Надя остановилась в гостинице и утром опять поехала к своему бывшему дому. Она стояла поодаль и смотрела, как Регина Владимировна играет с внучкой на детской площадке. Услышала, что дочку зовут Леночка. И долго проговаривала про себя — «Леночка, Леночка». Сережу Надя так и не увидела — видимо, он опять был в отъезде.
Надя вернулась домой, не зная, что ей делать в Москве.
Регина Владимировна после неожиданного приезда невестки развела бурную деятельность. Очень вовремя вернулся из экспедиции сын, погруженный в ту, экспедиционную, жизнь.
— Тебе надо с Надей развестись, — объявила ему Регина Владимировна.
— Как развестись? — не понял Сергей.
— Так же, как женился. Подавай на развод и на лишение материнских прав.
— Нет, — отрезал Сергей и, как тогда, перед поступлением, выскочил из дома, испугавшись, что может сказать в ответ мать. Сам не понимая как, он оказался на футбольном поле, где пинали мяч мальчишки и несколько взрослых мужиков.
— Серега? Серега! — крикнул ему один из них.
— Славка? Привет.
Друг детства, с которым Сережа не виделся несколько лет, подбежал к нему и сел на скамейку.
— Ты как здесь? Вернулся? Где пропадал? — спросил радостный Славка. Сережа посмотрел на друга, который был явно доволен жизнью. У него было все хорошо.
Кстати, в институт Славка не поступил, провалился и не стал геофизиком.
— Вернулся, — подтвердил Сережа.
— А чего мрачный? — спросил весело Славка. — Пойдем ко мне, посидим, выпьем.
Уже дома у Славки, когда они выпили и закусили малосольной капустой, Сережа рассказал про Надю, Леночку и Наташу, которая ждет его там, в экспедиции.
— Ну и чё ты думаешь? — поинтересовался Славка.
— Не знаю, что делать. Мать хочет, чтобы я развелся.
— А ты чего хочешь?
— Не знаю. Я ведь так с Надей и не поговорил. Не знаю, что там случилось. Мать сказала, что Надя ребенка бросила и уехала.
— Слушай, но ведь получается, что все правда.
— Получается, что правда.
— А эта твоя, командировочная?
— Она хорошая. Мне с ней хорошо.
— Тогда разводись, чё тут думать. Всякое в жизни бывает. Ну, не сложилось. Ты ж нормальный мужик, тебе баба нужна рядом.
— А ты так и не женился? — спросил Сережа, чтобы сменить тему.
— Нет, — захохотал Славка, — и не страдаю. Женщины есть, приходят, готовят и уходят! Так что мне нормально.
Домой Сережа вернулся совершенно пьяный. Еле добрел. Регина Владимировна ничего не сказала. В эту ночь она спала спокойно. Знала, что ей делать дальше.
— Сереженька, расскажи мне про ту девушку, — с утра завела она разговор, поставив перед сыном тарелку с яичницей. Рядом в детском стульчике стучала ложкой Леночка.
— Про какую девушку?
— Ну, ту, которая у тебя в экспедиции.
— А ты откуда знаешь?
— Я же твоя мать, я же чувствую. Она какая? Хорошая? Не разведенная? Детей нет?
— Нет, мам, давай не будем об этом.
— Ладно, ладно, просто ты мог бы ее в Москву пригласить. Познакомить нас.
Сережа икнул. Такого он от матери не ожидал. Никак не мог предположить, что мать согласится знакомиться с еще одной «экспедиционной женой».
— Зачем?
— Затем, что я хочу, чтобы тебе было хорошо, — ласково сказала Регина Владимировна и подлила сыну чай. — Да и мне с Леночкой помощь нужна, и по дому тоже. Ты ей позвони, пусть приезжает.
Наташа приехала. Регина Владимировна посмотрела на нее и поняла, что все рассчитала правильно. Девушка была работящая, простая, рукастая. Регину Владимировну побаивалась. Замуж за Сережу хотела любыми путями. И главное, Леночка к ней пошла — и на ручки, и на коленках посидеть. Наташа была из многодетной семьи и с малышкой управлялась умело. Стирала вещи в тазу, варила кашу — видно, с детства была приучена к тяжелой работе. Регину Владимировну слушалась беспрекословно.
Сережа смотрел на эту семейную идиллию и не верил своим глазам. Так что, когда мать снова завела речь о разводе и о лишении Нади родительских прав, Сережа кивнул. На него смотрели три женщины — мать, почти жена и маленькая дочка. Против такой силы Сережа пойти не мог и отправился подавать заявление.
