* * *
Я – респектабельный международный бизнесмен, всю жизнь проработавший от зари до зари, и не знаю достойных тебя слов любви ! – приступил в антракте к исполнению своих намерений Роберто, немедленно воспользовавшись тем, что Элизабет и Энн о чём-то разговорились у окна. – Но, когда я впервые увидел тебя, я почувствовал себя утомлённым путником, который на склоне жизненного пути… узрел на озарённом солнцем поле… нежную… нежную… Margarita ! Marguerite !
Мар-га-рет, – недовольно сморщилась в ответ Маргарет, которую всегда раздражала манера Роберто говорить по-английски.
Margarita – по-испански, marguerite – по-французски, – сконфуженно пояснил тот. – И то, и другое означает чудесный цветок – маргаритку.
Маргарет совершенно не льстило сравнение с маленьким безликим цветком, но это отступало на второй план по сравнению с не дающими ей покоя мыслями о том, что деньги, полученные от её бывшего мужа, вскоре закончатся.
Такой цветок заслуживает самого нежного внимания и ласковой заботы, – продолжал сеньор Перес. – И лучшее место для него – это город всех влюблённых ! Маргарет, поедем со мной в Париж ! Я прошу тебя стать моей женой !
Крысёнок Перес8 делает предложение, – усмехнулась про себя Маргарет. – Я подумаю, – ответила она, даже не улыбнувшись.
В разгар театрального представления на Лондон обрушилась сильная гроза, перешедшая в мощный ливень. Во время очередного антракта захмелевшая от шампанского Элизабет на слегка подкашивающихся ногах подошла к окну и посмотрела вдаль. Сквозь косые струи льющейся с неба воды можно было отчётливо различить сиявшую над городом луну. Лунный свет упал на бриллиантовое кольцо Элизабет и вдруг, отразившись от него сверкающим лучом, метнулся ввысь, взлетел над городом и унёсся на юго-восток. Через несколько мгновений ярко светящийся луч, чем-то напоминающий молнию, упал на дом покойного Исаака, и дом, несмотря на проливной дождь, в один миг заполыхал, озарив ночное небо оранжевым пламенем, взвившимся до небес.
В багровых отсветах пламени и клубах чёрного дыма промелькнул висящий на ветке дерева захлёбывающийся предсмертным хрипом Исаак, неслышно пробежал на пушистых мягких лапах недовольно фыркающий Чарльз, что-то истерично прокричала о вечной благодарности по отношению к матери Элизабет в длинной чёрной юбке, медленно проплыла в воздухе обнажённая Маргарет с длинными распущенными волосами, и, с громким карканьем хлопая крыльями, закружилась целая стая ворон.
Казалось, что огонь мстил людям, выплеснувшим здесь столько гнева, злобы и тоски. Сама природа стремилась уничтожить очаг ненависти и зла, восстанавливая свою безукоризненную гармонию и естественное равновесие.
Когда занялся ясный день, на пепелище, где ещё вчера были дом и сад, лишь кое-где чадили тлеющие деревья. И только в одном месте, колыхаясь на ветру, чуть зеленела пожухлая трава. Сквозь неё проглядывало что-то совсем небольшое и слегка обуглившееся. Это была фарфоровая статуэтка – балеринка Энн.
Ненастными лунными ночами, когда небо полнит сиянье и шумит непогода, где-то далеко, на границе Света и Тьмы, слышится голос. Что он говорит, неизвестно. Сначала он едва слышен, потом его подхватывает и разносит эхо. Голос становится всё громче, сильнее, он звучит над тем местом, где когда-то сгорел дом, и грохочет в небе над Лондоном. Этот голос рвёт ветер и заливает дождь, но голос, ужасающий и в то же время печальный, продолжает звучать. Что хочет сообщить этот одинокий голос – неизвестно, но только ночи напролёт он не даёт покоя людям. Говорят, это песнь духа зла.
Я согласна, – обратилась Маргарет к Роберто, когда тот, проводив дам до места, где ещё несколько часов назад был их дом, вытаращенными от ужаса глазами оглядывал пепелище.
* * *
Как это – переехать ? Почему мы должны куда-то переезжать из нашей прекрасной квартиры ? И почему – через два дня ? Что происходит ? – поток негодующих вопросов обрушился на Роберто со стороны Маргарет, которая за последние три недели привыкла считать себя владелицей роскошной квартиры в элитном шестнадцатом квартале Парижа и весьма комфортно чувствовала себя в этой роли.
