толпу ратников и велел готовить перенраву в тылу у
Пожарского. Затяжка боя, который продолжался уже
пять часов, помогла ополченцам устроить мост
через реку.
С прибытием немцев и венгерцев перевес явно
оказался на стороне Хоткевича.
Отважно отбиваясь от врага, нижегородцы все
до единого, даже тяжело раненные, благополучно пе-
ребрались опять на левый берег Москва-реки.
Последним воином, который покинул
правобережье, был сам Пожарский.
19. Подвиг Минина
В стане Хоткевича вновь зашевелились знамена.
Гетманские конники пустились вплавь через реку и
снова пошли в атаку.
Гетману удалось прорвать ополченский фронт,
оттеснив часть ратников к Москва-реке. Князю По-
жарскому, находившемуся в этом месте, угрожала
опасность быть «втоптанным» в реку и взятым в
плен.
Положение становилось безвыходным.
Военный успех склонялся на сторону поляков.
Князь Трубецкой видел, как под ударами панской
конницы падали одно за другим знамена
нижегородцев, как тщетно выбивались из сил воеводы и
ратники ополчения, стараясь «свалить с себя» гетмана, но
ни шагу не сделал Трубецкой для того, чтобы прит-
ти им на помощь.
Минин и Пожарский упросили келаря Троице-
Сергиевской лавры Авраамия Палицына
воздействовать на казаков. Келарь был другом Трубецкого.
Войско казацкое поднялось на помощь
нижегородцам.
Москва-река покрылась переплывавшими ее
всадниками. Прильнув к гривам коней, они боевыми
выкриками подбадривали ополченцев. Радостными
возгласами отвечали ополченцы, с удвоенной силой
обороняясь от врагов.
Поляки, видя приближение помощи к
нижегородцам, еще отчаяннее стали теснить ополченских
ратников. Пожарский выхватил у знаменосца свое
знамя и поскакал в самую гущу боя с криком:
— Не жалейте себя! Умрем все!
Бесстрашно кинулись за ним ратники, не щадя
своей жизни.
В это время из воды вышла казацкая конница.
Два ополчения, нижегородское и казацкое,
соединившись, ударили по гетманским эскадронам.
Поляки дрогнули, стали отступать, теряя людей
и коней, оружие и знамена, оставив на поле брани
множество убитых и раненых, одних только
венгров— шестьсот человек.
Пожарский выхватил у знаменосца свое знамя и доскакал в самую
гущу боя.
Часть ополченской пехоты перебралась на ту
сторону Москва-реки и залегла во рвах и
крапивниках на пути гетмана, чтобы не дать полякам
воровски, незаметно, провезти еще продовольствие к
осажденным в Кремль. Эти смельчаки заведомо обрекали
себя на гибель.
— Умрем, а не пустим гетмана в Кремль!
—говорили они.
День склонялся к вечеру. Солнце село. Усталые,
израненные воины опускались на траву, чтобы
обмыть раны, завязать их, отдохнуть после
двухдневных боев. Многих товарищей недосчитывали
ополченцы.
Опять появились люди, подосланные поляками.
Они начали сбивать казаков:
— Зря помогаете! Обманут вас нижегородские
воеводы.,. Спасете их. а потом они и вас побьют.
Козьма едва успевал уговаривать недовольных.
Грозила новая междоусобица. Обещанный казакам
обоз Хоткевича остался неотбитым, и впереди ничего
не предвиделось хорошего. Промокшие до костей в
воде, полуголодные, утомленные прежним долгим
стоянием под стенами Москвы, казаки пришли в
полное уныние.
Тогда Минин явился в шатер к Пожарскому и
сказал, что он сам попробует побороться с
гетманским войском. Не словами, а делом надо поднять дух
в казачьем лагере.
Пожарский ответил:
— Возьми, кого хочешь... Но не будет ли хуже
от того?
— Лучше умереть, — ответил Минин, — нежели
видеть такое неустройство. Ты, князь, должен беречь
себя. Не дай бог, тебя убьют! А я —все равно...
Он отобрал лучших воинов и, пользуясь тем, что
поляки, утомленные боем, расположились на отдых,
быстро переправился на крымский берег Моеква-
реки. С необычайной силой Минин ударил в тыл
польской пехоте и коннице.
