— Он просто не привык.
— К чему?
— К тому, что слова могут вскрывать тебя самого, как скальпель хирурга грудину.
Данька непонимающе посмотрел на Рата. Тот рассмеялся.
— Не волнуйся, поймешь… потом.
* * *Автобус опоздал на два часа, поэтому, когда они, наконец, добрались до квартиры, все уже были там. Гаджет, промолчавший всю дорогу, так же молча снял куртку, ботинки и направился прямиком на кухню, где хозяйничали Катя и Немоляева. А Данька с Ратом прошли в комнату. Барабанщица встретила их напряженным взглядом, но Данька молча кивнул ей, и она расслабилась.
Хотя упустить возможность подковырнуть его она не смогла.
— Надеюсь, Джавецкий, ты делал это один?
— Да.
Она удовлетворенно кивнула и, вскочив на ноги, скользнула на кухню. Через минуту она появилась в комнате с тарелкой жареной картошки в одной руке и полной миской отбивных в другой. За ней следовала Немоляева, в руках у которой были тарелка с картошкой и миска салата «оливье». Барабанщица водрузила тарелку перед Данькой.
— Давай, Джавецкий, лопай. Проголодался, небось…
Данька смущенно покосился на сидящего за столом Кота (поскольку Рата смущаться было нечего — ему досталась тарелка, принесенная Немоляевой) и робко спросил:
— А вы?
— А мы уже, — усмехнулась Барабанщица, — и смотри, чтобы все слопал. Даром, что ли, я полчаса мясо отбивала?
Данька слегка покраснел. До сих пор Маша никому не оказывала такой чести. Даже когда они собирались на посиделки у того же Гаджета, максимум, что она себе позволяла, это вытащить из рюкзачка какие-нибудь полуфабрикаты и скомандовать:
— Бабы — жарить, мужики — резать!
Немоляева всегда ворчала по этому поводу…
В том, что Маша собственными руками приготовила для него еду, Даньке почудилось нечто… сакральное. Как будто этим она установила между ними двумя какую-то незримую, но прочную связь. И еще ему казалось, что об этом догадываются все, кто сидит сейчас за столом. Эта мысль так взволновала и смутила его, что он вдруг отчаянно покраснел.
— Я сейчас, — не выдержав, он вскочил на ноги, — только руки помою.
В ванной Данька сразу сунул голову под струю воды и стоял так почти минуту. Из окошка под потолком слышались голоса Гаджета и Кати.
— …так и сказал. Бог, говорит, есть.
— Ты что, серьезно?
— Ну да… а еще говорит…
Данька мотнул головой, стряхивая капли с волос, и нырнул лицом в полотенце. Да уж, напридумывал он себе… Сакральная связь… А Немоляева, значит, с Ратом, что ли? А Кот как же?
Когда он вернулся в комнату, там уже собралась вся компания. Перед Ратом стояла еще почти полная тарелка, а он неторопливо прихлебывал чай. Он вообще отчего-то ел очень мало. Зато чаю пил много. Гаджет сидел в углу и тоже что-то жевал, а вот Катя сидела прямо напротив Рата и сверлила его строгим взглядом.
— Значит, ты считаешь, что Бог есть?
Рат оторвался от чашки и окинул ее внимательным взглядом. И все невольно также посмотрели на нее. Катя была… прекрасна. Вздернутый подбородок, сверкающие глаза, чуть подрагивающие ноздри изящного носика… Похоже, ее просто распирало от желания броситься в бой. Ну еще бы! Она же была такой умной, образованной, энергичной и она точно знала, что Бога нет. И способна была это доказать. К тому же она жаждала реванша за прошлый раз, когда Рат так подло обманул ее с ее вегетарианством. И она хотела поставить этого непонятного парня на место. Она вообще считала, что мужикам надо указывать на их место, а то они слишком много о себе возомнили. Мужикам, мясоедам, коммунистам, антисемитам, фашистам… и вообще всем, кто не дает людям оказаться в светлом и прекрасном завтра. Где будут царствовать разум и свобода. Для всех…
— Да, — просто ответил Рат.
