Доски нашлись тут же, в углу, сваленные в кучу.
Едва тронув одну из них, я посадил занозу на большом пальце, а в следующий миг меня укусили повыше левого уха. Хлопнув себя по пострадавшему месту, я обнаружил на ладони полураздавленную осу, что продолжала сердито шевелить лапками и изгибать брюшко, чтобы еще разок вонзить в меня жало.
– Эти ребята чуют, что ты к ним агрессивно настроен, – сказал монах со смешком. – Учти, их тут много…
Осиное гнездо, похожее на сверток из серой бумаги, висело под самым потолком.
Все время, что мы работали, я опасливо поглядывал в его сторону и был настороже, но это меня не спасло – гнусные насекомые тяпнули меня в голень, в шею и в подмышку, что оказалось исключительно болезненным. Дернувшись, я заехал молотком по собственной руке, и если бы не обет молчания, то наверняка сказал бы по этому поводу пару «ласковых».
– Ты напоминаешь помидор, – сообщил мне брат Пон трагическим шепотом. – Жареный. И перченый.
Я посмотрел на монаха возмущенно – он тут шутит, а мне тем временем больно!
Но брата Пона этот взгляд смутил не больше, чем игрушечный пистолет – опытного солдата, и он продолжил насмехаться, глядя, как я шарахаюсь от очередной осы, отмахиваюсь от нее молотком.
– Пни ее! – советовал он. – Прямо в пах! Потом ударь по физиономии! Не трусь! Она слабее!
Я в ответ гневно пыхтел и потирал укушенные места.
Пытка закончилась только ближе к полудню, когда мы сколотили две полки, чуть кривоватые, вовсе не такие гладкие и изящные, как в «Икее», но зато крепкие и надежные. Из библиотеки я вышел, кипя от возмущения и рассчитывая на то, что мне дадут еще разок посетить это здание, чтобы развести там костер и выкурить зловредных насекомых.
Пусть знают, полосатые, с кем связались!
Я бы с удовольствием задержался в Пхи Май на несколько дней, поэтому новость о том, что мы уходим, ввергла меня в уныние.
– У нас нет другого выхода, – развел руками брат Пон. – Ты меняешься быстро. Внешний слой твоего сознания, воспринимаемый как окружающий мир, должен трансформироваться с не меньшей скоростью.
Я вздохнул и покорился.
Настоятель монастыря проводил нас до ворот, где долго беседовал с братом Поном. Затем они обменялись поклонами, и мы принялись спускаться с холма, к дороге, ведущей дальше на восток.
Солнце палило со страшной силой, напоминая, что сейчас разгар жаркого сезона. Зелень на обочинах была желтой или серой, из-под ног поднимались облачка удушливой пыли, она лезла в рот, набивалась в ноздри, оседала на лице, вызывая мерзкую чесотку.
Отвлечься от столь неприятных телесных ощущений мне удавалось далеко не всегда.
Мы прошли свежую вырубку, где пни щетинились обрывками коры, всюду валялись щепки и витал запах свежей древесины. Впереди блеснула лента реки, и я подумал, что неплохо было бы искупаться, затем вспомнил, где я нахожусь, и погрустнел.
Если даже тут нет крокодилов, то наверняка есть менее заметная, но не более приятная кишечная палочка и ее многочисленные родственники, что так любят селиться внутри человеческого организма.
Но брат Пон, к моему удивлению, свернул с дороги и затопал к реке.
Что он собрался делать? Пуститься вплавь на другой берег? Устроить омовение?
Вода оказалась не просто мутной, а грязно-бурой, маслянистые волны лениво лизали пологий берег.
– Сейчас надо подождать, – сказал брат Пон как ни в чем не бывало, усаживаясь в чахлой тени.
Спросить «чего именно?» я все равно не мог, поэтому устроился рядом и занялся медитацией.
Из транса меня вывел раскатистый звук работающего движка, и, открыв глаза, я обнаружил, что из-за речной излучины выплывает ужасно обшарпанная самоходная баржа, груженная бревнами.
Брат Пон вскочил и замахал руками.
Он хочет привлечь внимание людей на борту? Зачем?
– Дальше двинемся по воде, – бросил монах через плечо. – Хватит ноги бить.
И он завопил что-то то ли на тайском, то ли на лаосском – языки похожи примерно так же, как русский и украинский, и чужаку-фарангу отличить один от другого на слух не просто сложно, а невозможно.
К моему удивлению, судно начало замедлять ход, окошко рубки открылось, из него высунулся некто чумазый, голый по пояс. Разнесся над речной гладью басовитый голос, и по барже забегали люди, заскрипели тали, на которых висела престарелая моторная лодка.
