Дзынькнула о стекло антикварного буфета отлетевшая гильза. Выстрел звоном отозвался в ушах. Мой обидчик дернулся на месте и заорал сквозь кляп: «Ау-ммм-ааа!» Из-под штанов на стул и на ковер потекла кровь.
Когда директор откричался и стал стонать и всхлипывать, Кир наклонился к нему и грозно проговорил:
– Следующий выстрел будет в яйца, я тебе обещаю. Ты это заслужил. Где тайник? Ты будешь говорить? Не мычи! Головой мотни: да или нет?
И вот ведь какая штука… В своих мыслях я столько раз пытала Солнцева… придумывала ему всевозможные казни… И ждала, что, когда момент расплаты наконец наступит, я буду чувствовать только злорадное удовлетворение, радость… Я была готова сама вырвать с корнем его хозяйство. Мечтала собственноручно свернуть ему шею. Я в мыслях не останавливалась ни перед чем, чтобы причинить ему сколь угодно сильную боль. Слишком уж много страданий – через край! – доставил он мне. И потому я воображала, что не буду торопиться. Мне хотелось, чтобы месть была долгой, сладкой…
Но… Первый азарт прошел. Николай Егорыч наконец корчится от боли, распростертый предо мной, а я не испытываю никакого удовольствия. Никакого глубокого удовлетворения. Ни толики торжества. Только тошноту, усталость и, пожалуй, даже сострадание.
А Кирилл, кажется, вошел в раж. Он все спрашивал пленника:
– Где тайник? Где? Говори!.. Ты готов?! Кивни, если готов!
Директор быстро-быстро закивал утвердительно головою, что-то мыча.
Мой подельник выдернул из его рта кляп.
Николай Егорыч глубоко и судорожно стал хватать ртом воздух, а когда отдышался, наконец ответил:
– Я все храню на даче. Поезжайте туда. Я скажу, где что лежит.
Кир взъярился. Снова приставил ему ко лбу пистолет.
– Ты готов проститься с жизнью из-за своих поганых денег?!
– Клянусь вам: все – там!
Он отвечал Кириллу, а глазом косился на меня. Директор на лету проинтуичил расклад. И понимал: это я пришла по его душу. Это я здесь главная. И как я скажу, так и будет.
– Считай до трех, Кирилл, – мне хватило хладнокровия, – если не скажет – стреляй. – Мой голос не дрогнул: – Только отойди, чтоб он тебя кровищей не запачкал. Мозгами своими. Стреляй, чего ждешь!
И тут мой враг номер один дрогнул. И – сдался.
– Возьмите в секретере, – прохрипел он. – В моей спальне. Верхний ящик, он с секретом. Там золото. А денег у меня, клянусь, нет. Ни на даче, ни здесь, нигде. Все – в деле. Лишь на мелкие расходы, рублей двести.
Мы с Киром переглянулись. Признаюсь: у меня не было больше сил грозить Солнцеву, мучить его. Я готова была удовольствоваться малым. Но мне нужно было получить еще кое-что…
– Кирилл, посмотри, есть ли что там, где он сказал, – попросила я.
Мой спутник отдал мне пистолет и вышел. Я снова обратилась к директору (его штанина, кресло под ним и ковер быстро пропитывались кровью):
– Слушай сюда, подонок, – сказала я, – если ты не соврал и напарник обнаружит золотишко, мы уйдем. А дальше есть два варианта. Первый: мы тебя оставим здесь привязанным к креслу. И ты истечешь кровью. И в конце концов помрешь. Уж кому-кому, а мне тебя нисколько не жалко. Ты заслужил.
Николай Егорыч дернулся в своих путах. Он сильно побледнел. Не знаю, что сказывалось: потеря крови или страх. А я продолжила:
– Вариант номер два: мы уйдем, но предварительно тебя развяжем. Сможешь позвонить в «Скорую помощь». И даже в милицию. Но чтобы тебя развязать, я должна получить записи твоей «черной бухгалтерии».
