– Сочинение древних, концентрация мудрости, благословенная Трипитака, – проговорил брат Пон благоговейно.
И в этот момент мир вокруг меня потек, лишился твердости, место объектов заняли потоки крохотных вспышек-пятнышек, многомерных и переменчивых, живущих меньше секунды. Я поплыл через него, не прикладывая усилий, но в отличие от предыдущих погружений в такое состояние, не теряя единства восприятия.
Да, граница между мной и окружающим миром оказалась размыта, я не смог бы сказать, где заканчиваются руки и ноги и начинаются окружающие меня предметы. Но осталась некая сердцевина, тоже менявшаяся, но сохранявшая некоторые общие характеристики, не такая мимолетная, как все прочее.
Возникло желание отстраниться от мельтешения вокруг, обратиться внутрь себя, к тому, что выглядело стабильным, как-то ухватиться за него.
– Это сознание-сокровищница, – сказал брат Пон, и все вокруг стало как обычно. – Теперь ты не только воспринимаешь дхармы, но и слышишь ее голос, что звучит вовсе не в ушах.
При слове «голос» я вспомнил, что некогда пережил в вате Тхам Пу.
Назойливый и неразборчивый шепот, заглушающий остальные звуки, накатывающий волнами, и сопровождающее его видение пылающих углей, от которого ты на какое-то время почти слепнешь.
И вспомнив, я невольно дернулся… неужели меня ждет нечто подобное?
– Нет, это не Голос Пустоты, – брат Пон, как обычно, правильно истолковал мою реакцию. – Хотя в определенном смысле слова это одно и то же, только проявленное на разных уровнях осознания. Тогда это было болезненно и неприятно, сейчас же ничего подобного не ожидается.
Я вздохнул с облегчением.
– Ладно, спасибо нашему хозяину, – сказал мой наставник и отвесил поклон брату Лоонгу. – Поучительно взглянуть на труды древних мудрецов, хранимые в столь диком месте… Но пора и честь знать. Сколько можно сидеть на месте? Пора нам в дорогу.
Я ощутил, что недовольство поднимает голову внутри: неужели опять тащиться по диким джунглям, карабкаться по камням, пробиваться через густые заросли, спать на голой земле?
Брат Пон встал, я сделал то же самое, но с небольшой задержкой, и наверняка неудовольствие отразилось на моем лице, поскольку он с иронической усмешкой добавил:
– Неужели ты собирался остаться здесь до Нового года? Погостили, и хватит…
Настроение у меня испортилось окончательно, когда стало ясно, что мы не возьмем с собой одеял, предложенных братом Лоонгом, а захватим лишь немного еды из того, что готов нам выделить старый отшельник.
Но почему?
Ведь ночами на такой высоте холодно, а подношений в джунглях не найдешь и продуктов не купишь!
Брат Лоонг обнял нас на прощание, меня еще похлопал по спине и сказал что-то ободряющее. Я улыбнулся в ответ, стараясь, чтобы улыбка эта не выглядела слишком жалкой, и мы потащились на север, вверх по склону, прочь от древних руин.
Бусины на четкахПривычка откладывать все на завтра, на будущее – одна из худших.
Будущего нет, завтра не наступит никогда, а единственный момент, когда можно что-то изменить в себе или в окружающем мире, это сегодня, данный, конкретный миг, точка во времени.
Пытаясь опереться на несуществующее, мы попадаем в ловушку особого рода: приятно осознавать, что вот с понедельника, в крайнем случае со следующего месяца, мы будем меньше есть, бросим курить, примемся за тренировки, вообще начнем новую жизнь, зато сейчас можно вести себя как угодно.
И та веха, с которой все изменится, так и остается навсегда в будущем, в мечтах и фантазиях.
* * *Чудеса на самом деле всегда рядом с нами, происходят ежедневно и на расстоянии вытянутой руки.
Проблема в том, что мы не позволяем себе их увидеть, поскольку слишком заняты, погружены в обычное, рутинное, надоевшее до жути, но неизбежное в том случае, если мы намереваемся вечно, до смерти поддерживать привычный образ себя, а значит, и окружающего мира.
Желающий встречаться с чудесами должен встряхнуться, встать на голову, повернуть налево там, где всегда поворачивал направо, совершить какое-нибудь безобидное безумство, раскрыть себя с неожиданной стороны, и тогда мир, состоящий из порожденных нашим сознанием образов, будет вынужден ответить тем же…
Какие диковины ждут нас в этом случае, можно только догадываться.
* * *Практика «установления в памяти» начинается с того, что берется желание, имеющееся в этот момент в нашем сознании, предпочтительно невинное, не связанное с другими людьми.
