать с малого – всегда, прежде чем приняться молоть языком, взять паузу, некоторое время поразмыслить, так ли необходимо сотрясать воздух?
Может быть, есть возможность обойтись тишиной, решить все в молчании?
Глава 6 Созерцание жизни
В эту ночь я сумел выспаться, несмотря на жесткую «постель», хотя осознавание во сне у меня вновь не получилось.
Аскеты, с которыми мы делили утреннюю трапезу, не вызвали никаких эмоций. Даже появившиеся около пещер туристы, что лезли во все щели и орали точно сумасшедшие, не стали причиной раздражения или недовольства.
– Настало время нам с тобой опять потолковать о Пустоте, – заявил брат Пон, когда мы уединились там же, где и вчера: несколько плоских валунов в окружении непролазных зарослей, и все это чуть в стороне, где нас не отыщут визитеры с камерами. Я кивнул.
Разрешение говорить я получил с самого утра, но воспользоваться им не спешил, просто не хотел открывать рот.
В состоянии молчания я начал в последние дни находить какое-то удовольствие. Иногда даже казалось, что я различаю едва слышный голос, подсказывавший, что значит то или иное, и советовавший, как необходимо себя вести.
Очень хотелось верить, что это проявляет себя мое высшее сознание, сознание-сокровищница.
– Пустоту можно описать как отсутствие противоречий в разуме, тех самых, из которых построен обыденный ум. Эти пары противоположностей известны каждому: черное и белое, радость и печаль, верх и низ.
– То есть для того, кто постиг Пустоту, этих вещей не существует? – уточнил я.
– Нет, они есть, – брат Пон покачал головой. – Но не противостоят друг другу. Являются двумя частями единого целого, вот как северный и южный края этого камня, на котором мы сидим.
– Но ведь их можно спутать, а тьму со светом – нет! – возразил я.
– Да ну? В любом мраке, самом густом, прячутся крошечные зародыши света. Иначе ты бы просто не смог понять, что это тьма, и наоборот, в нестерпимом сиянии укрываются ошметки черноты… Точно так же в радости всегда есть печаль, а тоска немыслима без оттеняющих ее ноток ликования.
Монах посмотрел на меня испытующе.
– Не кажется мне, что ты понял, – сказал он. – Говоря иными словами, одно из явлений, которые мы привыкли считать крайностями, существует всегда относительно другого, образуя на самом деле единство… Это нечто вроде температурной шкалы, что нигде не разрывается, хотя на одном ее конце кипяток, а на другом – обжигающе холодный лед.
И вновь я не нашел чего спросить, то ли сегодня брат Пон объяснял исключительно хорошо, то ли мой ум, что вероятнее, находился в куда более восприимчивом состоянии, чем обычно.
– Для осознавшего Пустоту значение имеет не плюс или минус, не экстремальные значения, а то, что между ними, потенциал, содержание, неисчерпаемый источник существования.
– Но тогда почему мы так привязываемся к противоречиям, к крайностям? – осведомился я.
– Это хороший вопрос, – брат Пон поднял большой палец. – Все очень просто. Такое положение вещей – результат работы нашего ума, седьмого сознания, что постоянно должно доказывать себе и другим сам факт своего существования.
– Того комбинирующего ума, который мы принимаем за «я»?
– Именно. Чтобы чувствовать себя уверенно, этот ум создает систему координат. Прекрасно известную ему карту, внутри которой он ориентируется и может считать себя почти всемогущим. Границы этой карты, они же и прутья клетки, за которые невозможно вырваться, образуют как раз пары противоположностей – мягкое и твердое, большое и маленькое, добро и зло, любовь и ненависть. Пока ты веришь в их раздельное существование, пока пользуешься ими, ты находишься за решеткой, лишен свободы.
– Но как можно от этого избавиться? – спросил я, почесав начавшую обрастать голову.
– Медленно и постепенно, – отозвался брат Пон со смешком. – А мы чем заняты? Давай, закрывай рот и приступай к делу… «Установление в памяти» на объектах… Получается у тебя пока не очень, так что работай.
Большую часть дня я провел за медитацией, а ближе к вечеру наставник заявил, что нас ждет «прогулка», и вид у него при этом был шаловливый, как у задумавшего озорство ребенка.
Еще больше я насторожился, когда стало ясно, что нашим проводником станет аскет в оранжевой рясе, тот самый, что вчера, захлебываясь от восторга, рассказывал о созерцании Тары.