– Не понимаю, о чем ты, – он отвел взгляд.
– Прекрасно понимаешь.
– Я – лицо, не материально ответственное.
– Сам хоть слышишь, какой бред несешь?
Тут из спальни появился Кирилл. Вид у него был торжествующий. В обеих руках он нес по пригоршне золотых изделий: с бриллиантами, изумрудами, топазами.
– Красиво живешь, торгаш! – весело молвил мой любовник. И спросил меня: – Он отдал тебе то, что ты хотела?
– Нет. Поэтому развязывать его мы не будем.
– И вторую ногу я ему прострелю. Для надежности.
Кир снова очень ловко засунул кляп в рот пленнику.
Тот замычал, а Кирилл поднес пистолет к левому колену моего обидчика.
– Не туда, – приказала я. – Выше, чтоб меньше по девочкам ходил. Если выживет.
Мой спутник передвинул оружие, нацелил дуло в пах Егорычу. С моей стороны то был блеф чистой воды. Никогда бы не приказала своему напарнику стрелять. Но Кирилл… В нем я не была уверена. Уже не была. Кажется, ему понравилось распоряжаться жизнями людей.
Директор снова дернулся в своих путах и застонал. Он на глазах терял остатки мужества. Сколько раз я видела подобное. Особенно когда была на «химии»: люди, в обычной жизни гордые, смелые, сильные, в экстремальных условиях быстро сдаются и превращаются в хлюпиков. И наоборот: замухрышки и аутсайдеры в тяжелой ситуации вдруг становятся повелителями, мощными духом. Егорыч относился, оказывается, к первой категории: против овец – молодец, а против молодца – и сам овца. Не скрою: мне было приятно видеть его унижение. И вот он мелко-мелко закивал, со всем соглашаясь. Повинуясь моему взгляду, Кир вытащил из его рта кляп.
– У меня нет ничего, – просипел Николай Егорович. – Никаких записей. Отпустите, прошу вас…
– Он что, смеется над нами? – досадливо воскликнула я. – Стреляй, Кир. Возьми подушку и стреляй. Никто не услышит.
Кирилл хотел снова заткнуть рот Солнцеву, но тот наконец капитулировал. Проговорил:
– Там же, в потайном ящике секретера. Там второе дно – можно сдвинуть, под ним тетрадь. В ней записи последнего квартала. Больше в квартире ничего нет. Клянусь.
– Проверь, Кир.
Тот вышел. Потом крикнул из соседней комнаты:
– Есть!
Вернулся, протянул мне тетрадку. Я бегло пролистала ее. Это и в самом деле была «черная» бухгалтерия. Подробные записи мелкими, булавочными буквами. В глазах у меня зарябило от нолей. Бросилась в глаза запись: «10.000 – Промысл.». Бегло подумалось: «Уж не всесильный ли Промыслов, председатель столичного горсовета, имеется в виду?»
– Пошли, Кирилл, – скомандовала я.
– Развязывать его будем?
– Развяжи. Только сначала телефон обрежь. Пусть от соседей в «Скорую» звонит.
* * *– «Им овладело беспокойство, охота к перемене мест…» – продекламировала я.
– Ты чего? – удивленно воззрился на меня сидящий рядом Кирилл.
Прошло два дня. Мы ехали в его «Москвиче» от барыги с Цветного бульвара.
Солнцев оказался столь богатым, что даже по очень скромным ценам скупщика краденого его камни и золотишко потянули на двенадцать тысяч рублей. У нашего покупателя и денег-то столько сразу не нашлось. Пришлось нам ждать целых два дня, и только сегодня мы обменяли драгоценности на наличные. При этом барыга – вот жулик! – сказал, что достал всего десять дубов. Пришлось недодать ему золотую брошь с бриллиантами и изумрудами. (Кир благородно подарил ее мне.)
