– Понятия не имею, почему. Сам спросишь у нее, когда поймаешь. И, я надеюсь, дашь мне с ней потолковать.
– Что ты хочешь из нее вытрясти, кроме своего личного оружия?
– Ничего. Просто хотелось бы этой гадине в глаза посмотреть…
У нас, в угрозыске, так часто бывает: и победы, и неудачи ходят косяками. Период сплошной невезухи вдруг сменяется временем фарта. Вот и сейчас: после того как майор вдруг опознал свою обидчицу, мое расследование неожиданно понеслось вскачь.
Когда я в тот вечер возвращался с «Аэропорта» домой, то размышлял в вечернем метро: как обэхаэсэсник опознал преступницу? Ведь он, по его же словам, видел только ее силуэт? Значит, встречался с ней раньше? И почему она совершила преступление, направленное против майора и его семьи? Он сам мне на эту тему не дал ни малейшей информации. Просто отказался говорить. И я вдруг подумал: долгое молчание Эдуарда над портретом грабительницы означало, скорей всего, не то, что он никак не мог ее опознать. Я подумал, что он признал ее сразу, а не сознавался потому, что в те секунды просчитывал, взвешивал: что ему выгоднее? Повиниться в знакомстве? Или нет? И он все-таки решил, что полезней для него будет опознать, вот и назвал имя предполагаемой преступницы… Очень себе на уме был майор…
А утром следующего дня я поехал в отдел кадров, где прежде работала подозреваемая. Там я узнал о ней много нового и интересного – и эти сведения проливали свет на ее мотивы. Вдобавок, что не менее важно, я даже взял в кадрах ее фотографию.
Затем, не заезжая на службу, я отправился в Банный переулок – там находилась крупнейшая в столице полулегальная биржа съема / сдачи жилья.
В Банном весь цоколь дома, примыкающего к конторе, где оформлялись сделки, был увешан рукописными объявлениями СНИМУ и (лишь кое-где) СДАМ. Здесь дни напролет толклись хитрованы-сдатчики, растерянные съемщики, мелкие жулики-маклеры…
Еще до появления фотографии и имени подозреваемой мои друзья с Петровки вывели меня на одного крупного маклера, что вертелся на рынке съема-сдачи. Звали его Георгий Владимирович, или Жора-Квартирант. Он, числясь на работе в котельной (сутки через трое), жил исключительно благодаря своей нелегальной и незаконной посреднической деятельности. «Только договариваться с ним сам будешь», – предупредили меня парни из МУРа.
В Банном на Жору-Квартиранта мне сразу указал жучок калибром поменьше.
Георгий Владимирович оказался молодым парнем. Даже, пожалуй, моложе меня: около тридцати ему было. Не без пижонства одетый в дубленку, пыжик, джинсу и мохер, он снисходительно стоял чуть поодаль общей толпы и о чем-то толковал с вероятным клиентом.
Когда съемщик, сохраняя подобострастие, отошел от Жоры, я приблизился к нему и, назвав его по имени-отчеству, представился по форме: фамилия, звание, место прохождения службы.
– Чего это я подмосковному угро понадобился? – высокомерно осведомился маклер.
Я не люблю, когда люди зарываются. Тем паче, если вдруг начинают наглеть жулики.
– Ты что, Жора? – удивился я. – На нары захотел? За незаконное предпринимательство срок желаешь отмотать? Я тебя живо в ОБХСС устрою.
Квартирант сразу сник.
– Пройдемся, – молвил я и взял его под белу рученьку.
Когда мы дошли до проспекта Мира и завернули за угол, я достал из своего портфеля уже не субъективное изображение, а кое-что получше: только что обретенное мною в кадрах фото подозреваемой.
– Узнаешь? – спросил я.
Жора долго и внимательно всматривался в снимок, потом спросил:
– А чего она натворила?
– Не твоего ума дело.
– Ой, как грубо, майор. – Квартирант потихоньку обретал присутствие духа.
– Слыхал, как в кино говорят? Вопросы здесь задаю я.
– Ну да, да – видел я эту девчонку. Сразу после ноябрьских подходила она ко мне. Апа’ртмент у меня снимала.
Он, как и дура Верная, произнес последнее слово на аглицкий манер: не «апартаменты», а «апа’ртмент». Пижоны!
В другой раз я бы вволю насмеялся над англоманией моего собеседника, но теперь было не до того, потому как сердце у меня предвкушающе екнуло. Я до сих пор не разучился радоваться, когда мне удавалось напасть на след.
– Что за апартаменты? Адрес? Цена? На какой срок?
– Минуту, майор.
Мой информатор вытащил из внутреннего кармана изрядно засаленную и взлохмаченную записную книжку. Отыскав нужную страничку, бросил:
– Гражданка арендовала у меня комнату в трехкомнатной квартире, прочие соседи там в настоящее время не проживают.