Шлепнулась на воду с гулким хлопком, а в следующий момент уже неслась к берегу.
– Не отставай, – сказал брат Пон, подбирая полы своего одеяния.
Управлявший лодкой парень в ковбойской шляпе белозубо нам улыбнулся и сделал глубокое ваи. Монах перескочил через борт, я последовал за ним с куда меньшим изяществом, стукнулся коленкой и зашипел от боли.
Взревел лодочный мотор, помнивший наверняка времена древних лаосских королей. Баржа надвинулась, ее облезлый борт, где ржавчина боролась с остатками краски и побеждала, очутился прямо перед нами.
Через пять минут мы оказались на судне.
Встретить нас явился капитан, тот самый голый по пояс чувак, щеголявший басом оперного певца и замызганной фуражкой, что когда-то наверняка украшала голову настоящего морского волка.
Судя по всему, нам предложили устроиться в одной из кают, но брат Пон отказался.
– Там так же жарко, как тут, – сказал брат Пон, когда мы расположились прямиком на бревнах. – Зато куда более душно… А здесь ветерок, красота и виды роскошные… Правда ведь?
Плыть по реке и вправду было куда комфортнее, чем топать пешком.
Пейзаж менялся неторопливо, возникали и уползали назад группы деревьев, голые поля, пасущиеся буйволы, рыбацкие лодки на водной глади, группы стирающих белье женщин, мостки и пристани. Встречались селения, все какие-то блеклые, словно придавленные зноем, небольшие храмы.
Один раз навстречу попалась точно такая же баржа, разве что пустая, и два судна обменялись приветственными гудками.
Наше ржавое корыто мягко колыхалось на водной глади, волны равномерно плескались о борта, что-то поскрипывало, и все это навевало дремоту, и с такой силой, что противостоять было невозможно.
Глаза слипались, сознание уплывало.
Сначала я попытался бороться, но затем сдался.
Проснулся я перед закатом и некоторое время лежал, глядя, как скользят по воде длинные тени.
– Хватит валяться, – заявил брат Пон, подходя к тому месту, где я устроил лежбище. – Прирастешь к этому дереву и станешь таким же бревном…
Я с кряхтением встал, принялся отряхивать одежду от кусочков коры.
– Как у тебя дела с разложением объекта? – спросил монах, когда я покончил с этим важным делом.
Я показал большой палец.
В последние дни у меня на самом деле все выходило просто на загляденье – предмет, на котором я задерживал внимание, быстро терял цельность, превращался в набор не связанных друг с другом кусков материи.
Бревно стало чем-то вроде целого мира, совокупностью объектов, соединенных вместе.
Причем удавалось «разобрать» подобным образом нечто вроде бы монолитное, например ставень в окне.
– Тогда пойдем дальше, – брат Пон потер ладони. – Созерцай какое-нибудь бревно.
Деревья, перевозимые баржой, были сантиметров сорок в диаметре, и покрывала их черная кора с серыми прожилками. Я мог видеть годовые кольца, прогрызенные жуками канальцы, надрубы, оставленные крепежными тросами или топорами.
Сосредоточиться удалось без особого труда, окружающий мир исчез, сгинула река, баржа с ее шумной командой. Зато бревно стало чем-то вроде целого мира, совокупностью объектов, или, точнее, впечатлений об объектах, независимых, хоть и соединенных вместе.
В какой-то момент я перестал понимать, на что именно смотрю.
Нет, слово «бревно» осталось в сознании, но оно не имело отношения к тому, что видели глаза и осознавал мозг.
– Прекрасно, – голос брата Пона доносился приглушенно, будто через слой ваты. – Теперь соседнее точно так же.
Ранее я не пробовал, находясь в таком состоянии, переносить внимание с одного объекта на другой и на миг испугался, что ничего у меня не выйдет, но поле восприятия неожиданно легко расширилось, и теперь я видел уже два комплекта разнообразных явлений.
– Давай третье, – велел монах. – Это будет нетрудно.
Он оказался прав – я справился очень быстро.
– Хорошо, – продолжил брат Пон. – Теперь выбери от каждого бревна фрагменты схожего вида. Скажем, бороздки на коре, и объедини их все в нечто целое, чтобы они воспринимались как единство.
Как взяться за эту задачу, я не имел представления, а спросить не мог, даже выразить своего недоумения не имел возможности, поскольку это привело бы к потере концентрации.
– Пробуй-пробуй, – ободрил меня наставник. – Удали все прочее.
Пусть не сразу, но у меня получилось, остались лишь три комплекта сребристо-серых прожилок, каждый висел в пустоте, напоминая сетчатую оболочку для цилиндрического предмета.