Откровенно говоря, в дни, последовавшие после нападения на директора, я стала особенно дергаться. Ведь, в отличие от Ритки, Порядиной и майора, Николай Егорович видел мое лицо. И узнал меня. И вспомнил мое имя. А даже если вдруг запамятовал – в отделе кадров универмага наверняка осталась моя фотография. Поэтому очень может быть, что меня, Наталью Рыжову, двадцати четырех лет, сейчас разыскивает вся милиция Москвы и Московской области.
Правда, Кирилл уверял, что мой Егорыч в милицию не обратится. Слишком многое ему тогда придется там объяснять. Вслух я соглашалась со своим другом – однако внутренне все равно напрягалась.
Кроме того, у директора наверняка имеются обширные связи – в том числе, конечно, и в криминальном мире. И он запросто может пустить по нашему с Киром следу каких-нибудь воров в законе. И пусть мой спутник со смехом уверял меня, что мы не на Сицилии, а в СССР мафии нет, я все равно боялась.
…Итак, мы с Киром возвращались от барыги. От Цветного до Суворовского – по бульварам езды пять минут. Мой подельник пребывал в возбужденно-радостном состоянии – как всегда, когда в руки ему попадала крупная сумма наличных. А я уплыла в мир собственных мыслей, в котором страх за будущее смешивался с надеждой.
Выходит, в глубокой задумчивости я процитировала пушкинский стих вслух. Точь-в-точь как мой Ванечка, который по каждому поводу готов цитировать поэтов… Ах, Ваня-Ваня!.. Как же мне тебя не хватает! И как бы я хотела быть с тобой! Но теперь это невозможно.
Кира я ответом не удостоила, и он, хохотнув, стал развивать мою мысль насчет «перемены мест» – все-таки мы с этим выжигой и плутом в ходе наших совместных операций научились понимать друг друга с полуслова:
– Ничего, завтра сделаем ноги… Как я рад, как рад, что мы едем в Ленинград! Может, прям сегодня сорвемся? В ночь?
– Нет. У нас деревянные деньги – забыл? Надо их здесь на доллары обменять. Куда мы их в Питере денем?
– Ничего, завтра сделаем ноги… Как я рад, как рад, что мы едем в Ленинград! Может, прям сегодня сорвемся? В ночь?
– Нет. У нас деревянные деньги – забыл? Надо их здесь на доллары обменять. Куда мы их в Питере денем?
– Вечерком смотаюсь к своему другану, махну на «зелененькие». И сразу на вокзал, а?
– Нет, поедем завтра, дневным. «Юностью» или «Авророй».
– Ну, как скажешь.
– Знаешь, – предложила я под влиянием спонтанно пришедшей мне в голову идеи, – давай мою долю от последнего дела – пять тысяч получается, да? – ты оставишь в рублях.
– Почему? – воззрился на меня подельник.
– Не знаю, – почти откровенно ответила я, потому что и в самом деле не знала, зачем мне деревянные, когда мы собрались уходить на Запад. – Авось пригодятся.
– Ну, как скажешь.
Со скоростью восьмидесяти километров в час мы пронеслись по заснеженному Твербулю.
Твербулем называл это место Ванечка. Он рассказал мне, что раньше, до 1950 года, бронзовый Пушкин стоял в начале Тверского – ровно напротив того места, где находится сейчас. А еще он цитировал мне Маяковского: «На Тверском бульваре очень к вам привыкли. Ну-ка, дайте – подсажу на пьедестал». И Булгакова: «Стрелял в него этот белогвардеец, раздробил ногу и обеспечил бессмертие». А потом здесь же, в любимом Ванечкином месте Москвы, мы с ним в последний раз повстречались…
Что-то я слишком много в последнее время стала думать о Ванечке. Очень хотелось повидать его перед нашим бегством. Но я понимала: этого делать нельзя. Ваня – мое слабое место, мой единственный якорь.