Все это время Надя в Тобольске то лежала в больнице «с нервами», как говорила ее мама, то была на бюллетене дома, то часами сидела в креслице в музее, уперев взгляд в стену. Из этого полуживого состояния ее вывела повестка в суд. Надя держала в руках бумажку и не могла понять, чего от нее хотят. Понятно было одно — надо опять ехать в Москву, в суд.
Надя собиралась в дорогу тщательно — надеялась перед судом увидеться с Сережей, поговорить с ним и все объяснить. Надеялась увидеть дочку. Надеялась на то, что этот кошмар наконец-то закончится.
Но она никак не могла предположить того, что ей придется пережить. С Сережей ей поговорить так и не удалось. Она даже не смогла к нему приблизиться. Он стоял, заслоненный грудью Регины Владимировны и еще одной неизвестной Наде женщины, которая держала на руках маленькую девочку. Надя смотрела на девочку, которая капризничала, и не могла понять — ее это дочка или нет? Девочка выросла и была очень похожа на Сережу. Надя уже ничего не понимала. Не понимала, за что ее хотят лишить родительских прав, почему Сережа с ней хочет развестись, почему он даже на нее ни разу не посмотрел.
Надя пыталась объяснить судье про звонок Регины Владимировны, про то, что ее сразу перевели в другую больницу, что дочку пришлось оставить, потому что она была недоношенная. Она говорила, что Регина Владимировна выгнала ее из дома и некуда было деваться. Рассказала и про то, что продала кольцо, что вернулась домой, что в поезде заболела и долго лежала в больнице. Но Надя рассказывала так сумбурно, все время плакала, что сама себе не верила. Она как будто оправдывалась за то, что сделала.
Регина Владимировна держалась спокойно, Сергей говорил только по делу. Они предоставили справку из психиатрической лечебницы, в которой Надя лежала в Москве, и запрошенную в Тобольске справку из психиатрического отделения местной больницы, где она лежала с нервным срывом. Судья посмотрела на Надю, которая могла только плакать, на Леночку, которая жалась к бабушке и к Наташе, на сумрачного Сережу, и было видно, что никак не может принять решение, хотя все очевидно, все просто. Но что-то останавливало.
— Мама! — заплакала уставшая Леночка и пошла на руки к Наташе.
Этого Надя вынести уже не смогла. Она опустила голову на колени, заткнула уши и начала раскачиваться. Потом упала на пол и забилась в истерике. Пришлось вызывать «Скорую» — Надя никак не могла успокоиться.
Пока секретарь суда металась с водой и каплями, Регина Владимировна стояла и спокойно смотрела, как бывшая невестка корчится в судорогах. Наташа в первом порыве кинулась помогать, но остановилась. Леночка заплакала. Сережа сидел, закрыв лицо руками.
Надю лишили родительских прав на основании справок из психлечебниц. Судья решила, что с такой нервной системой мать не сможет воспитывать дочь.
А Надя уже в больнице думала только об одном — почему она не узнала собственную дочь? Почему ей на секунду показалось, что это не ее девочка? И почему она, как мать, не защищалась, не рвалась, не вырвала эту девочку из рук посторонней женщины. Почему не кинулась к Сереже? Почему не сделала все возможное и невозможное, чтобы доказать, что она, и только она, — мама? Ведь можно было что-то сделать. Можно было!
У Сережи началась бессонница. Он чувствовал себя виноватым. Ведь он мог поговорить с Надей, ему ничего не мешало к ней подойти. И он этого не сделал. Зачем он поддался на уговоры матери? Зачем так поступил с Надей? От бессонницы и мук совести его спасла очередная экспедиция. Он уехал, чтобы забыться, заработаться и хоть как-то успокоить совесть.
Наверное, Надя должна была умереть, совершить еще одну попытку суицида. И тогда бы эта история закончилась. Но Надя не умерла. Она вернулась в Тобольск и даже вышла замуж. И муж у нее оказался замечательным, заботливым и любящим. Надя даже родила сына, который был похож на нее как две капли воды. И все у нее было хорошо. Мальчика она любила безумно, мужу была благодарна. Родители живы. Чего еще желать?
Каждый год в день рождения дочери Надя ездила в Москву. Подходила к бывшему дому, стояла на детской площадке или шла в парк, где гуляли все дети из окрестных домов. Она смотрела, как растет ее Леночка, которую выводила на прогулку Регина Владимировна. Бывшая свекровь с годами совсем сдала. Стала тучной, неповоротливой, ходила тяжело, было видно, что каждый шаг ей дается с трудом. Леночка была тонкой, как былиночка, почти прозрачной, худенькой, невесомой и очень подвижной. Регина Владимировна с трудом поспевала за внучкой. Сережу Надя больше ни разу не видела, как и Наташу. Даже не знала, живет с этой женщиной Сережа или нет. К Регине Владимировне Надя больше не подходила. Стояла, смотрела, как Леночка роется в песочнице, как крутит педали маленького велосипеда. Надя мысленно разговаривала с Леночкой, рассказывала ей, что она — ее мама, что приехала поздравить с днем рождения, что когда-нибудь она ее обязательно заберет.