Козьма, громадный, без шлема, с развевающейся
бородой, соскочив е коня, бежа'! впереди своего
отряда. Всадники его, не страшась нуль,.с копьями
наперевес двинулись вслед за ним.
Такого наскока никак не ожидали поляки.
Противники столкнулись грудь с грудью. Панская
пехота разбежалась врассыпную иод сокрушающим
натиском нижегородцев. Конница поляков оказалась
неподготовленной. Однако она все же вступила- в бой.
Засверкали польские сабли над головами
ополченцев. Но было поздно: кони польских солдат уже
вошли в реку, и нижегородцы продолжали теснить
поляков, давя, Kjwina их с неслыханной яростью. Часть
польских всадников, которая находилась поодаль от
воды, — боясь также быть «втоптанной в реку», в
ужасе бросилась к своему укреплению.
В лагере Хоткевича поднялась суматоха, поляки
бросились бежать куда глаза глядят. Особенно
перепугались люди в обозах. Они перелезали через возы
и стремительно врассыпную разбегались но полю.
В это время нехота нижегородцев, сидевшая в
засаде, во рвах и крапивниках, с боевыми криками
побежала на помощь Минину.
Сам храбрый гетман Хоткевич в панике понесся
на коне с поля, оставив обоз и шатры в добычу
нижегородцам.
Победа на стороне Минина была полная. Казаки,
изумленные бешеной храб!юстью нижегородского
старосты, с радостью и огромным уважением
приняли от него в дар отбитый у Хоткевича обоз. Имя
Козьмы Минина затмило имена всех подмосковных
воевод.
Пожарский приказал пушкарям и стрельцам
произвести «великую пальбу» по отступавшим войскам
Хоткевича. Гаврилка постарался наславу. Стрельба
по польскому стану продолжалась два часа. От
грохота пушек не слышно было даже разговоров, «и
дым носился, как от великого пожара*.
Разбитые нижегородцами поляки отступили к
Донскому монастырю.
Минин своей победой решил судьбу войска
гетмана. Лазутчики донесли, что Хоткевич «хребет
показал», побежав по Можайской дороге обратно к
себе в Польшу.
После боя, снимая с себя броню и латы, Минин
сказал с улыбкой:
— Побили многих наших, а меня и смерть не
берет. Впереди был — и жив. Видать, Татьяна за
меня усердно богу молится.
— Полно, Козьма Захарыч, что ты говоришь! —
помогая ему разоружаться, в испуге произнес Мосе-
ев. — Жив — и слава богу! Что о том говорить?..
Минин добродушно улыбнулся.
20. Кремль в осаде
Разгром Хоткевича дал возможность
нижегородцам обратить все свои силы против поляков,
сидевших в Китай-городе и Кремле. Теперь должна была
окончательно решиться судьба осажденных.
Помощи ждать им было уже неоткуда.
В эти дни в Москве появились сообщники
кремлевских бояр: бывший костромской воевода Иван
Петрович Шереметев, Петр Шереметев, князья
Григорий Шаховской, Иван Засекин и дворянин
Плещеев.
По наущению кремлевских бояр и панов, они
стали натравливать казаков на земских людей. Но
казаки их не послушали.
Напрасно бродили смутьяны из шатра в шатер,
Немного нашлось охотников
ссориться с родным стойким нижегородским ополчением.
Трубецкой жалованья казакам не платил,
принуждая их саблей добывать себе хлеб. В грабежи
втягивались и честные казаки. Козьма Минин понял
это. Переманивая их, он стал выплачивать им
хорошее жалованье. Это и выбило оружие из рук
Шереметевых, Шаховского и иных сообщников крем-
левских бояр.
Пожарский и Минин получили от Трубецкого
приказ приехать на совещание о дальнейших
действиях подмосковного войска к нему, Трубецкому, в
ставку.
Пожарский сначала рассердился на Трубецкого
за его дерзость, а потом, по совету Минина, ответ
все-таки дал вежливый, спокойный, величая
Трубецкого боярином и всякими почетными именами.
Однако от поездок на совещания в казацкие таборы
дожди ополчения наотрез отказались. Неудобно, мол,
далеко и опасно для жизни. Лучше выбрать место
для совместных совещаний где-нибудь на речке
Неглинке, между нижегородским и казацким
ополчениями, ну хотя бы на Трубе.