Кириллов «Москвич» свернул с бульвара налево, на Герцена. Мой друг остановил машину метрах в пятидесяти от нашей подворотни. Из соображений конспирации мы обычно не загоняли ее во двор. И хоть были опасения, что тачку на улице или разденут-разуют, или вовсе угонят, мы предпочитали держать ее подальше от собственного подъезда. Кир на всякий случай снимал и уносил с собой «дворники». И болты, крепившие колеса, были у него с секретом. А специальная кнопка в бардачке отключала аккумулятор.
Когда мы вышли из машины, я спросила (хотя, по идее, такие вопросы должен задавать мужчина):
– А у нас дома есть какая-нибудь едушка? – Но – так уж вышло – Кирилл отвечал в нашей паре за все бытовые вопросы, включая домашнее хозяйство. Вот и теперь он охотно откликнулся:
– По-моему, в холодильнике полный голяк.
– Пошли тогда в магазин.
Короткий декабрьский пасмурный денек еще и не раскочегарился толком, а уже стал угасать. Самые короткие дни в году, самые длинные ночи…
Мы с Киром закупились в близлежащем гастрономе на противоположной стороне Герцена. Беспроигрышный скорострельный вариант: банка килек в томате, белый батон, полкило докторской, бутылка «андроповки», две бутыли кефира, два творожных сырка. Я планировала похозяйствовать: сварить на обед картошки, с кильками – милое дело. Вечером можно перебиться сырками с кефиром. А уж завтра, в дневном поезде на Ленинград, расслабиться – распить бутылочку, закусывая бутерами с колбасой, а потом выспаться. Вот таким было мое меню и мои планы на ближайшие сутки. Но – человек предполагает, а бог располагает.
Как же нам повезло, думаю я сейчас, что мы зашли в магазин! И что пришлось в очередях постоять – особенно в винном отделе. Иначе оказались бы в квартире на полчаса раньше. И не повстречали бы на улице того человека.
Он шел по противоположной стороне улицы от Никитских ворот. Без шапки, с портфельчиком из кожзаменителя. Не знаю, почему он издалека привлек мое внимание. Может, потому что прохожих на Герцена было мало, а этот дядька из любой толпы выделился бы своей мужской статью и лицом – красивой, породистой лепки. Он и вид имел одновременно уверенный в себе, целеустремленный и задумчивый – редкое сочетание, особенно на столичной улице, где носятся сейчас, перед Новым годом, в поисках провизии в основном гости столицы. Оттого и выглядит пипл боязливо и приниженно: как будто только что чего-то стащил или собирается стащить.
А этот выступал как хозяин. Такому сидеть бы где-нибудь в министерстве или даже в ЦК. Потому на улице Герцена, где, несмотря на близость к Кремлю, никаких присутственных мест, кроме ТАСС, не было, выглядел товарищ чужеродно. И вдруг мне подумалось, непонятно отчего: этого мужика следует опасаться.
Я не стала ничего объяснять Кириллу, лишь бросила ему:
– Постой.
– Что?
– Ну-ка, обними меня. И поцелуй.
Кирилл не заставил себя упрашивать. Он бережно поставил на тротуар – на снег и лед поверх асфальта – авоську с пропитанием и начал меня целовать. Его спина надежно прикрывала меня от мужика. Из-за плеча подельника я могла за ним наблюдать. И вдруг увидела, как дядя – заметил наш «Москвич». И на его лице вспыхнул азарт гончей, заслышавшей добычу (а может, я это придумала?). Но факт остается фактом: мужчина замедлил шаги. Всмотрелся в номера нашей машины. Потом вгляделся: что в салоне? Затем обошел «Москвич» кругом. Снял перчатку и положил ладонь на капот. Сначала я не поняла смысла этого жеста, но через секунду догадалась: он проверял, успел ли остыть мотор, давно ли мы приехали.
Я шепнула:
– Кир, прекрати… Слушай сюда: там какой-то мужик у твоей машины крутится.
