Ополчаюсь! Не пристающий вовремя к защитникам родины
бесчестен. Об одном прошу, преименитый Нижний
град... Изберите человека, коему бы у сего великого
дела хозяином быть, казну собирать и хранить... Так
я думаю: Минин Козьма наиболее достоин сего.
— Добро, батюшка, добро! Наш староста он,
выборный наш человек, — ответил, низко кланяясь,
Ждан Болтин. — Но скажи же нам, отец родной,
что передать от тебя народу-то?
— Острый меч решит судьбу... В ночь на
понедельник буду в Нижнем...
После отъезда нижегородских послов Дмитрий
Михайлович вышел во двор и направился к конюшне.
Заботливо осмотрел своего коня, погладил его по
гриве, похлопал по бедрам и, бросив взгляд через
ворота в снежную даль, улыбнулся... Ему
вспомнился голубоглазый парень, его неожиданное
выступление, слезы, и он твердо решил: «Молодые воины
верною опорою будут...»
12. Долгожданный день
Наступил март 1612 года. Приготовления к
походу закончились. Войско нижегородское было хороша
вооружено, одето, обуто и обучено военному
искусству. Минин и Пожарский глаз не смыкали в
заботах об ополчении.
Настал день выступления в поход.
На Верхнем и Нижнем посадах люди молились,
прощались. Обнимали ратники своих ясен, мате{юй,
сестер, отцов, малых деток, старики благословляли
ратников...
В кабаках и на площадях под заунывную музыку
гуслей слепые певцы тянули сочиненную
неизвестно кем песню:
«Не труба трубит и не медь звенит —
Раздается речь добра молодца:
— Ах, тебе ль вздыхать, родной батюшка!
Перестань тужить ты, родимая,
Не крушись, не плачь, молода жена,
Береги себя, сердцу милая!
Уж оседланы кони добрые,
Уж опущены сабли турские,
Уж отточены копья меткие;
Рать усердная лишь приказа ждет.
Ах, утешьтеся и порадуйтесь:
Не наемник вас защищать идет —
Волей доброю мы идем на бой.
Не ударюсь я во постыдный бег
Ни от тучи стрел, ни от полымя,
И рассыплются злые вороги,
Уничтожится сила вражия,
И окончатся брани лютые —
И родимый ваш возвратится к вам!..»
Вокруг гусляров собирались женщины, слушали
эту песню и тихо плакали.
В красноватых лучах весенней зари серые,
незрячие лица певцов оживлялись, дышали энергией,
молодостью.
Пушечный выстрел над Волгой и дружный набат
посадских колоколов возвестили поход.
Всю ночь нижегородцы не смыкали очей. С мала
до велика — на улицах и площадях.
Слышались тихие всхлипывания женщин,
угрюмый говор ополченцев: «Ладно, не убивайтесь,
вернемся!»
В палисадниках, где полным цветом распустились
вербы и, словно пытаясь перекричать людские
голоса, из сил выбивались скворцы, стояли посадские
женщины, бледные, строгие, с детьми на руках,
прислушиваясь к тревожным, неумолимым ударам
набата.
Куда ни глянь — булат, железо, медь. Не прошли
даром заботы Козьмы: собрано и наковано кольчуг,
лат, щитов и прочего с избытком.
Вот когда по-настоящему поняли нижегородцы,
на какое трудное дело решились они!
Из-под нахлобученных на лоб железных шапок
сурово глядят лица вчерашних мирных жителей.
У одних только сверкают глаза, все остальное — в
чешуйчатой завесе, спускающейся на плечи и грудь.
У других лицо открыто, но сквозь козырьки продеты
железные полоски, защищающие нос. Смолян
нетрудно узнать по шапкам-ерихонкам с медными
наушниками и железной пластиной на затылке.
Нижегородские ратники — в высоких синих шишаках и
в мелкотканной кольчуге.
Были всадники и в богатых куяках — доспехах
из ярко начищенных медных блях, нашитых на
нарядные кафтаны, и в шлемах с накладным серебром.
Сабли их, турские, тоже нарядные, в серебряных
ножнах, обтянутых бархатными чехлами. Но
большей частью в ополчении было бедное дворянство,
прибывшее в Нижний из разных мест. Это были
жалкие, усталые люди, разоренные «от польских
людей». Они неприветливо поглядывали в сторону
соседей-щеголей.