Не успел Трубецкой дата ответ, как на Трубном
предгорье Козьма уже раскинул несколько
громадных шатров и поставил около них знамена и
крепкую стрелецкую стражу.
Волей-неволей Трубецкому пришлось ехать для
совета сюда. Упрямство атамана было сломлено.
20 сентября Пожарский послал письмо польским
панам в Кремль с требованием сдаться.
Ответ от панов был получен следующий:
«...Письму твоему, Пожарский, которое мало
достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские
уши, мы не удивились. Ни летописи не свидетель-
ствуют, ни воспоминание людское, чтобы какой-либо
"Народ был таким тираном для своих государей, как
ваш. Об этом если бы писать, то много бы нужно
было на то употребить времени и бумаги. Чего вы
не осмелитесь сделать природным вашим государям,
когда мы помним, что вы сделали нескольким из них
в последнее короткое время?! Теперь свежий
пример: ты, сделавшись изменником своему государю,
светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу,
которому целовал крест, восстал против него. И не
только ты сам — человек невысокого звания или
рождения, — но и вся земля изменила ему, восстала
против него.
Польские паны, говоря о том. что они лучше
умрут, нежели позволят себе изменить царю
Владиславу, с насмешкой писали:
«...Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих
людей. Пусть холоп по-прежнему возделывает землю,
поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются
своей торговлей, — царству тогда лучше будет,
нежели теперь, при твоем правлении, которое ты
направляешь к последней гибели государства—
Пожарский и Козьма посмеялись над ответом
панов.
— Не целовал я креста Владиславу... Паны меня
не обманут и никого в том не обманут, — сказал
Пожарский. — Не думают ли они, что гетман Хот-
кевич вернется? Не оттого ли храбрятся?
— «Пусть холоп по-прежнему возделывает землю,
а Кузьмы пусть занимаются своей торговлей», — с
усмешкой повторил Минин. — Бояре и паны
думают, что холопы и Кузьмы недостойны защищать свою
землю. Не так ли, князь? Плохо же знают они наш
народ!
Пожарский задумался. Некоторое время длилось
молчание.
— Да, так было, — грустно ответил он. — Но я
никогда не гнушался силой народной. Если бы я
думал, как бояре, та не пошел бы с вами заодно...
21. Взятие Кремля
— «Холопы! Мужики! Кузьмы!» — ворчал
Минин, распоряжаясь насыпкой новых валов на
подступах к Китай-городу и Кремлю. — Буде!
Натерпелись! Попомните же вы холопов и мужиков!
Кругом кипела работа. На телегах возили землю,
камни, бревна. Нижегородские и костромские
землекопы, плотники и кузнецы поснимали с себя
зипуны, несмотря на холод, работали в одних рубахах.
Ратники дружно перетаскивали на носилках землю
и камень. Валы вырастали один за другим. Тысячи
людей уминали землю ногами.
Минин лично следил за тем, как укладывали
камень, щебень, как вбивали в землю бревна
частокола, давал советы плотникам, поправлял их. Когда-то
ведь и сам плотничал. Был он веселым,
разговорчивым в это утро перед штурмом.
— Поскорее бы привелось поглядеть на Кремль
да святыням его поклониться, а там и в Нижний...
— Что так, Козьма Захарыч? Ты, гляди, с царем
рядом сидеть будешь. Первым вельможей станешь, —
откликнулись ратники.
— Не о том будем думать, детинушки, а о том,
как бы нам ляхов уничтожить, — сказал Минин и
отошел прочь.
К вечеру поднялись со своих мест пушкари, затин-
щики, стрелявшие из затинных пищалей, и гранат-
чики. Пожарский собрал коней и людей — подвозить
орудия к новым укреплениям.
Гаврилка навел дула пушек на Китай-город,
заботясь о том, как бы не задеть Спасскую, да не сбить
Никольскую башню, да не попасть в Благовещенский
монастырь.
Пушкари ломали голову над тем, чтобы не
повредить башен и храмов. Дворцы да боярские дома —
бог с ними!—еще понастроят, а ют Успенского
собора да Ивана Великого не построишь.
С наступлением темноты запылали огни около
орудий. Пожарский и Минин на конях объезжали
укрепления, подбадривая пушкарей. Все было
готово. Все было на месте.
Ночью начался штурм.