– Где? На Лесной улице?
– Почему на Лесной? Нет. В другом месте. Записывайте адрес.
– Я запомню.
– Город-герой Москва, улица Герцена, дом девятнадцать, строение два, квартира семь.
– Паспорт ты ее видел? Как ее звали?
– Паспорт не предъявляла, назвалась Аллой.
Я уже знал – в кадрах сказали, – что преступницу звали по-другому. Спросил:
– Она одна была?
– Одна, но у меня создалось впечатление, что мужик у нее есть.
– Откуда взялось впечатление?
– Да не знаю я!.. А зачем еще герле жилье в Москве снимать? Ясно: полюбилась или уж поженилась с мужиком, капусты у них хватает, с предками жить ни тот, ни другой не хотят, вот и решили наособицу…
– Какой ты! – усмехнулся я. – Прямо людовед и душелюб, – повторил я старую шутку с шестнадцатой полосы «Литературки». – А может, она преступница, а? Воровка на доверии? Мошенница? На гастроли в Москву приехала?
– Ну, вряд ли, – усомнился Квартирант. – Я ваш контингент за версту чую. И от него стараюсь держаться подальше, так и занесите в протокол… Хотя… И на старуху – то есть на меня – порой бывает проруха… А что, и правда мошенница?
– То-то, Квартирант. Не зарывайся. Тщательней надо к клиентам подходить… Скажи, а она у тебя только одну комнату снимала? Больше ты (или, может, твои коллеги) других фатерок ей не сдавал?
– Да нет. А зачем ей две?
– На самом деле, она даже не две квартиры в аренду брала, а целых три… Эх, Квартирант-Квартирант, не рубишь ты фишку. Так ты, что ли, со своими дружками говоришь? Пожалуй, пора моим друзьям из МУРа тебя в отставку отправить. Ну то есть в места не столь отдаленные. Я им посоветую.
Маклер аж в лице переменился.
– Прошу вас! Павел Савельич! – Он и имя-отчество мое, оказывается, запомнил, гад. – Я же вам помог. Только не говорите им ничего такого! Не жалуйтесь! Я ж вам все сказал, что знал! Как на духу!
– Ладно, я подумаю.
Я снисходительно похлопал жучка по плечу и направился к «Щербаковской»[9]. Вот так: не было ни гроша, и вдруг алтын. Еще сутки назад у меня не было практически ничего и я сидел перед полковником дурак-дураком. А сейчас я получил практически все, о чем только может мечтать розыскник. Имя-фамилию преступницы, ее фотографию и адрес по прописке я взял в кадрах по бывшему месту работы. Теперь я имею и квартиру, где она фактически проживает. И вдобавок даже догадываюсь о мотиве.
По пути на службу я вдруг подумал, что наше управление как раз расположено неподалеку от нынешнего адреса моей подозреваемой. Почему бы мне не заглянуть к ней на огонек? Конечно, это против всех уставов, приказов и наставлений, но что я теряю? Если девчонка вдруг окажется дома, сделаю вид, что зашел к ее соседям… А не будет ее – на нет и суда нет. В любом случае вряд ли я спугну красавицу – зато, если удостоверюсь, что она на месте, то немедленно, едва вернусь на работу, выпишу ордера на арест и обыск, и будем девушку с ее подельником брать.
И я сделал пересадку на зеленую ветку и вышел на «Горьковской»[10]. Прошелся по заснеженному Тверскому бульвару – мое любимейшее место в Москве. Почему-то, оказываясь здесь, я всегда чувствую странное умиротворение. Свою гармонию с этим городом и живущими в нем людьми. И, хотя от «Площади Свердлова» мне до управления, расположенного на улице Белинского, было намного ближе, я предпочитал, когда выпадала хотя б минутка свободного времени, ездить через Пушкинскую площадь – ради того, чтоб прогуляться по бульвару.
Повернув у Никитских ворот налево на Герцена, через три минуты я был уже неподалеку от указанной маклером точки. Меня окружала старая Москва с ее домами дореволюционной постройки, превращенными в коммуналки. Не хотел бы я жить здесь, где-нибудь в вороньей слободке на семь семей!
Впрочем, прочь лирику! Сердце мое забилось – потому что меня ждало первое – и до чрезвычайности важное! – открытие. Прямо на Герцена, у угла того самого дома номер девятнадцать, стоял «Москвич-2141» светло-голубого цвета. Это не могло быть простым совпадением!
Я обошел автомобиль кругом. Похоже, пострадавший любитель клубнички Степанцов (муж продавщицы Риты) не ошибся: машина была относительно новая, а номер – старого образца, черный. Я не стал его записывать, но накрепко запомнил: 08–72 ММЯ. На память я никогда не жаловался. Как бы невзначай я оперся рукой на капот – тот оказался теплым. Значит, преступники только что прибыли!
