Монаха увели, и я остался в компании парочки хмурых часовых.
Страх несколько отступил, но меня по-прежнему колотило, и пот тек с меня не ручьями, а целыми реками. В таком состоянии я провел, наверное, минут пятнадцать, не больше, но это время показалось мне вечностью.
Затем из-за хижин показался брат Пон в компании того же седоголового.
Тот рявкнул, и один из часовых помахал рукой, показывая мне, что можно встать. Ноги послушались не сразу, я едва не упал от боли в затекших мышцах, последовал рывок за веревку, что связывала мои запястья, и освободившиеся от пут конечности закололо от прилива крови.
– Мы теперь гости, – сказал монах, но я едва уловил смысл его слов.
Нас куда-то повели, и в себя я пришел в просторном, но темном помещении – земляной пол, две грубые лежанки, очаг в кольце камней, забранные москитной сеткой окна, цветастая занавеска, что заменяет дверь.
– Сейчас дадут поесть, – брат Пон с довольным видом уселся на одну лежанку, я же просто рухнул на другую.
Вопрос «что произошло?» читался безо всякой телепатии, так что монах усмехнулся и продолжил:
– Я пообещал местному вождю исцелить его жену, мающуюся от болей в животе. Сделано.
«А если бы не смог?» – очень хотелось спросить мне.
– А вообще никто бы не стал нас убивать, – сказал брат Пон едва не с сожалением. – Не те времена. Еще недавно они сражались с правительством Бирмы, даже республику создали тут, в горах. Теперь, без войны, уа скучно, вот они и развлекаются.
Ничего себе развлечения!
Предсказание монаха насчет еды сбылось очень быстро – в комнату скользнула женщина в длинном платье и причудливо завязанном платке, скрывавшем волосы целиком. Она поклонилась и поставила на пол огромное блюдо, в котором на подстилке из риса лежали овощи и кусочки мяса.
– С чужаками имеют дело только мужчины, – сообщил мне брат Пон, принимаясь за еду. – Появление этой барышни означает, что нас теперь не опасаются и нам ничего не угрожает.
Мы поели, после чего монах разрешил мне говорить.
– Настоящие дикари! – воскликнул я, хотя и без особенной злости: к этому моменту успокоился полностью, страх исчез, холод из тела ушел, все стало как обычно.
– Что такое «дикари»? – брат Пон покачал головой. – Всего лишь слово. Определение.
– Но оно описывает…
– Ничего оно на самом деле не описывает, поскольку пусто, лишено содержания. Как и все остальные жалкие людские попытки с помощью слов сделать мир хоть в какой-то степени постигаемым. Ты, например, для уа не «дикарь», у них нет такого термина, то, как они называют белых, можно перевести «пустое трепло», «бесполезная трещотка»… Правда ли это? Все ли вы такие?
– Нет! – возмутился я.
– А для них – правда. Помни об этом, навешивая на явления и людей ярлыки. Ничего нет легче, чем приклеить на ближних бирки со словами – «лентяй», «толстяк», «хороший», «проститутка»… Это сильно упрощает жизнь, но огрубляет и искажает восприятие, а значит, и осознание.
Мне тут же вспомнилась баба Варя, бывшая соседкой моих родителей по лестничной площадке: для нее каждый пацан или девчонка во дворе назывался особым словом, этот – «постреленок», та – «егоза», жесткая классификация, и в зависимости от того, в какую ее категорию ты попадал, то тебе либо конфетка, либо сердитый взгляд.
– А к реальности вообще не имеет отношения, поскольку, как я уже сказал, пусто, – сказал брат Пон, прерывая мои воспоминания.
– А что имеет? Что не пусто?
– Кое-что есть, – монах усмехнулся. – Твое сознание я не назову пустым. Окружающие нас объекты не существуют, не существует и того, кого они окружают. Реальностью обладают лишь мысли о них.
– Но мысль же нечто эфемерное… – пробормотал я, ощущая, как от усилий постигнуть концепцию у меня в голове что-то хрустит.
– Тем не менее – реальное. Как и восприятие, и осознание, – брат Пон сделал паузу. – Хотя в их основе та же пустота.
Тут ум у меня совсем зашел за разум.
– Вы каждый раз говорите о ней по-разному! – воскликнул я с неудовольствием. – Словно речь идет о разных вещах.
– О природе Пустоты, Шуньяты, можно рассуждать хоть тысячу лет каждый день, – проговорил монах со значением. – И при этом всегда говорить о ней новыми словами. Неисчерпаемость – главная ее характеристика.
Я ждал, что вечером местный босс позовет нас на пир в честь исцеления жены, но нас до самой ночи никто не трогал, лишь с наступлением темноты зашла та же женщина, принесла старую керосиновую лампу, почти такую же, какой я пользовался в вате Тхам Пу.