Колокольный гул повис над городом, над
Волгой и окрестными полями и лесами. К нему
примешались рожки и дудки, ржанье коней, лязганье
железа.
По главной улице, до окраины Верхнего посада,
развернулось войско.
Пожарский выехал из Дмитровских ворот, одетый
в дощатую броню, в остроконечном шишаке и
голубом плаще, перекинутом через плечо. На коне его
была пурпурная попона.
Воеводу окружали стрелецкие и иные
военачальники, татарские мурзы, мордовские и казацкие
старшины. Среди них незаметный, в овчинном
полушубке, с мечом на боку, в своей круглой железной шапке
Козьма Минин. Под ним был дареный посадскими
друзьями горячий вороной конь. Около —
неразлучные спутники: Мосеев и Нахимов. Они теперь были
не в одежде странников, а как и все — вооружены с
ног до головы. Оба дали клятву быть верными
телохранителями Минина.
Но вот «выборной воевода всей земли»
Пожарский объехал войско, внимательно оглядывая
каждого воина, каждого начальника, затем рысью
промчался со своими приближенными вдоль табора
ратников к головной части ополчения.
Навстречу выехал Минин. Низко, почтительно
поклонился воеводе, тихо сказав ему что-то.
Пожарский кивнул головой в знак согласия. Козьма
отделился от ополчения и с Родионом Мосеевым и
Романом Нахимовым поскакал вниз по съезду к месту
переправы, туда, где Ока сливается с Волгой.
Здесь, на Оке, уже кипела работа: старики,
женщины и подростки устилали оттаявший под солнцем
ледяной путь через реку еловыми лапами, соломой,
насыпали песок там, где были лужи, набрасывали
тяжелые тесины на толстые бревна, ровными рядами
покрывая мутные закраины у берегов.
Минин спустился по широким сходням на лед,
озабоченно осмотрел помост над закраиной. Крикнул
кузнецам, чтобы скрепили доски железом, тревожно
покачал головой:
— Глянь-ка, Родион: река-то!
Мартовское солнце припекало почерневшую
поверхность льда. С гор бежали ручьи. Закраины
ширились, надувались, подтачивая лед. Надо было
торопиться.
Все эти дни Козьма недаром не спал, подгоняя
кузнецов и упрашивая Пожарского поскорее
перебраться с войском на ту сторону, иначе поход
пришлось бы отложить, может быть на месяц, а может
быть на дольше. Где найти тогда столько судов,
чтобы переправить тысячи ополченцев на тот берег,
особенно в половодье? Да и запасы извели бы раньше
времени. Ратники стали беспокоиться об этом.
Минин в ответе перед ними.
13. В Москву
Вот и второй пушечный выстрел!
Торжественный грохот прокатился по улицам и оврагам.
Минин прикрыл ладонью глаза от солнца, чтобы
лучше видеть, как с верхней части города начнет
спускаться ополчение на Нижний посад. Сердце его
забилось от радости: там, наверху, на дороге,
заколыхались знамена, блеснуло оружие, доспехи.
Послышались удары боевых литавр.
Козьма Захарович облегченно вздохнул. Словно
гора с плеч. Пошли! В последние дни он сильно
устал, готовя ратников к походу, а главное, — и это
больше всего утомило — он опасался, как бы не
вышло какого-нибудь препятствия, как бы чего не
придумали его недруги ради помехи земскому делу.
Князь Звенигородский, нижегородский воевода,
который должен был бы помогать ополчению, во
всеуслышание сказал ополченцам:
— Пойдете, а оттуда уж и не вернетесь! И
торговлишки лишитесь, домы ваши захиреют, и дети по
миру пойдут.
«Как ни хитри, а правды не перешагнешь»,
думал Козьма, восторженно любуясь шумной
праздничной массой нижегородского войска.
«В Москву!» — это было так ново, смело,
загадочно и вместе с тем так естественно и просто. Многие
совсем не представляли себе, куда они идут. Весь
мир для них заключался в той деревне, где они
жили... Но... Москва! Дорогое, родное слово!
Близко! Подходят! Спустились на волжскую
набережную. Минин въехал на бугор над рекой, Мосе-
ева послал на середину реки, чтобы там наблюдал за
переправой, а Пахомова — на противоположный
переправой, а Пахомова — на противоположный
берег Оки.