Эта мысль поселилась в голове у Нади не сразу. Но чем больше она об этом думала, тем больше верила, что это возможно. В Тобольске она даже тайно консультировалась с юристом, который сказал, что она может вернуть себе родительские права — нужно только собрать справки, характеристики, тщательно подготовиться и ехать биться за дочь. Юрист согласился Наде помочь.
Она собирала документы — что не числится на учете в диспансерах, что имеет жилплощадь и работу, что ведет трезвый образ жизни и прочая, и прочая. Было все готово. Приближался день рождения Леночки. Надя загадала, что съездит в Москву, но попытается встретиться с Сережей и наконец поговорит с ним. Она чувствовала, что Сережа не будет против, не станет возражать. Не чужие же люди, он ведь ее любил, а она так ему ничего и не объяснила.
Надя собралась в Москву. Как всегда, прямо с поезда поехала к дому. Регина Владимировна с Леночкой уже гуляли — качались на качелях. Потом бабушка решила повести Леночку в парк. Леночка хотела еще покачаться, но Регина Владимировна настояла.
Они шли по дорожке, а Надя шла чуть сзади. Смотрела, как Леночка бойко крутит педали велосипедика, и радовалась. Ей казалось, что все будет хорошо, что все получится. Такое было предчувствие — то ли от солнца, внезапного и яркого, такого, которое вдруг пробивается поздней осенью, то ли от того, что адвокат заверил Надю, что они обязательно своего добьются и Надя получит возможность если не забрать дочь насовсем, то хотя бы регулярно ее видеть. И Регина Владимировна не сможет им препятствовать.
Регина Владимировна шла тяжело, вперевалку. На фоне тонюсенькой Леночки бабушка выглядела монументом, огромной скалой, и Надя не знала, как пробиться к дочери сквозь эту огромную женщину, которая почему-то ее невзлюбила с первого дня и, не задумываясь, лишила и мужа, и дочери. Лишила жизни. И за что она так поступила с ней, Надя не знала, хотя тысячу раз спрашивала у себя — за что ей досталась такая судьба? Леночка была уже в теплой куртке, и Надя машинально отметила, что она ей мала, рукава уже едва достают до запястья.
В маленьком, мелком, буквально по колено, прудике плавали утки. Регина Владимировна полезла в сумку и достала половину батона — чтобы Леночка могла покормить уточек. Утки устроили себе гнезда на другом берегу. Через пруд был опрокинут горбатый шаткий мостик. Надя его хорошо помнила — еще беременной переходила по нему, боясь провалиться сквозь рассохшиеся бревнышки. Мостик за эти годы так и не отремонтировали, он стонал от каждого шага.
Леночка слезла с велосипеда и послушно дала бабушке ручку. Другой рукой она крепко сжимала пакетик с хлебом. Регина Владимировна держала Леночку и толкала велосипед. Надя остановилась на берегу и решила, что дождется их и на обратном пути обязательно подойдет к Регине Владимировне. Вместе дойдут до дома, а там видно будет. Наде хватит времени все рассказать бывшей свекрови. И уж из парка Регина Владимировна ее не выгонит, как из квартиры. Не скажет — убирайся. Не хлопнет дверью.
Надя задумалась и не сразу поняла, что случилось. А когда поняла, приросла к земле. Она так и не сдвинулась с места. Стояла столбом и, как рыба, открывала рот. Она не могла закричать — мычала и подвывала от бессилия, как будто кто-то перекрыл ей клапан в горле и перерезал голосовые связки.
Навстречу Регине Владимировне и Леночке по мосту шел мужик — пьяный забулдыга, каких в парке можно было встретить часто. Мужик шел, раскачиваясь, и на середине не удержался на ногах. Взмахнув руками, он упал на Регину Владимировну, и они рухнули с мостка в воду. Мужик, хоть и был пьян, быстро встал на ноги, отряхнулся и поковылял к берегу, ругаясь матом и отплевываясь, а тучная Регина Владимировна еще долго стояла на карачках, пытаясь подняться. Она и дома с трудом вставала после мытья полов, в два захода: сначала опиралась на одну ногу, потом подгребала другую, а тут от неожиданности и из-за мокрой одежды бултыхалась в мутной луже, не в силах обрести равновесие. Но не это заставило Надю потерять голос. Не это стало причиной ее очередного нервного припадка, после которого она так и не пришла в себя.