А потом они будто срослись краями, и я понял, что смотрю на нечто… что-то… Объект этот не напоминал ничего из того, что я видел ранее, а еще он шевелился, жил, дышал! Когда он двинулся на меня, я ощутил удар страха в солнечное сплетение, заморгал, пытаясь отодвинуться.
Рывком вернулось обычное зрение, я понял, что сижу там же, тяжело дышу и весь покрыт потом. Солнце зашло, на носу и на рубке зажгли фонари, но мы оказались в почти полной темноте.
Интересно, как я тогда видел бревна?
– У тебя получилось, – сказал брат Пон удовлетворенно. – Говори.
– Да… – выдавил я, облизывая пересохшие губы. – Но оно же… совсем другое! Чужое!
– Просто непривычное. Наше сознание сшивает зрительные впечатления в образы. Делает оно это одним, с рождения освоенным способом, но ведь имеются еще и другие, и ты в этом только что убедился.
– То есть… – я повертел головой, взмахнул рукой.
– Да, то, что ты видишь как меня, как баржу, реку и прочее, – все собрано таким же образом, как и объект, увиденный тобой, но собрано автоматически, без твоего участия, – сообщил брат Пон.
– Но это же все реально!
– И созданный тобой объект был реален, – монах улыбался, в темноте блестели белые зубы. – Точнее, был не более и не менее реален, чем остальные предметы и явления, которые ты конструируешь в сознании и называешь существующими.
Я взглянул на бревна с опаской, но они уже растворились во мраке, я даже не увидел бороздок на коре.
Впечатление от увиденного рассеялось не сразу, сны мои в эту ночь полнили охотящиеся на меня сетчатые объекты, а проснулся я в холодном поту, испытывая чувство тревоги.
Баржа наша так же ползла по реке, в густом тумане всходило солнце, похожее на огромный апельсин.
Капитан, по случаю утреннего часа раздевшийся до трусов, пригласил нас на завтрак, и мы жевали на удивление безвкусный жареный рис в компании чумазой, воняющей машинным маслом команды.
Честно говоря, когда трапеза закончилась, я вздохнул с облегчением.
Мы устроились на бревнах, точно там же, где вчера, и брат Пон взялся рассказывать мне притчу о том, как Будда приобщал к учению властителей четырех стран света, разговаривая с каждым на его языке.
В один момент голос монаха заглушил рев мощного двигателя и донесшиеся из-за борта голоса.
– А, катер с пограничниками, – сказал брат Пон безмятежно. – Самое время.
Я вздрогнул – нет, только этого не хватало, ведь у меня нет ни паспорта, ни других документов и я по всем правилам являюсь нелегалом, неизвестно как проникшим на территорию Лаоса.
Что они со мной сделают? Наверняка бросят в тюрьму!
Возникла бредовая мысль забиться в какую-нибудь щель под бревнами, чтобы меня не нашли, или спрятаться в трюме.
– Не суетись, – брат Пон погрозил мне пальцем. – Ты чего напрягся?
Я кивнул в ту сторону, где двое матросов перекидывали через борт веревочную лестницу.
– А, погранцы, – сказал монах. – Сдать им тебя, что ли? Посидишь в камере. Прошлый раз это на тебя благотворно повлияло, даже со змеей поладил.
И он захихикал, не обращая внимания на мой умоляющий взгляд.
На баржу тем временем поднялись несколько человек в бежевой форме лаосской пограничной службы и принялись беседовать с капитаном. Тот ради встречи с представителями власти натянул майку и извлек кучу бумаг, но судя по тону разговора, это все не особенно ему помогло.
– А теперь сосредоточься, – брат Пон в один миг стал серьезным. – Вспомни горы. Войдешь в состояние Пустоты – эти парни тебя не заметят, не войдешь – встретишь закат за решеткой.
Я недоверчиво покрутил головой: одно дело проскользнуть мимо сонных караульных глубокой ночью, и совсем другое – отвести глаза находящимся при исполнении пограничникам. Нас не увидит только слепой, а уж обратить внимание на пару монахов они обязаны, да и капитан с радостью нас сдаст, лишь бы его оставили в покое.
Но то ли страх меня подстегнул, то ли сказалось то, что я делал это не первый раз, но я быстро успокоился, отбросил мысли о том «я», что может пострадать в данной ситуации. Отстранился от эмоций, они стали чем-то далеким, посторонним, как звук бубнящего в соседней комнате телевизора.
– Теперь слушай дальше, – и брат Пон продолжил историю о том, как Будда проповедовал перед богами.
Я сидел перед ним, исполняя полное осознавание, отмечая каждый вдох, шевеление рук и ног. Краем глаза я видел, как погранцы неспешно идут по барже, оглядывая бревна и разговаривая.
Еще пять метров, и они нас увидят.