Затем оно раздувается до вселенских размеров, превращается в доминанту, в нетерпеливую страсть, и в этом состоянии наше сознание подвергается тщательному, беспристрастному наблюдению – нужно видеть, на что похоже это желание, как оно функционирует, чем окружено.
Потом посредством осознавания, которое можно соединить с «вниманием дыхания», желание начинает уменьшаться, пока не исчезнет совсем. После этого нужно снова изучать сознание, разглядывать то, что в нем осталось, как оно действует теперь.
На четвертом этапе желание раздувается вновь, и в идеале нужно развить способность управлять им по собственной воле, порождать и губить сильнейшую страсть, тратя на это немного времени.
Глава 4 Охота на йесина
Брат Пон сохранял молчание недолго, заговорил ровно в тот момент, когда мы перевалили гребень горы.
– Давай, не ленись, – строго заявил он. – Тренируй «установление в памяти». Используй то желание придушить меня, что наверняка сейчас подталкивает тебя в бок.
И монах ехидно хихикнул.
Деваться было некуда, и я взялся за дело, но почему-то в этот раз все пошло со скрипом. Желание я взял простое – вымыться по-настоящему, не холодной водой из ведра, а полежать в ванне, и чтобы с душистой пеной, и никто не торопил, и оттереть себя как следует.
Вот только усилить его до нужной степени я не мог.
Возникало ощущение, что пытаюсь накачать шину, в которой имеется дырка, – сколько не пыхти, не орудуй насосом, все равно ничего не выйдет, воздух будет выходить и выходить.
Попытался отвлечься, сосредоточиться на воображаемом дереве, но и тут потерпел неудачу. Нет, его образ я вызвал с легкостью, но затем непонятным образом потерял – знакомое до последнего листочка растение растворилось среди его сородичей, окружавших меня в этот момент.
Его словно кто-то выдернул из моего разума, оставив неровную дыру! От такой неудачи я начал злиться и, чтобы справиться с эмоциями, обратился к полному осознаванию. Но едва погрузился в него, отслеживая каждый вдох, положение тела, ощущения и чувства, да еще и не забывая о классификации, как прозвучал возглас брата Пона:
– Стой!
Я замер, не успев оторвать ногу от земли.
– А теперь посмотри, на что собрался наступить, – проговорил монах спокойно. – Только аккуратно, не дергайся.
В траве свивала кольца зеленая змея с плетеным узором на спине и острой, точно наконечник стрелы, головой, блестели черные бусины глаз, трепетал высунутый язычок.
– От ее укуса ты бы не умер, но провалялся бы в лихорадке неделю-другую, – сообщил брат Пон. – Не забывай, что мы в джунглях и что здесь надо глядеть под ноги. Особенно если не хочешь неприятностей.
Последовав его совету, я едва не влетел лицом в огромную паутину, в центре которой сидел большой паук. В первый момент мне показалось, что он размером вообще с кулак, и я отшатнулся так резко, что шлепнулся на задницу.
Брат Пон смеялся до икоты.
– Извини, – сказал он. – Не сдержался… На самом деле это все та же ненависть. Неприязнь к живым существам, с которой ты борешься, но пока не можешь одолеть. Ничего удивительного, ведь задача это нелегкая…
Паука мы обошли, но на этом мои злоключения не окончились.
Обитающие в джунглях твари, похоже, избрали именно этот день для того, чтобы добраться до моего тела. Многоножка длиной со школьную линейку шлепнулась мне на руку, и я, к счастью, смог тут же стряхнуть ее, прямо под ноги скакнула огромная бородавчатая лягушка цвета глины, но с огромным красным пятном на спине.
Так что к тому моменту, когда мы остановились на ночлег, я вздрагивал от любого прикосновения.
– Ты трясешься от страха и злости, – сказал брат Пон. – Это на самом деле хорошо. Нельзя добыть жемчуг, не нырнув в глубины океана, нельзя добыть миролюбие, не окунувшись с головой в пучины агрессии. Осознай себя, разглядывай свою ненависть. Только тогда она отступит.
Монах уснул, костер погас, а я остался лежать в темноте, ежась в ожидании ядовитого прикосновения.
Вокруг в зарослях шуршало и елозило, мне казалось, что по мне кто-то ползает. Хотелось вскочить и забраться на дерево, но я знал, что и на ветвях могут быть змеи, насекомые и вообще неведомые твари.
Разглядывай ненависть… легко сказать!
В один момент я попытался вспомнить, с чего начались сегодняшние неприятности, и осознал, что с недовольства, колыхнувшегося в душе в тот момент, когда мы покинули жилье брата Лоонга: я не хотел идти в лес, желал оказаться подальше от него, испытывал к зарослям отвращение и неприязнь.