Из-за прибрежных ларей и домишек выехал
Пожарский. Конь его слегка беспокоился» шел неровно,
но воевода сидел прямо, озабоченно поглядывая на
реку. Рядом — молодой воин на горячем белом коне,
с развернутым знаменем.
Позади воеводы — три пары нарядно одетых
всадников, с распущенными знаменами поместной
конницы и городского войска. Малиновые, зеленые,
желтые полотнища, расшитые парчой и травами, то и
дело закрывают собой рослых молодых воинов, с
трудом сдерживающих своих скакунов.
Через плечо у каждого всадника — берендейка с
патронами, рог с порохом, сумка для оружия, пуль и
других припасов.
Пожарский построил его так, чтобы оно не
бросалось в бой, по татарскому обычаю, — как это было
заведено прежде — нестройной, густой ордой, надеясь
на победу врукопашную.
Дмитрий Михайлович кое-что заимствовал и у
шведов и у поляков. Биться по-старинному, и
огненным и лучным боем, он строго-настрого запретил,
приучив конницу и пехоту к правильному
наступлению на врагов, чтобы одна помогала другой, а пушки
помогали бы им обоим.
Минин по-хозяйски разглядывал одежду, обувь,
вооружение проходивших мимо полков.
Весело приветствовал он рукой чувашского
военачальника Пуртаса, ехавшего на низенькой
волосатой лошаденке впереди чебоксарских всадников. Пур-
тас был храбрый и умный воин. Вез него не было в
последние дни ни одного схода в земской избе.
Чуваши, одетые пестро, не все были вооружены
огнестрельным оружием — многие из них имели луки.
За чувашами прошел смешанный пехотный полк,
составленный из марийцев, мордвы, удмуртов. После
них, с трудом соблюдая тихую поступь, следовала
низкорослая подвижная татарская конница,
движущийся лес копий. Ее вел Мурза Гиреев. А йотом —
казаки, которыми предводительствовал украинец
Зиновий. Он весело крикнул Минину:
— Здорово, братику! Гляди, каких славных та
лыцарей до себе прийняли! — И он с гордостью
кивнул на товарищей.
За конницей и пехотой потянулись телеги с
легким нарядом и ядрами. Среди смоленских
пушкарей под началом Гаврилки находился и сын Козьмы,
Нефед. А в самом хвосте ополчения длинной верени-
цей растянулся обоз с продовольствием, с
полотнищами шатров, с досками разборных мостов, с
запасными одеждами и доспехами.
Минин, опустив поводья, тихо следовал позади
обоза. Мысленно он подсчитывал, на какое время ему
теперь хватит хлеба и мяса.
— Родион. — сказал он подъехавшему Мосееву,—
в Балахне бей челом... Хлеба еще надо... Сколько
продадут. Да и в Василеве рыбы не достанем ли...
Боюсь, нехватит нам и до Юрьевца!..
Ополчение благополучно перешло Оку.
Минин последним сошел со льда.
14. Ярославль
Ополчение двинулось не прямой Московской
дорогой, а по правому, нагорному берегу Волги,
направившись к Ярославлю.
Гаврилка Ортемьев как пушкарь ехал верхом на
одной из лошадей, тащивших телегу с пушкой. Он
весело улыбался, посматривая кругом на своих
товарищей-ополченцев. Наконец-то сбылась мечта
ополченцев! Наконец-то вышли из Нижнего на
выручку Москвы!
Перед выступлением в поход Пожарский объявил
всему войску о том, почему он не повел ополчение
прямой дорогой на Москву. По пути в Ярославль к
нижегородцам должны были присоединиться многие
новые ратные люди, в том числе большой отряд
юрьевских татар. Кроме того, надо было наладить мир
со шведами, угрожавшими нападением с тыла. Да и
запастись новым оружием, новым продовольствием
тоже не мешало.
Ополченцы одобрили разумное решение своих
полководцев.
— Так-то лучше, — говорили они. — Тихая вода
берега подмывает и плотины рвет.
Мартовское солнце сильно пригревало землю.
Днем дороги распускались: снег таял, пересекали
путь мелкие речушки и ручьи — итти было трудно,
вязли ноги, проваливались кони, телеги в оврагах.