– Не отставайте, – велел он, и мы двинулись через джунгли.
Где-то через час ветер донес до меня запах гари – не свежей, а застарелой, что висит обычно над старым пожарищем. Затем мы прошли через пролом в древней, поросшей мхом ограде из камней и зашагали между разбросанных в беспорядке небольших ступ.
Судя по их виду, они простояли тут не одну сотню лет, многие развалились, другие покосились.
– Это очень старое кладбище, – сказал брат Пон, и беспокойство мое усилилось.
Зачем мы сюда пришли? Что меня ждет?
Открылась вымощенная серыми плитами площадь, за которой виднелись развалины храма. С новым порывом ветра мне в нос шибанула горелая вонь, и я понял, что по бокам от разрушенного святилища виднеются штабеля вовсе не уродливых толстых ветвей!
Нет, это были обугленные кости, и меж них скалил зубы человеческий череп!
Смятение мягко погладило меня холодной ладонью, и я умоляюще посмотрел на брата Пона. Монах ответил невинной улыбкой, а наш проводник обернулся и сказал, обнажив клыки не хуже, чем у черепа:
– Осталось дождаться братьев. Скоро они будут здесь.
Тут уж мое смятение переросло в панику.
Честно говоря, я надеялся, что брат Пон успокоит меня, расскажет, зачем мы сюда явились.
Но он и не подумал этого сделать – после того как мы уселись на ступеньках храма, он завел с нашим проводником длинный разговор, причем не на английском, так что я не понял ни слова.
Мне осталось только ежиться на ветру, что внезапно стал холодным, и смотреть по сторонам – на кости, среди которых попадались и человеческие, на руины и черное пятно кострища в центре вымощенной площадки.
Судя по нему, тут иногда разводили очень сильный огонь.
«Братья» начали собираться, когда на фиолетовом куполе неба обозначились звезды. Первым явился голый аскет с длинной, едва не до пят косой, в которой звенели колокольчики, за ним пришли две женщины в одеяниях буддийских монахинь, одна за пятьдесят, другая около тридцати, насколько я мог разглядеть во тьме.
За храмом обнаружилась громадная куча дров, и я помог принести несколько охапок. Наш проводник щелкнул зажигалкой, пламя разгорелось, и стало видно, что аскет татуирован с ног до головы, так что напоминает больше змею, чем человека.
Впечатление усиливали глаза, узкие и холодные.
Приковылял одноногий калека на костыле, и последним явился некто приземистый, чудовищно широкий, с уродливым лицом, напоминавшим маску человекообразной обезьяны.
Эта компания, собравшаяся во тьме на заброшенном кладбище, внушала мне настоящий ужас. Я прилагал все усилия, чтобы не показать его, но страх время от времени прорывался дрожью в пальцах и сохнущими губами.
Что мы здесь делаем? Ради чего пришли?
Татуированный удовлетворенно щелкнул языком и заговорил, а брат Пон начал переводить шепотом:
– Сегодня мы подвергнем испытанию нашу сестру, что решила принести жертву. Отдать ради знания саму себя и постигнуть глубочайшие истины, доступные смертному. Готова ли ты?
Младшая из монахинь уверенно кивнула, хотя я видел, что она тоже боится.
– Тогда приступим, – татуированный поднялся.
Неподалеку от большого костра развели маленький и из руин храма, где наверняка имелся тайник, принесли кучу разных вещей – старинный кинжал, барабан из кокосового ореха, трубу, изготовленную, как я определил не сразу, из берцовой кости человека.
Старшая из женщин что-то долго объясняла младшей, затем ей дали выпить из фляжки и оставили у маленького костра. Мы же, остальные, сгрудились вокруг большого, который без новых дров начал понемногу угасать.
«Сестра» некоторое время неподвижно сидела около пламени, обхватив колени.
Потом она вскочила, словно услышала некий звук, и уставилась вверх, в небо. Подхватила жезл с пучком перьев на верхушке и закружилась в диком, исступленном танце.
Остановилась так же резко, и в руках ее оказался барабан.
Залетали ладошки, выбивая неровную дробь, и к этому звуку добавился голос – хриплая песня, даже не песня, а призыв!
– Уййййяяяя! – понеслось над кладбищем, и звуки ночных джунглей на миг стихли.
