Вот его мне было не жалко. Нисколько. Он это заслужил. Он заслужил и гораздо большее наказание, однако…
В восемь вечера, я так рассчитала, они оба достигнут состояния каления, и сказала Кириллу: «Звони!» И тут он, чуть ли не впервые, заартачился: «Почему я?» Я, конечно, на него гаркнула, мы одели девочку и пошли на улицу и отшагали почти до самого Савеловского, прежде чем нашли телефон-автомат.
Кир покорно взял трубку. Однако тот факт, что он не захотел звонить, показался мне плохим симптомом. Получалось, что нам обоим не нравится то, что мы делаем.
– Слушай, папаша, твоя девчонка у нас.
– Я хочу услышать ее голос.
– Услышишь. А сейчас – наши условия…
А в ответ – тихий, шипящий, зловещий голос обэхаэсэсника. Я стояла совсем рядом и хорошо слышала его в трубке:
– Нет, это ты, сынок, слушай мои условия. Ты возвращаешь Олю. Немедленно, сейчас же, живую и здоровую. Или я тебя уничтожу. Я тебя брошу в железную клетку, и лагерные голодные псы сотворят с тобой такое, что ты будешь ползать перед ними по полу, в собственном дерьме, вымаливая себе смерть, как избавление!
Я увидела, как побледнел и даже отшатнулся Кир. И тогда я прикрыла трубку ладонью и шепотом заорала:
– Не слушай его! Говори!! Говори ему!
Мой любовничек сглотнул, преодолел себя и сказал. Голос его, слава революции, звучал солидно и совсем не дрожал:
– Мы отдадим тебе дочку – завтра же. Живую и невредимую. После того, как ты передашь нам двадцать тысяч рублей.
Предварительно мы долго обсуждали с Кириллом сумму. Я не сомневалась, что у продажного мусора Эдика есть и сто тысяч, и сто пятьдесят. Но деньги наверняка вложены в дачи и машины – оформленные, к примеру, на родственников жены. А также – в золото с каменьями и в антиквариат. Так быстро имущество не ликвидируешь, в наличные не обратишь. Мы не могли ждать и рисковать. И держать девочку месяц тоже не могли.
«Он в состоянии легко вынуть дубов пятнадцать, – уверяла я Кирилла. – И не полезет в бутылку, не станет поднимать шума».
«Тридцать!» – спорил Кир.
В конце концов, мы сошлись на двадцати.
– Двадцать тысяч?! – искренне возмутился Эдик в трубке. – Ты бредишь! У меня нет столько денег! Нет и не может быть! Привезешь мне Олю, я, так и быть, дам тебе за труды четвертак.
И все-таки Верный испугался. Раз кто-то просит у него двадцать тысяч, значит, он знает, что они у него есть. Значит, и про делишки его – тоже знает.
Кирилл на снисходительный тон папаши обозлился. А если его кто-то начинал злить, он действительно становился очень недобрым.
– Я тебе сказал, папаня: двадцать! Завтра с женой пробежитесь по сберкассам. Прям с утряка. В одиннадцать с деньгами сиди дома, жди моего звонка. Ясно? Или найдешь свою девочку в мусорном баке, без головы.
– Дай мне поговорить с ней.
Я подозвала девчонку – она неподалеку каталась с ледяной горки.
– Папочка!.. – закричала малышка в трубку.
– Олюшка, детка! Как ты себя чувствуешь?
По его голосу, полному ужаса и тревоги, я поняла, что болевая точка выбрана правильно. Беда в том, что из-за этой светловолосой девочки мы были уязвимы тоже. В меньшей степени, чем он, но все-таки.
Мы не могли причинить ей вреда.
– Все хорошо, папа. Когда ты придешь?
– Где ты находишься?
Я оттащила девчонку от аппарата. Она подняла вой.
– Завтра в одиннадцать, когда будешь при деньгах, получишь инструкции.
Кирилл отключился.