Однако ничто не могло поколебать настойчивости и
бодрости ратных людей. И пешие, и конные, и
пушки, и обозы, растянувшись длинной живой верени-
дей по высокому нагорью, неудержимо продвигались
'все дальше я дальше.
Лица воинов были суровы, упрямы; конные
знаменосцы высоко держали над головами воинов
сотканные нижегородскими женщинами знамена. Пушкари,
сидя на телегах, любовно придерживали руками
отлитые в Нижнем орудия.
Люди в обозах на своих плечах вытаскивали из
снежной топи тяжелые, груженные доспехами и
продовольствием телеги.
Остался позади Нижний Новгород, осталась
позади и Балахна с Юрьевцем, а затем Кинешма, Плёс,
Кострома, и наконец ополчение вступило в
Ярославль.
Встреча в Ярославле была еще радушнее, чем в
прежде встречавшихся на пути городах. И то
сказать, сколько страхов натерпелись ярославцы, пока
дождались ополчения! Давно поляки зарились на
этот город, ключ к северным городам, не тронутым
войной. Как самых дорогих, родных людей приняли
ярославцы ополченцев.
Минин и Пожарский, как это было и в Нижнем,
собрали «общий совет», который впоследствии стал
называться «советом всея земли». В состав его
вошли избранные народом представители разных
городов и ополченские воеводы. Здесь же, в Ярославле,
для управления государством было избрано правитель-
ство. Оно состояло из нескольких приказов, то есть
учреждений, ведавших денежными, земельными и
другими государственными делами.
Правительство это рассылало свои грамоты по
всей стране, призывая жителей даже самых
отдаленных уголков государства на борьбу с общим врагом,
с польскими панами.
Гаврилке приходилось не раз бывать в карауле у
воеводской избы. Он видел, как Пожарский даже
ночью писал со своими дьяками воззвания в иные
города и как скрывались во тьме ночной всадники,
увозившие его грамоты.
Гаврилка же был свидетелем того, как
подосланный врагами ополчения казак покушался на жизнь
Пожарского, когда он осматривал пушки перед
выходом из Ярославля в Москву. Покушение не удалось:
Пожарского спас другой казак, загородив собой
воеводу.
Четыре месяца простояло ополчение в Ярославле.
Много было сделано полезного за это время, а главное,
ополчение окрепло численно, запаслось хлебом и
хорошо оделось и вооружалось.
В конце июля 1612 года, в один из ярких
солнечных дней, улицы Ярославля огласились звуками
боевых труб и боем литавр. Нижегородское ополчение
начало готовиться к походу. Все население города
высыпало на городские валы. Загудели колокола,
заиграли рожки гудошников, и понеслась их песнь но
окрестностям:
«Уж оседланы кони добрые,
Уж отточены копья меткие.
Рать усердная лишь приказа ждет,
Чтоб пуститься ей в путь намеченный».
Опять Гаврилка и его товарищи взвалили свою
«сестричку» (так они звали пушку) на телегу, за-
прягли коней, и опять Гаврилка сел на одного из
запряженных цугом коней.
Двинулись!
«Ах, прости-прощай
Уж ты, батюшка мой
Ярославль-город!..»
15. В Москве
20 августа ополчение увидало Москву.
К заставе, навстречу ополчению, выехал князь
Трубецкой, веселый, нарядный, на белом коне,
окруженный своими атаманами. Встреча была
дружественной, но на приглашение Трубецкого стать
лагерем у него в таборах, восточнее Кремля, Пожарский
ответил отказом. Трубецкой сразу переменился —
сухо улыбнулся, надменный, с недобрыми маленькими
глазками. Он молча повернул коня и ускакал
обратно в свой лагерь.
Теперь один Трубецкой верховенствовал в
подмосковном ополчении: Ляпунов был убит, а Заруц-
кий, сметив, что с приходом в Москву нижегородцев
ему не сдобровать, бежал в южные степи.
Ополчение расположилось в том месте, которое
заранее наметили Пожарский и Минин, — в
соседстве с прежде посланными нижегородскими полками,
у Арбатских ворот. Здесь сообща с московскими ра-
зоренцами в одну ночь возведено было сильное
укрепление. На другой день Трубецкой опять прислал
приглашение соединиться с ним на Яузе, и оно