— А почему?
На лицах всех присутствующих замелькали улыбки. Уж слишком эта ситуация — зеркально — напоминала встречу с сектантами у метро. Всякими там баптистами, пятидесятниками, адвентистами и иными прочими. Те тоже любили подкатить к людям с вопросом: «Верите ли вы в Бога?» и на ответ: «Нет», так же вопрошали: «А почему?». После чего начинали грузить всякой мутью, на которую человек в здравом уме и твердой памяти реагировал однозначно. Впрочем, это только если он был в здравом уме и твердой памяти, а нынешняя жизнь частенько подкидывала ситуации, способные выбить из колеи любого…
— Я просто знаю, — Рат улыбнулся.
— Слушай, но элементарная логика доказывает, что это чушь. И что верить в Бога — это мракобесие, средневековье…
Рат сделал удивленные глаза.
— Правда? Ну так докажи.
Барабанщица закатила глаза и вскинула руки, всем своим видом показывая, как же ее достала ее собственная сестренка со своей безапелляционностью и неуемным желанием облагодетельствовать всех и каждого знанием того, что есть истина и как надо жить, но та не обратила на нее ни малейшего внимания. Она воодушевленно бросилась в атаку.
— Смотри, если Бог есть, то, значит, все, что существует, создано им?
Рат усмехнулся.
— Ну, допустим.
— Значит, ты согласен, что Бог создал все? — с торжествующим видом переспросила Катя.
— Да.
— А если Бог создал все, значит, Бог создал зло, раз оно существует. И в соответствии с принципом, что наши дела определяют нас самих, получается: Бог есть зло. А поскольку все религии мира утверждают, что Бог есть добро, значит, либо это обман либо его просто нет, — и она с торжествующим видом обвела взглядом всех присутствующих.
В ожидании ответа все глаза устремились на Рата. Но он не спешил. Рат поставил чашку на столик и некоторое время сидел молча.
— Знаешь, я мог бы ответить тебе сотней различных способов, но большинство ответов ты не поймешь.
— Почему это?
— Потому что у нас с тобой разный язык.
Катя недоуменно уставилась на него.
— Разный?..
— Ну да, — Рат улыбнулся, — язык ведь определяет очень многое. В том числе и то, как мы мыслим и что можем понять. Вот, например, в языке североамериканских индейцев майду существует всего три слова для обозначения цветов — лак — красный, тит — сине-зеленый и тулак — этакий желто-оранжево-коричневый. Как ты считаешь, КАКОЙ они видят радугу?
Катя наморщила лобик.
— Ну, мы-то говорим на русском, а не на этом…
— Русский язык очень велик, — терпеливо продолжил Рат, — и различие между нами в том, что я владею им всем, а ты всего лишь маленькой частью. Ну, например, ты знаешь, кто такой амбидекстер?
Катя молчала.
— А, скажем, лиганды?
Катя нервно пожала плечами.
— А при чем здесь Бог?
— Значит, ты считаешь, что способна обсуждать Бога, не имея представления, чем различаются божественная сущность, божественная природа и божественная ипостась?
Катя насупилась, но ничего не ответила. Рат покачал головой.
— Вот видишь, ты просто не можешь состыковать мой язык со своим. Ты… видишь радугу из трех цветов, а на самом деле их даже не семь, а все пятьдесят. Или сто. Для тех, кто сможет их увидеть. И даже если я очень захочу, то все равно не смогу объяснить тебе, насколько она прекрасна на самом деле.
Но Катю было так просто не взять.
— Это все отговорки, — отрезала она, — ты просто не можешь ответить на мой вопрос, вот и увиливаешь, понятно?
Рат улыбнулся.
— Ну хорошо, я попытаюсь ответить тебе на твоем языке. — Он сделал паузу и внезапно задал странный вопрос: — Скажи мне — холод существует?