Разглядывай ненависть… легко сказать!
В один момент я попытался вспомнить, с чего начались сегодняшние неприятности, и осознал, что с недовольства, колыхнувшегося в душе в тот момент, когда мы покинули жилье брата Лоонга: я не хотел идти в лес, желал оказаться подальше от него, испытывал к зарослям отвращение и неприязнь.
И джунгли ответили мне тем же!
Вычленив исходную эмоцию, я отстранился от нее и зашептал: «Это не я, это не мое»… Вот уж этому брат Пон выучил меня замечательно, и вскоре я почти видел собственное недовольство, что висело в воздухе подобно жгуту черных разлохмаченных волокон.
Потом мне показалось, что жгут этот начинает раскручиваться, белеть, и я провалился в сон.
Что удивительно, я даже не замерз этой ночью.
Проснулся отдохнувшим, в хорошем настроении и без малейшего следа того, что меня кто-то укусил.
– Так куда лучше, – одобрительно сказал брат Пон, после того как мы уничтожили остатки снеди брата Лоонга. – Теперь ты хотя бы готов меня слушать и что-то поймешь. Наверное.
Речь он завел о бодхи-просветлении, точнее о тех десяти совершенствах, что ведут к этому состоянию, – бескорыстном даянии, отречении, мудрости, последовательности и прочих качествах, до которых мне было так же далеко, как до спутников Юпитера.
– Понятно, что это идеал, – говорил брат Пон в то время, когда мы продирались через заросли бамбука. – Но его неплохо бы держать в сознании, так, на всякий случай. Путь же к нему пролегает через четыре этапа, знаменующих разную степень непривязанности.
Я слушал, стараясь в то же самое время глядеть и по сторонам, и под ноги. Наверняка пауки и прочие милые твари, обитающие в джунглях, не упустят случая выразить мне радость от встречи.
Закончив объяснения, брат Пон разрешил мне говорить.
– Но что все же такое просветление? Как его можно описать? – спросил я.
– Ты пойми, что любое наименование – это ограничение, – отозвался монах. – Называя нечто, ты ставишь предел, проводишь четкую линию, отделяющую одно от другого. Но ведь просветление безгранично, и попытки поставить рубежи вокруг него столь же бессмысленны, как ловля ветра решетом…
– А нирвана, которая, как я понимаю, лежит за просветлением?
– О ней хорошо высказался один из древних, – брат Пон нахмурился, выискивая цитату в памяти. – Нирваной именуется то, что лишено желаний, недостижимое, она не прерывна и не непрерывна, не подвержена разрушению, не сотворена… Уловил что-то?
Я с сожалением помотал головой и поинтересовался:
– А почему я не читаю древних трактатов, не изучаю книг вроде тех, что были у брата Лоонга? Ведь наверняка по поводу того, что вы мне объясняете, написан не один десяток томов, и там все подробно разжевано.
– Не одна сотня, – подтвердил монах. – Только в их изучении нет смысла. Для тебя. Пойми, занятия такой вещью, как теория просветления, – это не просто отвлеченное умствование, которое на Западе именуют философией, это духовная практика особого рода. Ей могут и даже должны заниматься люди определенного склада, им копание в мудрых текстах принесет пользу. Такому же человеку, как ты, как многие другие, рытье во всех этих тонкостях и нюансах только навредит, станет источником глупых и опасных иллюзий, может породить интеллектуальную гордыню. Посмотрите все, какой я умный! Какими вещами занимаюсь! О-го-го! Нет, забудь об этом.
Ответ выглядел, с одной стороны, для меня не особенно лестным, но в то же время логичным, и я не нашел, что возразить. Хотя очень хотел заявить, что мне было бы интересно повозиться и с писаной мудростью.
Мы шагали целый день, сначала больше вверх, затем перевалили гряду оплывших, заросших лесом гор и оказались в сырых, заболоченных джунглях, прошитых ручьями и реками точно нитками.
Первый поток мы перешли вброд, не замочив колен, и увидели на берегу серо-коричневую дикую кошку, большую, с маленькими ушами и желтыми злыми глазами. Следующий пересекли по бревну, не просто упавшему, а аккуратно уложенному, очищенному от ветвей и закрепленному на берегах с помощью камней, чтобы не крутилось и не качалось.
В этих местах жили люди, и я воспрянул духом, предвкушая ночлег под крышей.
Мы отошли от мостика-бревна шагов на пятьдесят, когда в зарослях вокруг началось шевеление.
– Замри! – успел воскликнуть брат Пон, и мы оказались в окружении недружелюбно выглядевших мужчин.