Выходит, ничего не наврал и не перепутал Жора-Квартирант. Они и вправду здесь жили!
Я зашел в подворотню. Прогулялся по двору – якобы искал подъезд. Попутно поглядывал, исподтишка, на окна. Сориентировался: апа’ртмент (как говорит маклер Жора) номер семь расположен в первом подъезде. Значит, скорей всего, окна квартиры вон те, на третьем этаже. Выходят во двор. Стало быть, когда будем их брать, надо у подъезда не светиться…
Двор оказался проходным. Я нырнул в следующую подворотню, осмотрелся.
К сожалению, черного хода у искомого подъезда не имелось. Наверно, давно заделан, заложен кирпичом. У советских людей нет потребности в черных ходах. Они гордо шествуют через парадный.
Я вернулся во двор, изображая заблудившегося гражданина, ищущего нужную квартиру, – вдруг преступники наблюдают за мной. Вошел в чужое парадное. Немного постоял в пахнущей котами полутьме. Спустя пару минут вышел и решительным шагом направился в сторону управления. Ни в какую квартиру я звонить не стал. «Москвич» с черным номером и без того сказал мне о многом. Я уже не сомневался: преступники находятся на Герцена, и их нужно брать.
На рабочем месте то самое везение, осенившее меня своим крылом вчера вечером, продолжилось. Я позвонил в картотеку московской городской ГАИ, и не прошло пяти минут, как мне выдали справку: хозяином «Москвича» сорок первой модели за номером 08–72 ММЯ числится некто Кирилл Воробьев, пятьдесят шестого года рождения. Значитца, ему сейчас двадцать семь лет, и он прекрасно подпадает под описание преступника, данное потерпевшим гражданином Степанцовым. Прописан гражданин Воробьев вместе с матерью по адресу Балтийская улица, дом***, квартира *** – но мне почему-то казалось, что искать его надо на Герцена. Там, где снимает комнату в коммуналке преступница, опознанная майором Верным.
Я проверил и ее, и гражданина Воробьева по картотеке. И опять мне подфартило. Я получил прекрасное подтверждение тому, что сия парочка – те, за кем я охочусь. Преступница в декабре восемьдесят первого года за хозяйственные преступления была приговорена к двум годам исправительных работ. Наказание отбывала в Белоострове Московской области. А он, Воробьев, примерно в то же время был осужден за валютные махинации в составе преступной группы. Получил меньше своих подельников, два года той же «химии»[11]. Срок мотал неподалеку от мест, где трудилась его напарница. Вероятно, там же тогда они познакомились и создали свою преступную группу из двух человек – лучшее доказательство того, что зачастую лишение свободы не только не исправляет попавших за решетку граждан, но и, напротив, провоцирует их на дальнейшие противоправные действия!
Освободились и он, и она до трогательности одновременно: досрочно, в сентябре сего года. Тогда же, надо полагать, прибыли в Москву и сняли комнатенку на улице Герцена. Тогда же, видимо, возникла у них идея бомбить торгашей. Судя по размаху и безошибочности ограблений и разбоя, к которым причастны эти двое, их деяния тщательно планировались. Ведь в декабре, в короткий срок, они совершили четыре преступления и всякий раз выходили сухими из воды.
Что ж, было о чем доложить полковнику, и я отправился к нему. Тот – вот что значит профессионал! – не стал хвалить меня (но я и без того знал, что молодец), а, не дожидаясь даже конца моего сообщения, прервал:
– Бери ордера на арест обоих. Как их там?
– Воробьев Кирилл и Рыжова Наталья.
– Да, и на обыск квартиры на Герцена тоже. И дуй туда. И смотрите, поосторожней там. Помнишь, что у них пистолет?
До дома, где проживали преступники, ходьбы мне было минут пятнадцать от силы, однако в этот раз я поехал на Герцена с группой захвата и на служебной машине.
Уже давно стемнело. Мы вышли из машины заблаговременно, не доехав до искомого двора полквартала. Я, на правах старшего по званию, сходил на разведку.
Светло-голубого «Москвича» неподалеку от подворотни не наблюдалось. Я счел это плохим знаком. Внутри двора было темно хоть глаз коли. Он освещался лишь белым снегом да огоньками из окон. Однако в бандитской квартире, насколько я ее определил, свет не горел. И это был еще один тревожный сигнал.
Я вернулся на Герцена к своим. Они изображали троицу, готовившуюся взять в гастрономе бутыльмент, и посему мучительно пересчитывали рваные рубли и мелочь. Я пригласил их пройти за мной.
В темноте двора проникновение в подъезд четверых физически крепких мужчин (включая меня) осталось, как я надеялся, никем не замеченным. Мы поднялись на третий этаж. Рассредоточились. Стали звонить, а потом и стучать в дверь: никакого отзвука.