Катя недоуменно вытаращилась на него, а затем рассмеялась.
— Ну ты и скажешь…
Но Рат покачал головой.
— А ведь на самом деле, Катя, холода не существует. В соответствии с законами физики то, что мы считаем холодом, в действительности является отсутствием тепла. Человека или, скажем, какую-то вещь, можно изучить на предмет того, имеет ли он или передает энергию. Абсолютный ноль — 273 градуса по Цельсию — это полное отсутствие тепла. Вся материя становится инертной и не способной реагировать при этой температуре. Холода не существует. Это слово означает лишь то, что мы чувствуем при отсутствии тепла, — Рат замолчал и обвел всех присутствующих внимательным взглядом. Все молчали, переваривая сказанное. Рат снова повернулся к Кате: — Как ты думаешь, а темнота существует?
Катя растерянно покосилась на Гаджета, потом перевела взгляд на Машу и только затем на Рата.
— Ну… да.
— Это опять неверно. Темноты также не существует. Темнота на самом деле есть отсутствие света. Мы можем изучить свет, но не темноту. Мы можем использовать призму Ньютона, чтобы разложить белый свет на множество цветов и изучить различные длины волн каждого цвета. Но мы не в состоянии измерить темноту. Простой луч света может ворваться в мир темноты и осветить его. Как мы можем узнать, насколько темным является какое-либо пространство? Только измерив, какое количество света имеется в нем. Не так ли? Темнота — это понятие, которое человек использует, чтобы описать что происходит при отсутствии света.
Он опять сделал паузу.
— И теперь последний вопрос, Катя, — зло существует?
Катя поджала губы, вскинула подбородок и с вызовом ответила:
— Да! Оно существует везде и каждый день. Жестокость людей по отношению друг к другу, издевательство над невинными животными, преступления, войны и насилие по всему миру. И каждый человек обязан всеми силами бороться против любого…
Но Рат не дал ей закончить.
— Зла не существует, Катя… или, по крайней мере, его не существует для него самого. Зло — это просто отсутствие Бога. Оно похоже на темноту и холод. Зло — это слово, созданное человеком, чтобы описать отсутствие Бога. Бог не создавал зла. Зло — это не вера или любовь, которые существуют, как свет и тепло. Зло — это результат отсутствия в сердце человека веры и Бога. Это вроде холода, который наступает, когда нет тепла, или вроде темноты, в которую мы погружаемся, когда нет света, — Рат замолчал. В комнате повисла оглушительная тишина. Никто не шевелился. Даже Гаджет прекратил жевать. Через минуту Рат опустил глаза в чашку и, усмехнувшись, буркнул:
— Пойду добавлю еще кипяточку.
После чего поднялся и ушел на кухню. Гаджет шумно выдохнул:
— Да уж, сказанул… Слушайте, а может, он, это, монах? Ну были же раньше всякие такие ордена. Тамплиеров там или храмовников. Может, он из этих. Они ж тоже умели мечом неплохо орудовать, и по поводу Бога у них язык был подвешен нехило. Я вот думаю…
— Слушай, Гаджет, заткнись, — едва ли не со стоном бросила Барабанщица.
— А че? — не понял тот.
— Думать мешаешь. Очень, знаешь ли, полезное занятие. Хотя некоторые, — она смерила Гаджета свирепым взглядом, — об этом даже не подозревают.
10
— Значит, говоришь, один он был?
Трофим Алексеевич Чумак, в определенных кругах человечества начала XXI века более известный под кличкой Пацюк, откинулся на спинку кресла и задумчиво потер рукой гладко выбритый подбородок.
— А с остальными вы к тому моменту уже разобрались?
— Ну да.