Я сосредоточился на притче целиком, на смысле истории, на звуке голоса брата Пона, на отдельных словах. Расслабился настолько, что едва не стек на палубу наподобие вытащенной на берег медузы.
Монах сделал паузу, и я обнаружил, что один из пограничников стоит около меня, недоверчиво оглаживает редкие усики и хмурит лоб под фуражкой, словно пытается вспомнить что-то. Рядом с ним появился второй, с круглой физиономией, похожей на непропеченный блин, и они заспорили, размахивая руками.
Третий товарищ в форме присоединился к двум остальным, и они пошли дальше к носу, даже не взглянув на нас.
Брат Пон удовлетворенно кивнул и заговорил снова.
Удивление на миг прорезалось над той зеркальной гладью спокойствия, царившего у меня внутри, и тут же один из пограничников, тот, что с усами, обернулся и уставился на меня.
Уж не знаю как, но я сумел не испугаться, даже взгляда не отвел.
Просто сделал так, что удивление угасло, а вместе с ним исчез и интерес усатого лаосца.
– Ну вот, все и обошлось, – заметил брат Пон, когда пограничники полезли обратно через борт. – Не забывай, что все это событие происходило лишь внутри твоего сознания. Ты наблюдал не объективное явление, они тебе недоступны, а некую манифестацию твоего сознания.
Взревела движком еще одна «манифестация сознания», принявшая облик патрульного катера. Баржа наша качнулась, и судно пограничной службы, украшенное двумя пулеметами, понеслось прочь, оставляя на серой речной глади белый пенный след.
– Но если все вокруг лишь проявления моего сознания, то как быть с путем, по которому я якобы иду? – спросил я у брата Пона ближе к полудню, когда мы перебрались в тенек у рубки и он разрешил мне говорить.
– Дорога к бодхи-просветлению тоже лежит внутри сознания, – ответил монах. – Заключается большей частью в его трансформации, в том, чтобы оно могло взглянуть само на себя, отвергнуть прежние принципы функционирования и обрести новые.
– Тоже внутри сознания?
– Нет. Просветление как раз и позволяет увидеть истинную, настоящую реальность. Обрести абсолютное, неразличающее знание, которое, как я уже не раз говорил, в словах не выразить…
Целый день я медитировал, сидя на бревнах, и к вечеру вошел в такое состояние, когда по собственной воле мог переключаться между тремя способами восприятия: обычный мир объектов, тот, который мы все видим; туннель из дхарм, изменчивых вспышек реальности; лежащее за пределами разума сознание, тот поток восприятия, отражениями коего являются все остальные.
Я осознавал себя не человеческим существом, а рекой вроде той, по которой шла наша баржа, переплетением струй в пределах некоторых ограничений, что тоже являются мной. Внутри царила тишина, ее не могли нарушить ни мысли, ни чувства, хотя ни то ни другое никуда не делось.
Брат Пон располагался рядом, и время от времени он бросал реплики, вроде бы ничего не значившие, но все же позволявшие мне либо удержаться в избранном состоянии, либо без проблем перейти в другое.
Первый раз в жизни я уснул, ощущая себя потоком меняющихся образов и впечатлений, и оказался на грани того, чтобы осознать себя во сне. Обнаружил, что стою на берегу моря, под ногами серый песок, волны лижут мне пятки, а впереди лес, дикое сплетение черных, алых и синих ветвей и листьев.
Я вспомнил, что должен следить за дыханием, за положением тела… и сорвался.
Полетел в бездну сновидений и утром встал в обычном состоянии.
– Ты близок к тому, чтобы стать самим собой, – сказал брат Пон после завтрака. – Наше путешествие прошло не зря, и скоро Меконг принесет нас обратно…
До сих пор я совершенно не задумывался, где именно мы находимся, и только в этот момент осознал, что судоходная река в Лаосе всего одна и что на ней же стоят Нонгкхай и ват Тхам Пу.
Это что, мы уже возвращаемся?
Мысль о том, что все, скоро наше путешествие закончится, наполнила меня печалью. Ведь придется расстаться с братом Поном, вернуться в мир обыденных проблем, одержимых жадностью и ненавистью людей, не видящих дальше своего короткого носа. И от того факта, что все они нереальны, являются лишь манифестациями моего сознания, не сильно легче.
– Твое сознание-сокровищница пробудилось, – продолжил монах, не обращая внимания на мои переживания. – Сменило, говоря другими словами, режим полета. Теперь оно не настолько зачаровано тем сном, в котором пребывало так долго, вышло из автоматического цикла, когда кармические семена приносили новые плоды, в тех вызревали семена и так далее. Оно способно посмотреть само на себя, отразиться само в себе и стать источником истинного знания, картой подлинной, вечной реальности.