Не буду уверять, что я хорошо спала ночью. Приходилось успокаивать Олюшку, просыпавшуюся время от времени. И корить себя, что ввязались в такое дело. Не сомнет ли нас опять система? И страх холодком заползал под ночную рубашку…
…Мы были самые хитрые: сняли еще и третью квартиру. Неподалеку, в доме на девятом этаже окнами на Лесную улицу. Утром, без четверти одиннадцать, Кирилл в одиночестве отправился туда. Я варила девочке кашу, дрожала, как в лихорадке, и думала: напрасно мы это затеяли. Ни при поджоге дачи Полины, ни в квартире Риты со мной такого не было. Там все происходило весело и азартно.
По пути на наш запасной флэт Кир из автомата позвонил майору. Затем – перезвонил мне. Голос его звучал весело:
– Он сказал, что деньги собрал, на все согласен и готов выполнять наши инструкции.
Я тщательно помыла в первой рабочей квартирке посуду и стала протирать тряпкой все, к чему мы прикасались.
– Тетя Вера, что ты делаешь?
– Убираюсь. Слушай, деточка, мне сейчас надо уйти. Ты посидишь немного одна. Потом к тебе придут папа или мама. Ты посмотришь в глазок и откроешь им дверь, ладно? А может, папа не сможет прийти, и тогда к тебе возвращусь я. И сама отвезу тебя к маме с папой. Поняла? А ты посиди пока, порисуй.
– А долго ждать?
– Ты часы понимаешь?
– Да.
– Вот когда маленькая стрелка подойдет к цифре «два», кто-то из нас придет. А может, даже раньше.
Я ушла из той квартиры – как я думала, навсегда. Пешком добралась до Лесной улицы. Мы специально разыскивали оба этих убежища – чтобы были неподалеку друг от друга, на высоких этажах и имели хороший обзор на две стороны: и на улицу, и во двор.
В тот момент, когда, оставив девочку, я шла на второй флэт, чтобы получить от Верного деньги, мне стало страшно. Я совсем не исключала, что в наш район уже выдвигаются группы захвата, группы скрытного наблюдения. Хотя Кира я все эти дни утешала: «Эдик не станет светиться. Побоится. Он знает, что тогда вопросов не избежать. Его обязательно потом спросят: а почему похитили именно твою дочь? А что с тебя требовали? Откуда они узнали, что у тебя есть деньги?» И все равно – опасалась подвоха. Такие, как майор, очень верят в Систему. Они обманывают ее, обкрадывают, но – верят.
И вот я пришла в нашу вторую квартиру. И стала, как мы заранее наметили, следить за улицей. Кирилл наблюдал за двором.
Ничего подозрительного мы не увидели. Никаких машин, вдруг почему-то начавших чиниться, странных грузовиков или надолго заговорившихся между собой прохожих.
И тут я заметила из окна кухни: на Лесной останавливается машина «Жигули», и оттуда выходит Эдик. Я его сразу узнала. Он был один.
Я крикнула Кира. Он подбежал из той комнаты, что выходила во двор, стал рядом, тяжело дышал. Верный неторопливо и, казалось, беззаботно прошелся по улице. Я по-прежнему не видела ничего подозрительного. Правда, я понятия не имела, как действуют милиционеры в тех случаях, когда им приходится вызволять заложников.
– Он с пустыми руками, – прошептала я.
– Ну и что? – воззрился на меня Кир.
– Двадцать тысяч – большая пачка. Даже сотенными купюрами. В карман не спрячешь.
– Если он с пустыми руками – девочку не получит.
Голос Кира звучал уверенно. Я поняла: сейчас для него началась игра. Соперничество с Эдиком. И он должен обыграть его во что бы то ни стало. Особенно – на моих глазах. Он был очень азартен, мой Кирилл. Его лучше было не заводить. Или, наоборот, заводить – смотря, каких ты хочешь достичь результатов.
Эдик скрылся в парикмахерской. Пока все шло по плану. Кирилл дал ему пять минут освоиться. И потянулся за телефонной трубкой.