Падая, Регина Владимировна так и не выпустила из своей ладони ручку Леночки и утянула ее за собой. Леночка же вцепилась в пакетик с хлебом для уточек и не могла себе помочь. Одной рукой она сжимала руку бабушки, другой — пакет с хлебом. Она упала в пруд плашмя, лицом, как потом сказали врачи — захлебнулась сразу же.
Надя видела, как к Регине Владимировне бросились люди, как какая-то женщина закричала, как начали вытаскивать Леночку и делать ей искусственное дыхание. Она видела, как приехала «Скорая», которая забрала Леночку. Видела Регину Владимировну, которая истошно кричала: «Лена! Лена!»
Пока одна группа людей обступила Регину Владимировну, другие прохожие стояли над Надей, которая билась в припадке. Опять закричала какая-то женщина, опять кто-то побежал вызывать «Скорую». Надя слышала, как кто-то посоветовал положить ей между зубов палку — чтобы язык не прикусила, и чувствовала, как какой-то парень засовывает ей в рот грязную кору дерева. Это было последнее, что она помнила — мерзкий, горький с гнильцой вкус у себя во рту.
Надя сначала лежала в московской больнице, потом ее перевели в Тобольск. В редкие минуты просветления она видела перед собой лицо мамы, папы и мужа. Но эти минуты случались все реже. Надя так и не выкарабкалась. Около года она провела в психиатрическом отделении и потом, наконец, отмучившись, умерла. Муж воспитывал сына сам, а Надины мама и папа остались одни и как-то доживали.
Регину Владимировну в парке видели почти каждый день. От нее старались держаться подальше, особенно мамы с колясками. Она подходила к каждой, заглядывала в глаза и спрашивала, не видели ли девочку на велосипеде. Девочка потерялась, уехала вперед на трехколесном велосипеде. Худенькая такая, в курточке красной. Не видели? Мамы отвечали, что не видели, и старались побыстрее убежать от этой страшной, огромной, расплывшейся, явно больной женщины с давно не мытыми волосами, в грязной кофте.
— Лена! Лена! — кричала Регина Владимировна на весь парк и шла дальше, подходя к очередной женщине с коляской: — Вы девочку не видели?
Тот горбатый мосток через пруд наконец рухнул. Теперь, чтобы покормить уток, приходилось давать круг в объезд. Новый мост никто ставить не собирался. Бабули, которые гуляли в этом парке каждый день, говорили, что и не надо ставить — одни беды от него, и пугали молодых мамочек рассказом об утопшей девочке.
Сережа остался жить в каком-то богом забытом городке поселкового типа, где у него случился очередной «экспедиционный роман». Домой, к матери, приезжал редко. Детей у него не было. Он и не хотел.
Лифт
Надежду Кирилловну в подъезде терпеть не могли, как и ее йоркширского терьера по кличке Максик. Она начинала скандалить уже с утра, как только выходила с собакой на прогулку. Консьержке доставалось за плохо вымытый пол, за то, что Надежда Кирилловна опять всю ночь не сомкнула глаз, слушая, как хлопает подъездная дверь.
— На ночь надо запирать, — говорила она.
— Люди же возвращаются, гости, работа, — оправдывалась консьержка Алла.
— Приличные люди по ночам не шляются, — стояла на своем Надежда Кирилловна.
Алле почти исполнилось шестьдесят, у нее были внук и беременная невестка, а еще дом в Ставрополе, в котором нужно было достраивать второй этаж. И сердце болит, и давление скачет.
Надежде Кирилловне недавно исполнилось семьдесят семь. Каждый день рано утром в розовых кроссовках она выводила Максика на прогулку. Каждый день она отчитывала Аллу то за пол, то за палисадничек, разбитый перед каждым подъездом. В обязанности консьержки входили прополка, полив и высадка новых растений. Алла не любила копаться в земле, рука у нее была тяжелая, ничего не приживалось. И Надежда Кирилловна, особенно поздней весной, сообщала Алле, что консьержка из соседнего подъезда следит за цветами лучше. И сирень у нее зацвела. А через дом даже альпийская горка есть. Очень красиво. И только около их подъезда растут чахлые бархатцы, приткнувшиеся сбоку ромашки и нет ни одного розового куста.
— Вот в Англии за такой сад вам было бы стыдно, — говорила Надежда Кирилловна.
— Мы ж не в Англии, — отвечала Алла.
— И очень жаль!
Каждый день Надежда Кирилловна сообщала Алле, что она происходит из очень древнего уважаемого рода. И если бы они были в Англии, то она была бы как минимум баронессой. И хотя здесь она — обычная пенсионерка, дела это не меняет.
Терьер Максик был под стать своей хозяйке. Он совершенно четко осознавал себя йоркширским терьером и кидался на всех собак. Большие собаки смотрели на него с недоумением и не проявляли должного уважения, отчего Максик начинал биться в истерике.