Следователь Воронежский (он тоже был с нами) спросил меня: «Входим?» Я кивнул. «Нужны понятые», – прошептал буквоед Воронежский. Я сделал отметающий жест. «После!» Следователь осуждающе покачал головой, однако кивнул: «Действуй!»
Мастер отмычки, рыцарь скрытного проникновения, что был с нами, открыл дверь, провозившись пару минут.
Квартира была темна и тиха.
Мы осмотрели кухню и удобства. Никого и ничего. В смысле – ничего подозрительного. Воронежский пригласил понятых из числа соседей. Соседушка, типичная пенсионерка-всезнайка, доложила, какая из трех комнат сдавалась и была обитаемой.
Наш взломщик провел нас и туда. И там подтвердились мои самые худшие опасения. Мне показалось, что преступники съехали из квартиры, и, похоже, навсегда. Это подсказывала моя интуиция, она же – оперативное чутье. Впрочем…
Мы плотно задернули шторы и в свете фонарей осмотрели комнату. Имелись также обратные свидетельства, того, что хозяева (точнее, съемщики) ушли ненадолго и собираются вернуться. На диван кучей были брошены несколько мужских рубах и брюки. А на столе – стопка отксерокопированных тетрадных листов. Плюс – еще две тетради, одна из них – ученическая за две копейки, другая – сорок четыре листа в клеенчатом переплете. Такое ощущение, что совсем недавно за столом учили уроки. Или готовились к сессии…
У меня затеплилась надежда: а вдруг они все ж таки вернутся?.. Однако на вешалке у двери не оказалось никакой верхней одежды. В галошнице – никакой обуви, даже тапочек.
– Надо оставлять засаду, – вздохнул я.
1981 год, июнь Наташа Рыжова
– Тебя вызывает Егорыч.
На лице завсекцией Полины Ивановны – странное сочетание: жалости, брезгливости и… опаски. А еще – уважения.
– Егорыч? Кто это?
– Ты дура, что ли? Николай Егорович, наш директор!
Сердце сразу забилось. Директор!.. Такая высота! Я даже и не разговаривала с ним ни разу. Видела только на профсоюзном собрании – он в президиуме сидел. И еще раза два прошелся мимо нашей секции, мазнул по мне взглядом. А потом подходил разговаривать с ужасно подобострастной Полиной Ивановной и мимоходом на меня поглядывал.
Николай Егорович был с виду мужчиной невзрачным: старым, лет пятидесяти. Невысокого росточка, лысовато-седоватый, немного рыхлый. Но лицо волевое, глаза жесткие, руки ухоженные. Прекрасный костюм, дорогой, импортный.
Полина, когда с ним разговаривала, вся трепетала. (Я слов не слышала, глядела издалека.) Начальница покрылась красными пятнами, и голос звучал жалобно. Хотя директор на нее не кричал, не ругался. Говорил тихо-тихо, ни одного словечка не разобрать. А завсекцией, после того как с ним побеседовала и он отошел, вздохнула с огромным облегчением. Строгий мужик.
Конечно, у меня внутри все похолодело. Почему вызывает? Что я натворила?
– Зачем я директору понадобилась? – спросила я осторожно Полину. – Что-то случилось?
В ответ – усмешка, довольно странная:
– Узнаешь. Он тебе сам скажет.
– А когда зовет?
– Прямо сейчас иди.
До конца работы – час. Я быстренько привела себя в порядок. Подмазалась, причесалась.
В подсобку заглянула Полина.
– Чего копаешься? Иди давай.
И я отправилась на третий этаж, где у нас бухгалтерия, касса, партком, профком, комитет комсомола. И кабинеты начальства. Дверь приемной директора обита дерматином, на ней табличка. Я никогда еще здесь не была. Я очень волновалась. А когда переступила порог, сердце и вовсе в пятки ушло.
За пишущей машинкой восседала секретарша. С кем-то разговаривала по телефону и одновременно любовалась своим маникюром. Лицо злое. Зыркнула на меня неприязненно. Я застыла в дверях.
А голосок ее, льющийся в трубку, тем временем источал мед:
– Нет-нет, Василий Михайлович, вопрос практически решен… Позвоните Николаю Егоровичу завтра сами, часиков в двенадцать, и он распорядится…
Нажала на клавишу аппарата, уставилась на меня, спросила коротко:
– Тебе чего?
В душе я возмутилась ее хамством: я ей, что – простая продавщица? Я – молодой специалист, товаровед! Но ответила любезно:
– Меня вызвал Николай Егорович.
Секретарша на секунду нахмурилась, но потом попыталась улыбнуться – не очень-то мило у нее получилось, глаза еще злее стали.