Мне показалось, что нечто вроде крупной летучей мыши пролетело у меня над самой головой, и я невольно пригнулся. Большой костер к этому времени погас совсем, от малого осталось несколько язычков пламени, и я решил, что темные тени, собравшиеся вокруг женщины, мне почудились.
Но она вдруг забилась в припадке, упала наземь, принялась кататься, размахивать руками.
Я глянул на брата Пона – неужели он не вмешается?
Но наставник лишь приложил указательный палец к губам, а затем, наклонившись вперед, взял меня за запястье. От резкой боли в голове я вздрогнул, и картинка перед моими глазами в один миг изменилась, я увидел, что вокруг молодой женщины в одеянии монахини толпятся жуткие, гротескные фигуры, словно явившиеся из ночного кошмара гибриды людей и зверей!
Они рвали ее плоть когтями и зубами, в стороны летели ошметки мяса, били струи крови.
От отвращения меня затошнило…
– Это лишь иллюзия, – прошептал брат Пон, наклонившись к самому моему уху. – Ничего этого не существует.
Он перестал держать меня за запястье, и картинка вновь сменилась: лужица углей и лежащая рядом с ними на каменных плитах женщина, что стонет и дергается, бормочет что-то неразборчивое.
Облегчение накрыло меня словно теплое одеяло: все это лишь видение…
Но почему она тогда ощущает укусы?
– Пробуй сам, – произнес брат Пон. – То, что ты видишь сейчас, тоже иллюзия. Одна стоит другой.
Он вновь схватил меня за запястье, и мир поплыл у меня перед глазами, не так, как это бывало в те моменты, когда я видел потоки дхарм, а таким образом, будто поехала натянутая на него пленка, вроде бы прозрачная, но в то же время искажающая восприятие.
Демоны, жравшие плоть женщины, вновь предстали моим глазам.
Я моргнул, и они исчезли…
Моргнул, и появились снова, еще более жуткие, с окровавленными клыками, львиными гривами и когтями, с острых кончиков течет нечто черное, дымящееся и густое как смола.
Но теперь я их не боялся, поскольку понимал, что это всего лишь картинки, порожденные моим сознанием, и что я могу их убрать, только немного изменив угол зрения…
Ушел страх и перед сидящими рядом людьми.
Если подумать, то и они немногим отличаются от демонов, такие же образы, разве что более стойкие, подвижные изображения на поверхности той трубы восприятия, внутри которой я нахожусь.
Церемония закончилась в тот момент, когда начало светать.
Демоны растворились с протяжным воем, дымом ушли в небеса или втянулись в землю. Молодая женщина перестала стонать и села, тяжело дыша, и на лице ее обнаружилась слабая улыбка. Старшая подруга подошла к ней, помогла встать, и они обе, не прощаясь, зашагали прочь.
Следом начали расходиться остальные.
– Пора обратно, – сообщил наш проводник, вставая.
Несмотря на бессонную ночь, я ощущал себя на диво бодрым, впечатления от ритуала, свидетелем которого я оказался, остались яркие, но как ни странно, вполне позитивные.
Ясно, что я не понял ничего, но так на то и брат Пон, чтобы все растолковать.
Но когда мы вернулись к пещере, он лишь велел мне отдыхать, сказав: «Потом поговорим». Проснулся я после полудня, свежим и легким, осознал, что пропустил завтрак и ничего не получу до завтра, но это меня никоим образом не расстроило.
Монах появился вскоре и, прервав мою медитацию, заявил, что самое время сейчас выстирать одежду.
Уж не знаю где, но он раздобыл кусок хозяйственного мыла, и мы отправились к водопаду. За проведенное в дороге время моя антаравасака пропылилась, украсилась пятнами грязи и пропиталась потом.
Туристов сегодня не было, но около воды торчало несколько аскетов и, раздеваясь у них на глазах, я испытал слабый укол смущения.
– Вот это ничего себе! – сказал брат Пон, заметивший мои неловкие попытки прикрыться. – Неужели ты нашел, кого здесь стесняться, и это среди людей, которые ходят вообще без всего?
Я понимал, что реакция моя выглядит глупо – все равно что нервничать по поводу своей наготы в бане – но справиться с собой не мог.
Так что лишь пожал плечами и изобразил довольно жалкую улыбку.