– Я ща его…
– Тихо, тихо!.. Мне кажется, он из милиции. Тихонечко повернись и погляди на него.
Но когда мой преданный друг посмотрел, мужчина уже повернулся к нам спиной. Он сделал несколько шагов и исчез в той подворотне, что вела к нашему дому.
– По-моему, он по наши с тобой души, Кир.
– Не болтай ерунды. У тебя паранойя. Ни один мусор не полезет ни к нам, ни к другим преступникам, – последнее слово он саркастически выделил, – в одиночку. За нами если приедут, то на восьми мотоциклетках с собаками.
– Однако давай пока домой не пойдем.
– Будь по-твоему, хотя ужас как жрать хочется.
– Может, сядем в кар и уедем? – панически предложила я. – Прямо сейчас?
– Ага, и докажем мусору (если это, конечно, он, в чем я сильно сомневаюсь), что с нашим «Москвичом» и вправду нечисто.
– Да, мы много где машинку засветили… И в Травяном, и с Риткой, и с девчонкой Верного… Давай дождемся, пока он выйдет.
– Ага, особенно, если он проходными дворами на Калининский ушел…
Однако спустя минут десять мужчина все-таки вышел из нашей подворотни и в задумчивости, еще более, как мне показалось, глубокой, потопал по направлению к проспекту Маркса[12] и Кремлю. На нас с Киром он, слава богу, головы не поднял.
– Слушай, – зябко передернул плечами мой компаньон, – меня что-то не климатит прямо сейчас домой возвращаться. По-моему, ты меня своей паранойей заразила. Но я все думаю: а вдруг там и правда засада?
– Сейчас вылечим твою паранойю.
Мимо как раз проходил допризывник – с ранцем, в пальтишке, отчаянно не расстегнутом, с красным галстуком и в синей форме.
– Пионер, – ласково остановила я его, – ты хочешь треху заработать?
Мальчик остановился и, набычась, недоверчиво спросил:
– Это как?
– Ничего сложного или противозаконного. Легко и быстро.
– Чего делать-то надо?
– Сходить домой к одному дяде и передать ему два слова.
– И за это – три рубля? Вы заплатите?
И правда, сумма была неправдоподобно большой за столь немудрящую услугу – особенного для шести-семиклассника, коим мальчик являлся.
– А что, много? Могу меньше дать.
– Э, нет, тетенька, первое слово дороже второго.
– Какая я тебе тетенька!.. Девушкой меня называй! Короче, идешь вон в тот двор, подъезд первый, третий этаж, квартира номер семь. Позвонишь в дверь и спросишь Ивана. – «Почему у меня, спрашивается, вылетел именно Иван?» – Когда он выйдет, скажешь ему всего два слова: «Катя приехала». Вот и все. А потом возвращаешься, и я с тобой расплачиваюсь.
– А если Ивана не будет на месте? – хитро прищурился пионер (делец растет, не иначе новый Кирилл). – Или мне вообще не откроют?
– Договор остается в силе. Получишь все те же три рубля.
Я достала из кошелька зеленую бумажку и помахала ею перед носом школьника.
Юнец убежал.
– Правда засады ждешь? – ухмыльнулся Кир.
– Береженого бог бережет.
Спустя семь минут появился школьник. Понуро известил:
– Там не открывают.
– Да ты и не звонил!
– Звонил! И кулаками стучал! И ногой!
– Точно?
– Честно!
Похоже, бедный парень отчаянно боялся, что в случае отрицательного результата я, против уговора, с ним не расплачусь. Но «тетя» его не подвела. Я была честной. (Честная воровка, мошенница и разбойница – ничего себе звучит!). Я дала мальцу трешку – и он вприпрыжку убежал вдоль да по Герцена.
– Твоя душенька довольна? – насмешливо спросил Кирилл. – Засады нет? Можем возвращаться?
Я не приняла его шутливый тон.
– Пошли, – бросила озабоченно. – Но, по-моему, нам отсюда пора сваливать.