Разбудил меня брат Пон еще до рассвета.
– Вставай, – сказал он, легонько тряхнув меня за плечо. – Время заняться делом.
Дойти до выгребной ямы он мне все же позволил, а затем велел сесть посреди комнаты.
– У нас есть немного времени, пока местные не проснулись, – сообщил мне монах, испытующе разглядывая меня черными глазами. – Помнишь, ты пытался увидеть реку?
Я кивнул.
Да, что-то подобное я пробовал исполнить в самом конце обучения в Тхам Пу, но не преуспел.
– Давай еще раз, – велел брат Пон.
Я послушно закрыл глаза и сосредоточился: берега, заросшие осокой, белоствольные березы, прозрачная вода, через которую просвечивает золотистый песок, тени деревьев на поверхности.
Образ ускользал, пытался распасться на фрагменты, но я держал его мертвой хваткой.
Ведь я смог на ходу созерцать дерево, созданное лишь с помощью моего воображения? Справлюсь и здесь, не дам картинке исчезнуть, раствориться, превратиться в набор полосок и пятен!
В какой-то момент я почувствовал, как вода лижет мне колени, ощутил запах кувшинок. Река оказалась предо мной, неширокая, спокойная, уходящая в зеленоватый сумрак, и нечто проглянуло в ее глубине, черно-красное, извивающееся, словно другой поток, спрятанный в первом, завернутый в него.
– Хватит, – очень мягко сказал брат Пон. – Ты справился.
Я встряхнулся, некоторое время подождал, давая видению рассеяться, и только потом открыл глаза.
Честно говоря, ожидал, что монах объяснит, зачем это было нужно, что это за река и по какой причине я не мог справиться с несложной вроде бы задачей в прошлый раз. Только он промолчал, а в следующий момент в дверь постучали, и через порог шагнула та же самая женщина с новым блюдом в руках.
После завтрака нас позвали к местному боссу, который встретил гостей на веранде собственного дома, такого же, как и остальные, разве что размерами несколько больше.
Поправив шлем, он заговорил, важно и неторопливо.
Когда речь подошла к концу, мужчины, собравшиеся вокруг жилища вождя, разразились ликующими криками.
– Нас в знак благодарности приглашают на охоту, – шепнул брат Пон мне в ухо. – Только не на простую, а на колдовского зверя йесина, клыки которого принесут удачу всему племени. Такая охота бывает раз в десять лет, не чаще, так что нам очень повезло.
Что это за зверь такой, я не знал, даже слово такое слышал впервые, а монах вновь не снизошел до объяснений.
На охоту вождь отправился в компании дюжины крепких мужчин, каждый прихватил ружье и навьючил на спину рюкзак. Нам вернули наши сумки для подношений, плотно набитые, и в своей я обнаружил сушеные фрукты, полоски вяленого мяса и рисовые лепешки.
Деревня осталась позади, и мы направились на северо-запад.
Шагали гуськом, в полном молчании, и я тренировал «установление в памяти», используя желание оказаться в помещении с кондиционированным воздухом, где прохладно и сухо и нет этой липкой жары. Получалось неплохо, я то совсем растворял его, то доводил до такой степени, что начинал ежиться и скрипеть зубами.
Потом начались болота, и мне стало не до упражнений.
Стволы поднимались прямо из воды, там и сям торчали травянистые кочки, усеянные огромными цветами, белыми и ало-желтыми. Тут в изобилии водились пиявки – одну из них брат Пон невозмутимо извлек из-под одеяния и отбросил в сторону – а от летающих кровососов воздух просто звенел.
На меня они накинулись, точно бедные родственники на нежданно явившегося в гости богатого дядюшку. Я захлопал по шее и голой макушке, завидуя монаху, не обращавшему на насекомых внимания, да и они его, непонятно почему, но не очень беспокоили.
Шагать приходилось по колено в грязной жиже, и в один момент, оступившись, я понял, что мы идем по хорошо известной уа тропке, а по сторонам от нее – непролазная топь. За секунду погрузился по пояс, что-то извивающееся скользнуло по бедру, и я едва не взвизгнул от страха.
– Не суетись, – сказал брат Пон, протягивая мне руку.
Охотники с улыбками наблюдали за тем, как я, дергаясь, будто червяк, выбираюсь на более-менее твердое место: от болотной вони кружилась голова, меня тошнило, а от унижения хотелось провалиться сквозь землю, но желательно не здесь, а где-нибудь в другом месте.
Вождь устроил мне выговор, монах перевел, не упуская ни единого бранного слова, и мы заковыляли дальше.
Вождь устроил мне выговор, монах перевел, не упуская ни единого бранного слова, и мы заковыляли дальше.