Мы решили звонить прямо с домашнего. Все равно через десять минут все должно решиться – так или иначе.
– Это с Петровки звонят, у вас там, в приемной, сидит майор Эдуард Верный. Пригласите его к телефону.
Кир был немногословен.
– У тебя три минуты. Дом напротив. Второй подъезд, вход со двора. Поднимаешься на девятый этаж. Быстро, время пошло.
И нажал отбой.
Потом вернулся на свой наблюдательный пункт. Крикнул из комнаты: «Пока все ничего!»
На улице тоже ничего особенного не происходило. Из парикмахерской вышел Эдик. Он спешил. Быстрым шагом перешел дорогу и исчез под аркой.
– Я его вижу! – воскликнул мой сообщник. – Входит в наш подъезд!
– Давай! – крикнула я ему. – Работаем!
Кир чуть приотворил дверь в квартиру. Сам взял, на всякий случай, в правую руку трехкилограммовую гантель – ненадежное оружие. Спрятался за входной дверью. Я наблюдала за ним из кухни.
Снизу донесся шум лифта. Мильтон-ворюга поднимался.
И вот раздался грохот железной кабины. Здесь, на этаже. Шаги на площадке. Майор помедлил – хотя все было ясно: именно наша дверь, одна, приглашающе раскрыта.
Наконец он вошел, очень осторожно. И тут… Тут я увидела в его руке пистолет. Нервы не выдержали, и я крикнула: «Кира, бей!»
И Кирилл обрушил сзади свою гантель на затылок обэхаэсэсника. Тот даже не вскрикнул. Кулем упал лицом вниз.
То ли годы «химии» среди деляг и воровок нас научили, то ли появился опыт после первых двух дел, но дальше мы с подельником действовали четко и хладнокровно. Все волнение куда-то испарилось.
Для начала захлопнули дверь на лестничную площадку. Эдуард лежал на полу в коридоре без сознания. Из затылка кровь текла на воротник и на пол. Но он дышал. И пульс был нормальный. Я посмотрела: голову ему Кир не проломил.
Кирилл поднял пистолет, который выпал из руки обэхаэсэсника, и хладнокровно сунул его в свой карман. Потом мы, не сговариваясь, перевернули пострадавшего навзничь и обыскали его. В двух боковых карманах обнаружили три плотных бумажных свертка. В одном – две тысячи рублей в банковских упаковках. В другом – три тысячи. В третьем – пять. Итого: десять тысяч рублей.
Я сразу подумала, что у Эдика был свой план. И, как положено для мильтона, не один-единственный, а с запасными вариантами.
Для начала он рассчитывал, если получится, нас арестовать. Или запугать. Или даже убить. Вот для чего ему понадобился пистолет.
Но он вдобавок прихватил на встречу с нами деньги. На случай, если мы окажемся сильными, и ему таки придется вести переговоры. Тогда он решил торговаться. За дочь свою – торговаться! Для того и рубли положил не все вместе, в одну пачку, а по отдельности. Две тыщи, три и пять. Интересно, что он планировал? Для начала выложить две тысячи, а потом повышать цену? Или сразу оглушить нас пятью «дубами», а потом добавить пару тысчонок на бедность? А три – сэкономить?
Мы пошли в ванную и смыли его кровь с рук. Одежду, свою мы вроде не перепачкали.
– Давай уходим, – сказала я.
– А он?
– Очнется – выберется.
– А если не очнется?
– Вызови ему «Скорую помощь», – усмехнулась я. Мне определенно удавалась роль преступницы.
И снова последовала процедура удаления наших пальчиков по всей квартире. Я всегда любила убираться, мне было не сложно.
Вскоре мы вышли из фатерки – навсегда. А еще через пять минут Кирилл позвонил из автомата, прямо там, на Лесной, домой майору. Супруга, разумеется, оказалась на месте – взвинченная до крайности. Кир был лапидарен.
– Ваша дочь находится по адресу: Лесной переулок, дом такой-то, – молвил он. – Можете приехать и забрать.