От стирки в ледяной воде у меня начали ныть суставы, а под конец процедуры я и сам несколько замерз. Поэтому после того, как мы закончили и развесили чистые вещи на ветках ближайшего фикуса, я уселся не в тени, а на солнышке – немного погреться.
Брат Пон, увидев это, усмехнулся и заговорил на тему, которой я, честно говоря, хотел бы избежать:
– Вернемся к только что испытанному тобой смущению. Ничего плохого в нем нет. Бесстыдство древние считали одним из непростительных грехов, стыд отличает человека от животного. Неприятно то, что он проявил себя не в той ситуации, в которой нужно. Включился, если можно так сказать, автоматически, помимо твоей воли и контроля.
Я не нашел ничего лучше, чем снова пожать плечами.
– Дело в том, – тут монах пошевелил бровями, изображая усиленную работу мысли, – что стыд является фрагментом тебя, элементом того, что, условно выражаясь, существует в качестве части «старого тела». Помнишь, мы говорили, что оно должно быть уничтожено и взамен обязательно появится новое?
Я кивнул.
– Отличное средство ликвидации того, что отжило свое, ты видел сегодня ночью.
Обряд «жертвы» на старом кладбище?
– И учитывая, с какой силой ты цепляешься за ненужный хлам, тебе нужно пройти через него, – сообщил брат Пон с таким видом, будто пригласил меня прокатиться на лошадях. – Я уже договорился со всеми, с кем надо. Так что церемония пройдет сегодня.
Мне словно вылили на макушку ведро ледяной воды: опять идти в это жуткое место, но на этот раз для того, чтобы мою плоть жрали чудовищные твари, самому плясать возле костра под чужими взглядами, корчиться на земле подобно разрубленному лопатой червю?
Я отчаянно замотал головой, даже отодвинулся от брата Пона.
– Понятно, что ты не хочешь, – сказал он, откровенно наслаждаясь моей реакцией. – Только страх этот не твой, он не является тобой, это конвульсии не желающей умирать иллюзорной сущности, надетой на тебя, подобно тяжелому, уродливому одеянию. Неужели ты не хочешь от нее избавиться?
Вот тут монах ошибся – ужас меня переполнял самый искренний, настоящий, обжигающий, я почти ощущал, как он глодает мое сердце и как кишки пытаются спрятаться друг за друга.
– Понятно, что здесь тебе не поможет ни один из навыков обычной жизни, ни деньги, ни посты, ни награды, через новый опыт должно пройти только то, что является тобой на самом деле, – брат Пон сделал паузу, а затем повелительным голосом добавил: – Так что готовься, медитируй, отстраняйся.
После этого он поднялся и ушел, и я остался наедине со своими страхами, трясущийся и жалкий.
Несколько часов я без особого успеха пытался справиться с собой.
Но едва начало темнеть, как вернулась прежняя дрожь и возникло детское желание спрятаться. Удрать в одну из пещер, где, как я знал, гнездятся летучие мыши, серо-бурые, размером с кулак, и засесть там в темном уголке так, чтобы меня никто и никогда не отыскал.
Следом за братом Поном и нашим проводником я шагал понуро, точно осужденный, идущий на казнь.
На этот раз мы явились на кладбище не первыми, там обнаружился татуированный тип с косой и змеиными глазами, а при нем три женщины в сари, маленькие, квадратные и настолько темнокожие, что если бы не черты лица, они сошли бы за негритянок.
Я помог натаскать хвороста, после чего сознание у меня начало плыть. Обращенную ко мне речь, которую переводил брат Пон, я выслушал в полуобморочном состоянии, а более-менее пришел в себя, оказавшись наедине с ним около меньшего из костров.
– Соберись! – заявил монах, взяв меня за плечи и достаточно жестко встряхнув. – Вспомни, ты же проходил через нечто подобное в Тхам Пу! «Созерцание жизни»! Вспоминай!
С некоторым трудом, но я все же выудил из памяти этот эпизод – да, было. Действительно, меня кусали, почти рвали на части невидимые, но крайне острые зубы, и все это происходило во тьме…
Только безо всяких диких видений и фантастического антуража, почти буднично.
– Твоя задача сегодня – накормить своей плотью демонов! – продолжил брат Пон, глядя мне прямо в глаза: его взгляд был уверенным и спокойным, и я немного опомнился. – Сделать это ты должен не из страха, а по искреннему желанию! Понимаешь меня? Только даяние от сердца принесет результат.