Вскоре пиявка обнаружилась уже на мне, на правой руке, чуть повыше локтя. Чтобы снять ее, не оставив гноящейся ранки, шагавший за мной охотник зажег сигарету и приложил к черному лоснящемуся телу.
Пытка эта продолжалась до вечера, остановились мы на сухом островке метров в сто диаметром. Уа разожгли костер, и из рюкзаков были извлечены бутылки с хмельной, судя по запаху, жидкостью.
Предложили и нам, но брат Пон вежливо отказался.
Он велел мне раздеться и осмотрел с ног до головы, попутно объясняя, что пиявки и клещи могут незаметно присосаться где угодно и что они мало того, что пьют кровь, так еще и переносят заразу.
Напившись, охотники начали петь и драться, не особенно жестоко, но с азартом. Отойти от костра и устроиться на ночлег в стороне оказалось невозможно, тут же налетали полчища москитов и начинали остервенело жрать тебя даже сквозь одежду, ну а дым давал хоть какую-то защиту.
Так что засыпал я под звуки ударов и пьяные вопли.
Проснулся я с головой такой тяжелой, будто пил вчера больше всех.
Костер все так же дымил, вокруг него валялись храпящие и сопящие тела, многие физиономии были украшены свежими синяками, не пострадавшим выглядел разве что сам вождь, даже на ночь не снявший шлема.
Брат Пон бодрствовал, и выглядел он возмутительно свежим.
– Что это за зверь такой? – спросил я, когда монах разрешил мне говорить. – Йесин…
– Он как слон, только очень маленький и живет в реках, а еще ядовитый.
Ответ поверг меня в состояние полного недоумения – нечто с хоботом и клыками, но размером, как я понял, с крупную крысу, и при этом обитающее в воде, точно рыба?
– А он на самом деле существует? – уточнил я.
– На самом деле существует все, что ты только можешь вообразить, – сказал брат Пон с улыбкой. – Во Вселенной есть место для всего, что в состоянии представить наш ограниченный разум, и для многого другого, что он не в состоянии вместить.
– Ну я имею в виду, здесь, в Мьянме…
– А это мы скоро узнаем. Сам я йесина никогда не видел, только слышал о нем.
Такое сообщение заставило меня приуныть – это что, мы месим болото, гоняясь за легендой, мифом, что существует где-то и когда-то, но не именно в этих гнусных джунглях? Но долго грустить брат Пон мне не дал, поскольку велел мне молчать и заявил:
– Не будем терять времени. Вернемся к «установлению в памяти»…
Вскоре я без особого удивления узнал, что то, чем я занимался, было только первым этапом.
– На втором ты должен вызвать в себе, скажем, ненависть и довести ее до предела, – проинструктировал меня монах. – В качестве объекта выбери, например, этих вот ребят, – он схватил что-то из воздуха и предъявил мне ладонь с полураздавленным москитом. – Дальше все то же самое – наблюдаешь за тем, как функционирует твое сознание, заполненное до краев ненавистью. Затем понемногу уменьшаешь ее, пока она совсем не исчезнет, и разглядываешь сознание, свободное от этой эмоции. И снова порождаешь…
Я поднял руку, показывая, что хочу задать вопрос.
– Но разве ненависть не является одним из базовых негативных аффектов? – осведомился я, дождавшись кивка-разрешения.
– Является, – подтвердил брат Пон. – Как внутренний мотив, корень поведения. Сейчас же мы используем ее внешнее проявление, одноименное чувство, яркое, но поверхностное. Кроме того, помни, что не ненависть должна стать центром твоего внимания, а омраченное ей сознание.
– Ну… а… когда мы вернемся обратно? – выпалил я, озвучив давно мучающий меня вопрос.
Ведь сколько можно бродить по лесам и горам, страдать от холода и жары, кормить москитов и шарахаться от змей, ночевать на охапке веток и большую часть времени изображать немого?
– Только когда задачи путешествия будут выполнены, – брат Пон развел руками. – Неужели тебе здесь не интересно? Мечтаешь вернуться в офис с кондиционером, заниматься тем же, чем и всегда, брать кредиты, подписывать договора?
– Ну, нет… не мечтаю…
– А кроме того, неужели ты думаешь, что я направляю этот поток событий?
– А кто же? – удивленно осведомился я.
– Твоя потребность в освобождении, созревшие семена твоих собственных усилий, – ответил монах. – Я лишь двигаюсь рядом и помогаю, фиксирую важные моменты, расставляю акценты.
Я ощутил смутное недовольство, желание возразить, но разговор пришлось закончить, поскольку начали просыпаться охотники. К моему удивлению, они не выказали признаков похмелья, и вскоре мы затопали дальше, сначала по болоту, а затем и по более-менее сухому лесу.