– Ох, спасибо вам! Большое спасибо!
Она, кажется, даже не поняла, с кем говорит. Иначе вряд ли рассыпалась бы в благодарностях.
Про вырубленного Эдика, валявшегося в пустой квартире, Кир ничего его женушке не сказал.
Итак, мы стали богаче еще на десять тысяч «деревянных». Или – три тысячи триста «зеленых». Проводнику заплатить уже хватит.
Правда, денег никогда много не бывает.
А главное, оставалось в Москве еще одно дельце. Может быть, главное.
Я быстро расправилась с тремя из четверых своих обидчиков. Зато и потери мы понесли. И наследили дай бог. Засветили две своих квартиры из трех. Нанесли тяжкие телесные повреждения милиционеру. И похитили ребенка, причем – дочку сотрудника правоохранительных органов.
Теперь нас будут искать с особенным остервенением, и, значит, времени осталось совсем мало.
…Да еще Ванечка… Я все-таки хотела с ним повидаться… И когда Кир уехал в Ленинград, договариваться с проводником… я выследила своего Ивана и мелькнула перед ним в толпе на платформе в метро… И он увидел, и помчался… Ох, лучше б я не искала с ним встречи. Он свалился мне на голову, словно живое свидетельство того, что существует другая жизнь, совершенно отличная от той, которую я веду: румяная, любовная, в ладу с законом, совестью и социализмом… А главное, я поняла: ничего у нас с ним до сих пор не кончилось…
В минуту слабости пригласив его домой, я выдала еще одно наше жилище – третье, и последнее. А главное, вдруг поняла, почувствовала: Ваня теперь не оставит меня в покое. Он будет преследовать меня. Домогаться…
Но загвоздка заключалась не только в нем. Избегнуть встречи иди отбрить назойливого поклонника – чего же проще! Однако проблема состояла скорее во мне. Потому что мне хотелось быть с Иваном. Меня тянуло к нему. Не к Кириллу. К Ивану.
И, значит, стал трещать, заваливаться, рушиться весь мой план: сначала месть и деньги, а потом – свобода. И – счастье за тридевять земель. Вдали от лозунгов «Решения XXVI съезда КПСС – выполним» и рубщиков туш, считающих себя хозяевами жизни…
Ближе к ночи поездом «Аврора» вернулся из Ленинграда Кирилл. Разумеется, я не сказала ему, что встречалась с Иваном. Он и не знал, кто это. И о моей прошлой любви, разумеется, не ведал.
К тому же Кира самого распирали новости.
Итак, он обо всем договорился. Проводник готов нас переправить на ту сторону. Кирилл даже заплатил ему аванс: целую тысячу долларов. «Не прокинет он нас?» – поинтересовалась я.
– Может, но не должен, – кратко отвечал нынешний спутник моей жизни. – И вообще он сказал, что нам лучше приехать в город на Неве. Ждать отмашки на месте.
– Когда он махнет-то?
– Не говорит. Но мне почему-то кажется: в Новый год. Погранцы тоже люди. Расслабятся.
– Что ж, поехали в колыбель революции. Мне Москва осточертела.
– А твой последний враг?
– Сделаем его. И как можно скорее. Прямо завтра. Я уже все разведала и рассчитала.
Дано: мужчина около пятидесяти, бабник. Временно одинокий (жена отдыхает в кремлевской больнице). Он находится дома, в своей квартире. Вопрос: как он поступит, когда в дверь ему позвонит красотка в халатике выше колен и в тапочках на босу ногу? Правильно, посмотрит в глазок и спросит: «Кто там?» На лестнице полутьма, и он, конечно, не узнает, кто к нему явился. Он уверен, что избавился от меня, предварительно поимев, два года назад.
Моя преступная карьера научила меня импровизировать. И я чувствовала вдохновение, когда шла на дело. Да, да, вдохновение – то самое, как у поэтов и писателей. Его описывал Ванечка. Было очень похоже: внутри радостное нетерпение и что-то вроде зуда. Наверное, во мне всегда жила гениальная мошенница.