Невысокие, смуглые, черноволосые, они не сильно отличались от тех же тайцев. Только вот вид имели хмурый и даже злобный, щеки их покрывали полоски одинаковых шрамов, одежда состояла из просторных рубах, штанов цвета хаки и широкополых шляп, и каждый носил оружие.
Мачете, охотничьи ножи, топорики на поясах и старые ружья.
И их в данный момент использовали, чтобы держать нас под прицелом.
Один из мужчин, с сединой в шевелюре, вопросительно рявкнул что-то гортанное. Брат Пон ответил, но его реплика вызвала лишь смешки и недоуменные восклицания. Седоватый, бывший за старшего, отдал команду, и четверо молодых парней двинулись к нам, двое к монаху, двое ко мне.
Тревога, вцепившаяся в меня подобно бульдогу, превратилась в страх.
Что это за люди? Почему они встретили нас столь враждебно?
Меня ловко и быстро обыскали, сорвали с плеча сумку, а в следующий момент скрутили руки за спиной. Ту же операцию произвели с братом Поном, причем со сноровкой, говорящей о том, что лесные жители занимаются подобными вещами далеко не первый раз.
Седоголовый равнодушно кивнул и, отвернувшись, зашагал через джунгли, стремительно и бесшумно.
Меня толкнули в спину стволом ружья, и это оказалось на удивление болезненным. Охнув, я несколько шагов пробежал, а когда оглянулся, то обнаружил на лице пихнувшего меня типа довольную усмешку.
Нас гнали через лес, словно пару баранов, и вряд ли для того, чтобы пригласить на дружескую пирушку.
– Это уа, – сказал брат Пон, когда мы оказались рядом. – Очень известные ребята. Когда-то они славились как охотники за головами, но и сейчас, как видишь, не особенно любят чужаков.
Тут уж от тревоги моей не осталось и следа, ее место заняло черное отчаяние.
Зачем мы поперлись в этот лес, нельзя было выбрать другое направление или вообще остаться у брата Лоонга, где есть и еда, и крыша над головой, и далеко не худшая компания?
Но говорить мне никто не разрешал, так что рот я держал закрытым.
Бешеная гонка через джунгли, во время которой я трижды падал и всякий раз получал прикладом по ребрам, продлилась не один час. Затем мы пересекли очередной поток, и впереди, между деревьев, показались крытые пальмовыми листьями хижины в два этажа.
Каждую украшали несколько черепов, они вместе с пучками сушеной травы висели на угловых столбах. Черепа, как казалось, смотрели на нас недружелюбно, в их ухмылках чувствовалось злорадство.
Посреди деревни торчало нечто вроде каменного столба высотой метра в два, и к нему нас и привели. Тычками вынудили опуститься на колени, после чего седоголовый удалился, оставив нас под присмотром полудюжины часовых.
Те не отводили от нас подозрительных взглядов, лениво переговаривались и жевали что-то, время от времени сплевывая тягучим и красным.
– Вот она, смерть, – прошептал брат Пон едва не с восторгом, наклонившись к моему уху. – Смотрит на нас шестью холодными глазами, сокрытыми в стволах ружей. Готов ли ты погибнуть прямо сейчас?
Я глянул на него как на сумасшедшего.
– Этот вот столб, что за нашими спинами, используется для посвящения юношей племени в мужчины, а кроме того, около него приносят кровавые жертвы. Приглядись-ка.
Бока сооружения, что было сложено из камней, покрывали багровые потеки, и я с содроганием понял, что это кровь.
Черепа имелись и здесь, настоящая гирлянда, точно лампочки на новогодней елке.
Меж домов появился седоголовый, рядом с которым шагал некто в пробковом шлеме, таком старом, что он наверняка помнил те времена, когда в Бирме правили англичане. Когда подошел ближе, стало видно, что этот тип наряжен в некое подобие формы, то ли полицейской, то ли военной, и щеголяет широким ремнем с начищенной бляхой.
Осмотрев нас без особого интереса, он махнул рукой, и охранявшие нас мужчины подняли ружья.
Сердце мое словно вовсе перестало биться, в ушах зашумело, внутри все смерзлось, и мне стало так холодно, словно из жарких тропических джунглей мы перенеслись куда-нибудь на Оймякон.
Неужели все?
Щелкнули взведенные курки.
Брат Пон произнес несколько слов, и обладатель пробкового шлема отшатнулся, глаза его расширились. Сделав пару шагов к монаху, он прорычал нечто гневное прямо тому в лицо, брызжа слюной, на что тот ответил спокойно, с обычной уверенной улыбкой.
Предводитель уа сморщился и засопел, после чего с неохотой рявкнул что-то своим воякам.
– Все будет хорошо, не беспокойся, – умудрился сказать мне брат Пон, пока его поднимали на ноги и развязывали ему руки.