Вызвать ненависть к терзавшим меня комарам оказалось нетрудно, куда сложнее было разогреть ее до предела, и мешало тут мое собственное нежелание, опаска, подозрение, что я делаю нечто плохое, греховное, отягчающее карму и загрязняющее мир вокруг.
В один момент я вроде бы справился, по крайней мере меня затрясло, а поле зрения окрасилось багровым. Я сжал кулаки и лишь тут вспомнил, что все это затеяно не просто так, что это упражнение и нужно отстраниться.
С обычными эмоциями я управлялся таким образом легко, но тут ощутил, что пытаюсь сражаться с големом из патоки – при каждом ударе рука или нога прилипает, и неимоверное количество сил нужно потратить, чтобы ее оторвать.
Зато ненависть предстала моим глазам в виде ярко-алого столба торнадо, что выбрасывал в стороны протуберанцы. Прямо у меня на глазах он начал чахнуть, съеживаться, пока не превратился просто в костер, а затем и вовсе потух.
И в этот момент шагавший первым охотник поднял руку, после чего мы остановились.
– Нашли следы слона, – сказал брат Пон, повернувшись. – Одиночки, как надо.
Честно говоря, я не понял, зачем нам нужен слон, если мы охотимся на йесина, но спросить возможности не было.
Двинулись дальше, но не по прямой, а хитрым зигзагом, похоже, что по тем самым следам. Приглядевшись, я и сам рассмотрел признаки того, что здесь прошло крупное животное – вмятины в земле, сломанные ветки.
– Слон, когда стареет и слабеет, покидает сородичей, – сообщил брат Пон, воспользовавшись новой остановкой. – И чтобы расстаться с жизнью, ищет йесина. Поскольку стоит слону зайти в реку, где живет йесин, тот обязательно атакует и зажалит лесного гиганта до смерти.
В биологии и поведении животных я не понимал ничего и поэтому только плечами пожал: кто их знает, местных слонов, может быть, они и вправду уходят из жизни таким образом.
Вскоре я уловил хруст и топот, а затем меж деревьев показалась громадная серая туша. Нас зверь если и заметил, то не обратил внимания, продолжил неспешно шлепать по лесу, обмахиваясь ушами.
– Наши охотники выследили его еще на прошлой неделе, – прошептал брат Пон. – Повезло нам неимоверно… Могли ведь и не успеть…
Глаза монаха горели, и если бы я не знал его хорошо, то поверил бы, что служитель Будды охвачен постыдным охотничьим азартом, что вот-вот он завопит и с лихим улюлюканьем ринется на слона.
К тому моменту, как впереди появилась река, мы подобрались к слону едва не вплотную. По сигналу предводителя охотники дружно сбросили рюкзаки, а в руках у каждого оказалась небольшая сеть.
Зверь помедлил, топчась на берегу, словно в нерешительности, а затем вошел в воду. Уа разбежались в стороны, оставив нас с братом Поном и вождем рядом с грудой рюкзаков.
Слон дернулся, вскинул голову и оглушительно затрубил, его огромное тело забилось в корчах. И в тот же момент охотники с плеском ринулись в реку, расставив сетки, пытаясь выхватить ими нечто из мутных потоков.
– Очень опасный момент, – монах комментировал происходящее точно футбол. – Слона терзают судороги, и он легко может убить или покалечить человека одним движением или упав на него. Да и йесин не дастся просто так, а он очень ядовит.
Умирающий исполин затрубил еще раз, намного слабее, и медленно завалился набок. Поднятая им волна с шумом ударила в берег, и тут же один из уа издал восторженный вопль.
Товарищи побежали к нему, побросав свои сетки.
В этот момент я сам забыл о том, ради чего я тут нахожусь, все мое нутро зазудело от ловцовского пыла, захотелось схватить ружье или копье и броситься в гущу событий, лишь бы только зверь не ушел!
Вопивший охотник вздернул над головой сеть, в которой билось нечто темное, маленькое. Другой ткнул в нее ножом, прозвучал визг вроде тех, что издают поросята, и стало тихо.
Мертвый слон медленно дрейфовал вниз по течению, уа стояли кружком и тяжело дышали.
Когда сетку с животным внутри вытащили на берег, я нетерпеливо вытянул шею, чтобы разглядеть, что там такое. Предводитель снял шлем, обнажив потную лысину в окружении черных кудряшек, и только после этого наклонился к аккуратно уложенной наземь добыче.
Йесин и вправду напоминал слона, хотя в длину не превышал двадцати сантиметров: крохотный хобот, клыки. Тело его покрывала черная густая шерсть, а вот на лапах были пальцы с перепонками, как у утконоса.