Маргарет, Энн, скорее собираемся ! Наш дорогой Роберто решил сделать нам сюрприз и перевезти нас жить в особняк в Версале9 ! – вмешалась в разговор взбудораженная новостью Элизабет. – Мы будем каждый день прогуливаться в королевских садах ! Какое счастье !
Дело в том, что это – не совсем наша, то есть, не совсем моя квартира… – начал обстоятельно объяснять Роберто, надеясь в очередной раз хитро выкрутиться из щекотливого положения, – я хочу сказать, что…
Ты говорил мне, что мы переехали жить в твою собственную квартиру, – резко прервала его Маргарет. – Так она твоя или не твоя ?
Маргарет, дорогая, ты не даёшь мне возможности объяснить ! Это – моя, то есть, наша, квартира в том смысле, что мы тут живём, то есть, жили, но не наша собственная. Это – квартира экономической миссии Испании в Париже…
Энн с интересом наблюдала за этой сценой, считая правильным не вмешиваться в разговор. Всё происходившее её развлекало и представлялось ей нелепой комедией.
То есть, миссия предоставляет тебе квартиру ? – презрительно уточнила Маргарет, уличив новоиспечённого супруга во лжи. – Я правильно понимаю ?
Совершенно верно, да, то есть, не совсем… – Роберто снял очки, протёр их и снова надел, важно прохаживаясь взад и вперёд и жестом собственника проводя пальцем по золочёным рамам картин в гостиной. – Эту квартиру предоставил мне во временное пользование мой друг, и он же заместитель главы экономической миссии, на время своего отпуска…
Нас ненадолго пустили пожить в чужой квартире ! Боже мой, какое разочарование ! – застонала Элизабет. – А как же Версаль ? – с этим словами она, приблизившись к Роберто, схватила его за рукав пиджака и посмотрела ему в глаза. – Давайте продадим ваши алмазы и купим подобающее жильё ! – не умолкала она.
Мама, будь любезна, дай нам спокойно всё выяснить, – ледяным тоном произнесла Маргарет сквозь зубы.
Дамы, прошу вас, не надо ссориться ! – произнёс Роберто тоном достойного главы большой семьи. – Я завтра же сниму квартиру нисколько не меньше этой и с великолепным видом на Эйфелеву Башню !
На следующий день Роберто сообщил дамам, что он снял прекрасную квартиру в самом престижном и дорогом седьмом квартале Парижа, в двух шагах от Марсова Поля, рядом с Эйфелевой Башней. Едва войдя в новое жилище, Элизабет стала хохотать до упаду, приплясывая на месте и дикими глазами оглядывая всё вокруг.
Ну что, Маргарет, вместо того, чтобы алмазы считать, приходится снова навоз разгребать ?
От ярости и бессильной злобы Маргарет была готова собственными руками придушить и Элизабет, которая теперь без тени стеснения позволяла себе при всех самые нелепые выходки, и Роберто, который был первым мужчиной, сумевшим так ловко обвести её вокруг пальца.
Это надо же, – не унималась Элизабет, – нет, ты только посмотри на него ! Торгаш вонючий, козёл прыгучий !
Респектабельный международный бизнесмен сеньор Перес арендовал для своей новой семьи, состоявшей из трёх женщин очень разных возрастов и его самого, двухкомнатную, мансардного типа квартиру с небольшой тёмной кухней, единственной ванной комнатой и видом на серую мрачную стену соседнего дома. В одной из комнат обосновались новобрачные, в другой – бабушка с внучкой.
* * *
Роберто с утра до вечера предавался своему главному и глубоко презираемому им занятию: колесил по Франции и другим странам Европы, расхваливая ветчину, колбасу и бекон, которые извлекал из недр своего туго набитого портфеля; рисовал свиные туши на скатертях, салфетках, носовых платках и даже иногда на самой обычной бумаге; со слезами выпрашивал отсрочку платежа у поставщиков товара и гневно требовал полный авансовый платёж у клиентов, обманывал и тех, и других, а потом скрывался от них; регистрировал компании, открывал им банковские счета, проводил через них деньги и закрывал эти компании, не сдав отчётность и не уплатив налоги, сразу после этого создавая новые фирмы… Иными словами, занимался коммерцией в полном смысле этого слова.
Бизнес ! Коммерция ! Зачем мне всё это ? – с отвращением думал Роберто в свободные минуты, которых у него бывало крайне мало. – Зачем, поддавшись модному тогда поветрию, я ударился в торговлю, бросив свою специальность ? Наверное, только потому, что так поступали тогда очень многие, и я не хотел от них отставать.