Стоящие перед ним трое мордоворотов неуверенно переглянулись. Смотрелась эта тройка весьма живописно. Один из них пребывал в полусогнутом положении и с трудом держался на ногах — судя по всему, дело было не только в том, что его штаны в области паха распирал бандаж. Лицо второго украшал замысловатый синяк. На первый взгляд синяк можно было принять за некую крутую татуировку здоровенного, на полморды, следа раскрытой ладони. Ну а третий… третий, прямо скажем, был настоящей звездой шоу. Всю его физиономию занимал огромный, похожий на спелый темно-фиолетовый баклажан, нос, местами заклеенный узкими полосками пластыря и оттого еще больше притягивавший к себе взоры окружающих.
— И откуда он появился — никто из вас не заметил? — спросил Пацюк.
Все трое вновь неуверенно переглянулись.
— Не-а… может, из-за джипа? — растерянно протянул один.
— Да-а-а, — протянул Пацюк, — вот, значит, как оно… упустили, стало быть, клиента, да еще какой-то урод вам троим по шеям накостылял. Один, блин! А вы даже не заметили, откуда он появился. Хор-роши, нечего сказать… — Трофим Алексеевич замолчал, глядя на них тяжелым взглядом. Но мысли его сейчас были далеки от неудачливых подчиненных.
Когда Петлюра, правая рука Пацюка, сообщил, что поставщик просит оказать услугу и предлагает за это хорошие бабки, Пацюк задумался. Нет, бабки, конечно, дело хорошее, да и услуга, прямо скажем, не так уж и напряжет. Все равно ребята застоялись. Уж больно все гладко как-то идет. Не то что в овеянных славой девяностых. А это плохо. Когда все гладко — народ расслабляется, начинает жирком обрастать, нюх теряет. А тут и бери их голыми руками. Так что за шанс поднапрячь братву надо было только спасибо сказать.
И опять же не за просто так. Хотя для Пацюка не столько деньги были важны, сколько сама возможность помочь нужному человеку. Деньги это что — оценка. Ну, навроде как в школе. Коль сделал все правильно, по уму, кому надо — помог, кого надо — припугнул, кого надо — сделал должником, а кого и другом, вот тебе жизнь оценку и ставит. Пятерку, скажем. Как учительница в школе. Только баблом. А ежели где ошибся, куда-то не туда влез, не тем людям дорогу перешел или, там, с нужными людьми пожадничал, то может и троечку закатать. То есть не только не наваришь, что думал, но и свое бабло потеряешь. И еще слава богу, коли так. Вполне государственная оценка.
Пацюк в таких случаях не обижался. Он сам школу с трудом закончил на тройки. И только потом, на первой ходке, до него дошло, что если во всех школах так учиться, не напрягаясь, а самым важным в жизни считать возможность «оторваться по полной» и «ни в чем себе не отказывать», то вполне можешь на всю жизнь так троечником и остаться. И тогда жизнь у тебя будет ну в точности по кино «Джентльмены удачи»: украл-выпил — в тюрьму, украл-выпил — в тюрьму. Ну, а на старости лет, когда сил не останется — доживать век младшим помощником старшего дворника. И сидючи в драном ватнике, с беломориной в беззубом рту, гнать волну сидящим вокруг таким же, как и он, троечникам по жизни, насчет того, каким лихим он был в молодости, да сколько бабла через его руки прошло, да сколько «ходок» он сделал…
А ведь вокруг разворачивались такие возможности, что только держись. Причем, как Пацюк заметил, лучше всего в них устраиваются как раз те, кого он всю жизнь считал уродами и сплошными недоразумениями — всякие отличники-ботаны. Нет, по первости в люди всегда выходят лихие ребята, коим сам черт не брат. Вот только надолго ли. Кто из тех, с которыми Пацюк начинал, ныне по земле ходит? Лис да он, Пацюк. А остальные кореша — все уже под гранитной плитой на кладбище.