И когда мой враг спросил из-за двери, кто там, я ответствовала – взволнованным, жалобным голосом, назвав его по имени-отчеству: «Николай Егорыч, я ваша соседка с шестого этажа, к вам не залетал мой попугай?» Почему вдруг у меня с уст слетел этот попугай? Наверно, потому, что форточка квартиры директора – мы посмотрели со двора – была открыта. То ли мой мучитель страдал приливами, то ли в его элитном доме топили слишком хорошо.
Попугай и форточка возымели свое действие. Или скорее мой откровенный халатик. И Николай Егорыч, человек сверхосторожный, отворил. Двигали им, видно, удивление и вожделение. А то, что удивляет и притягивает, уже не кажется страшным.
И тут, отодвинув меня, из-за моей спины возник Кир с пистолетом Эдика в руке. Он приставил дуло ко лбу хозяина и скомандовал шепотом: «Тихо! Три шага назад!» Я наслаждалась ужасом, написанным на лице директора. Я вошла вслед за ними и захлопнула дверь.
По-прежнему загипнотизированный пистолетом и взглядом Кирилла, Николай Егорович отступил в комнату. Кир скомандовал:
– Лечь на пол лицом вниз!
Солнцев покорно и беззвучно улегся. Его взор пару раз останавливался на моем лице, но от страха он меня не узнавал.
– Руки за спину! – приказал мой подельник. Директор подчинился. Я никогда не думала, что мне будет так приятно видеть его беспомощным у своих ног.
Жаль, моя месть и Ритке, и Порядиной оказалась опосредованной. И я не видела их скорбных лиц, когда они узнавали, что с ними случилось. А удар предателя-обэхаэсэсника по затылку – это слишком быстро и мелко. А тут – все въявь, вживую и крупным планом…
И только когда мы связали Солнцеву руки и ноги, заткнули рот, подняли и приторочили к креслу, он наконец, узнал меня. И понял, что разговор пойдет серьезный. И он вряд ли дождется снисхождения.
Я закрыла форточку. И задернула шторы. Не надо никому видеть и слышать, что будет здесь твориться.
Парадная зала в квартире директора напоминала провинциальный музей. Сильно уменьшенную и ухудшенную копию усадьбы Кусково. Антикварные стулья и кресла из дворца, буфет и диван в барочном стиле, пара картин а-ля Рубенс в золоченых рамах: обнаженная натура, натюрморты с женскими окороками, прелестями навыкате – наверное, мой враг так возбуждался.
Подумать только: и ради этой гнусной обстановочки он властвовал и промышлял. И – боялся. Я могла бы тоже стать для него – для всех них, торгашей, хозяев жизни – своей. И ценою многих унижений войти как равная в подобную роскошь. Не очень радостная перспектива.
Честно говоря, судьба Робин Гуда (Робин Гудши!) мне милее. Даже если в итоге светит новая колючка.
– У тебя, Егорыч, есть два варианта, – сказал Кирилл, наставив в лоб ему пистолет. – Первый: вести себя хорошо и жить потом долго и счастливо. Второй – артачиться, упорствовать и сопротивляться, и тогда словишь пулю. Итак. Вопрос первый. Где твои тайники? Золото? Ценности? Деньги? Готов говорить?
– Ум-гуммм… – Солнцев закивал.
– Кир, развяжи ему рот.
Мы недооценили директора. Его волю к жизни, страсть к борьбе и жадность.
Как только Кирилл вытащил кляп, он заорал, как иерихонская труба:
– Помогите! Пожар!..
Но я и Кира недооценивала. Он очень быстро вновь заткнул тряпкой рот мерзавцу. А потом, не говоря ни слова и долго не раздумывая, схватил с дивана подушку (с вышитой на ней пасторальной сценкой), бросил ее на колени директору, вплотную приставил к ней револьвер – и выстрелил!