Земля содрогнулась от дружного залпа всех
выставленных против Китай-города и Кремля пушек и
пищалей. За первым последовал второй залп, потом
третий, четвертый... Никогда Москва не слыхивала
такого оглушительного «огненного боя», как в эту
ночь.
Полетели в Китай-город ядра каменные,
железные и дробные, разрывные и зажигательные...
Ополченцы озабоченным взглядом провожали
летящие ядра.
В отсветах выстрелов, в клубах дыма люди,
копошившиеся около пушек, становились красными.
Минин соскочил с коня, начал помогать
пушкарям и рассыльщикам подносить ядра к орудиям.
Шапка с него свалилась, волосы растрепались,
борода разлохматилась.
Грозные взрывы выстрелов, потрясавшие воздух
над Москвой, наводили страх не только на поляков,
но и на лагерь Трубецкого.
Особенно пугал всех «огненный бой» ночью, когда
в осенней темени сначала небо озарялось кровавыми
молниями залпов, а после громового грохота — вдруг
наступала зловещая тишина.
Козьма, угрюмый, озабоченный днем, ночью около
пушек торжествовал, становился другим человеком.
Он ходил на валу в расстегнутом нараспашку
халате, громадный, бородатый, весело хмурясь от
вспышек огня, шутками и прибаутками подбадривая
пушкарей.
— Ой, раз!.. Еще раз!—кричал он, взмахивая
рукой в сторону Кремля. — Возьмись, друг, хватай
вдруг — да ух!
Приблизившись как-то к Гаврилке, он сказал
ему тихо:
— Нажми напоследок! Пускай запомнят нас
враги! Бей еще!
— Возьмем Кремль, — улыбнулся Пожарский,
потирая руки, — и дело наше с тобою сделано.
Минин молчал.
Среди бояр и дворян раздались было вопли, что,
мол, «грешно по Китай-городу огнем бить», но на
общем ратном собрании решили: можно!
22 октября ополченцы и казаки с песнями пошли
на приступ Китай-города. Впереди всех опять-таки
Минин. Осажденные выказали большое упорство и
храбрость. Дрались, насколько хватало сил.
Но где же им было устоять против ополченцев!
Китай-город был взят, а через четыре дня, 26
октября, сдался и самый Кремль.
На другой день, в воскресенье 27 октября,
назначен был торжественный вход в Кремль
нижегородского ополчения.
Впереди ополчения верхами ехали Пожарский и
Минин.
Позади них молодые знаменосцы везли
распущенные знамена, среди которых выделялось
нарядное знамя князя Пожарского. За ополченскими
знаменами пешие ратники несли опущенные книзу
польские знамена, отбитые у Хоткевича.
За знаменосцами стройными рядами следовала
ополченская конница — нижегородцы, казаки,
татарские наездники, украинцы, мордва, чуваши.
Затем растянулись пехота, артиллерия, обоз.
Пожарский и Минин въехали через Спасские
ворота в Кремль. Здесь они увидели пленных поляков.
Польское «рыцарство» покорно сложило свои
знамена к ногам победителей.
22. В Стрелецкой слободе
В Стрелецкой слободе на уцелевшей от пожара
улице — песни и пляски.
У дома стрелецкого сотника толпа стрельцов,
ополченцев и казаков окружила двух запорожцев.
«На улыци не була,
Не бачила Дзигуна.
Не бачила Дзигуна,
Трохи не вмерла.
Дзигун, Дзигунец,
Дзигун — милый стрибунец...»
Лихо вскидывая носками и кружась, ударили
вприсядку чубатые молодцы.
Куда ни глянь — всюду веселье.
Казак и Гаврилка сцепились в борьбе: кто кого?
Устали, еле дух переводят, красные, потные, a
уступить никто не хочет. Нижегородские ратники
стоят за Гаврилку. Казаки пригибаются к земле, с
досадой хлопают себя по бедрам, сердятся на
слабеющего товарища. Гаврилка берет верх. Еще
усилие — и казак валится наземь.
В круг выходит высокий, плечистый мордвин.
Толкает парня. Хохот. Гаврилка пятится:
— Полно! Устал. Чего пинаешь!
Мордовские наездники, снующие в толпе,
издеваются над парнем.
— Эй ты! Задира Тимофеич! Обожди-ка!
Все оглянулись на голос. На пороге сотникова
дома — Минин. Черные глаза полны задора. Он в
зеленом кафтане, без шапки. Быстрыми шагами