Нет, погуляли они красиво. Пока он, Пацюк, с цифирками разбирался, дебет-кредит осваивал, учился баланс сводить, короче, восполнял и преумножал то, на что в школе плевал с высокой колокольни, предпочитая доводить училок до белого каления, мужики по Канарам катались, блядей в шампанском купали и над ним, Пацюком, посмеивались. Один Лис не смеялся…
И что? Булыжник вон троих бухгалтеров в бетон закатал, а четвертый его все одно кинул. Да и сбежал с его деньгами. Булыжник орал: «Найду — кишки на кулак намотаю». Да так и не успел найти. Стольким людям должен оказался, а денежки-то фьють, исчезли вместе с бухгалтером. Так и сгинул Булыжник не за грош. Кремень пулю поймал. Шалва тоже. Лысого в машине взорвали. Левона так и не нашли… Короче, всем им жизнь оценки выставила. Окончательные. Двойки, стало быть. А на том месте, где палатки стояли, которые Булыжник крышевал, теперь двухэтажный супермаркет высится. Хозяином у которого как раз вот такой ботан-отличник. И не один у него супермаркет, а целая сеть. И квартира в Лондоне. А не два квадратных метра на Ваганьковском. Так что, блин, правильно гласит народная мудрость — ученье свет… этот.
Ну так вот, когда Петлюра сообщил ему о том, что поставщик просит оказать услугу, Пацюк крепко задумался. С одной стороны, услуга — это хорошо. А с другой — не нравился ему этот партнер. Непонятно даже чем. Товар — первый сорт. Поставки всегда аккуратные. И появился очень вовремя. Таджики совсем было рынок под себя загребли и стали цены задирать, а тут вдруг — раз и появился он, а вместе с ним и возможность послать таджиков домой. То есть на хрен…
Но… не то что-то было с этим клиентом. Неправильно. Не по-людски. Какое-то время назад он даже попытался своих людей по следу пустить. Хоть его от этого и потом прошибло. И правильно прошибло, между прочим. Потому как его людей тут же вычислили, положили носом в пол и велели передать, чтобы он, Пацюк, больше так не делал. Он и повинился и даже мзду принес. Но то, что его люди заметили, прежде чем их носом в пол положили, ему не понравилось. Очень даже не понравилось…
Пацюк вздохнул и махнул рукой.
— Ладно, идите отдыхайте. То есть это, блин, — Пацюк хмыкнул, — лечитесь. Я стало быть, сам с этим разберусь.
Когда за троими неудачниками закрылась дверь, подал голос Петлюра.
— Мятного — не он.
— Чего?
— Мятному яйца не тот мужик отбил.
— А кто?
— Баба. Он ее сначала метелил, а как тяжелый махач пошел — выпустил и дернулся было на того мужика. Да только он Сливу и Кабана к тому моменту уже положил, вот Мятный и притормозил. Ну а она сзади подобралась и носком ему… мне Тухлый доложил. Он все через стекло видел.
Пацюк задумчиво покачал головой.
— А че Тухлый за стеклом-то задержался?
— Да он говорит, что тот мужик так на него взглянул, что у него все кишки опустились.
Пацюк понимающе кивнул. Да, от Тухлого много ждать не приходилось, он был не боец — так, шавка на подхвате.
— Еще чего заметил?
— Зассал, сука, — мрачно констатировал Петлюра, — так из дверей и не вышел, пока наши не подъехали.
Пацюк протянул руку и взял с тарелки кусочек сыра. Рядом на столе стояла ваза с фруктами, два фужера и бутылка французского вина. Пацюк с большим удовольствием сейчас жахнул бы водки с салом, но… прошли времена, когда среди серьезных людей круто было изображать из себя паханов. Теперь это не катит, вчерашний день. Теперь круто носить не слепящий глаза золотым блеском «Ролекс», а скромненько посверкивающий корпусом из белого золота, на первый взгляд больше похожим на стальной, «Петек Филипп». А роскошь демонстрировать не массивной «голдовой» цепью с полкило весом на груди, а внешне скромненькими такими ботиночками ручной работы и дорогим костюмчиком с непременной парой косых стежков, демонстрирующих понимающим, что это — штучная вещь. Или вот пить французское вино и закусывать его французским же сыром. Теперь круто быть этим самым понимающим…