Роберто мечтал в какой-то момент уйти на покой и тихо посиживать с сигарой на лавочке южного городка, глядеть на море, вспоминать многочисленных женщин своей жизни и думать о вечном. Ежедневные ядовитые уколы, получаемые то от Маргарет, то от Элизабет, заставили его усомниться в благотворном воздействии брака вообще и с Маргарет в частности на его уже немолодой организм и изрядно потрёпанную душу и всё чаще навевали на него мысли о преимуществах тихого одиночества.
Как часто люди, по зову безликой толпы, уходят далеко в сторону от счастья, которое было совсем рядом ! – с грустью размышлял Роберто. – Становятся военными и погибают. Поступают в университет и изучают то, что им не по душе. Находят чуждую им, но якобы престижную работу, и утопают в болоте проблем. Связывают свою жизнь с чужим человеком, как я в очередной раз, и потом горько сожалеют об этом.
*
Элизабет, надев на себя широкополую бордовую шляпу с чёрными перьями, целыми днями прогуливалась по узким улочкам Латинского квартала10 и «облизывала витрины» антикварных лавок, как говорят французы про любителей подолгу разглядывать выставленный в витрине товар.
Старая рухлядь высшего класса ! – с восхищением говорила она не то о вещицах, увиденных ею в этих магазинах, не то о самой себе, отражающейся в их окнах.
Периодически Элизабет возвращалась домой в сопровождении районных полицейских.
Мадам, никто не отменял закон, запрещающий мочиться в общественных местах ! – строго указывали они Маргарет. – Извольте довести это до сведения вашей матери !
Следили бы лучше за владельцами собак ! – огрызалась в ответ Маргарет. – Парижские тротуары так завалены собачьими экскрементами, что пройти невозможно !
А Элизабет весело хихикала, махала рукой вслед полицейским и кричала по-французски «À bientôt !»11.
*
Маргарет посвящала своё время чтению с бокалом вина, а в перерывах, как могла, портила жизнь Энн, отслеживая и контролируя каждый её шаг и постоянно делая ей замечания.
*
Энн, которой исполнилось шестнадцать, без труда привыкла к обстановке частного католического французского лицея и раздумывала о том, чем ей заняться по его окончании – учиться рисовать дальше (Энн увлекалась живописью) и стать дизайнером, поступить на медицинский факультет или попробовать себя в чём-то другом.
А ещё Энн нередко чувствовала на себе чей-то странный цепкий пристальный взгляд, который, как ей казалось, всё время следит за ней. Это давно появившееся ощущение не покидало её и после переезда в Париж.
*
Так протекала парижская жизнь семейства сеньора Перес.
* * *
В отличие от Маргарет, красота Энн не была разрушительной и не оставляла пустоты в изъеденных душах людей. Это была волнующая и благотворная, оживляющая и манящая красота. Красота, сияющая изнутри и заставляющая ростки пробиваться из земли навстречу солнцу, красота, дающая надежду на вечную жизнь.
Нежная и бархатная, словно лепесток королевской лилии, кожа, высокие скулы, маленький нос, нежный округлый подбородок. Густые каштанового цвета волосы с медовым отливом мягкими локонами обрамляли живое и выразительное лицо. Глубокие, как утренний вдох морского воздуха, миндалевидные глаза ярко-синего цвета в обрамлении густых и длинных ресниц. Из маленькой миловидной девочки она превратилась в высокую очаровательную девушку.
Энн передался благородный сплав способов духовного, интеллектуального и интуитивного постижения действительности, в обыденности именуемый мудростью. Это позволяло подросшей Энн выносить взвешенные, глубокие и дальновидные суждения о человеке, обществе и мире.
Во время жизни в Лондоне к Энн ходили лучшие преподаватели, и она, кроме английского, свободно говорила на французском и итальянском языках, прекрасно рисовала, хорошо знала историю и, обладая прекрасной памятью, могла без особого труда вспомнить практически любой отрывок из прочитанных ею литературных произведений.
Энн слегка сожалела о том, что её родители расстались, но прекрасно понимала, что их отношения давно иссякли, изжили себя и были обречены, а с собственным отцом её связывали почти исключительно гены.
В тоже время, она часто с тоской думала о человеке, который когда-то давно был её лучшим другом.
Может быть, мы когда-нибудь ещё встретимся с ним, – с грустью и надеждой говорила Энн, глядя на обуглившуюся балеринку, теперь снова стоявшую у неё на комоде, – он узнает обо мне, когда я стану известной художницей, и будет гордиться своим другом.
Но балеринка молчала, печально глядя на неё. Иногда, видя казавшиеся ей знакомыми черты лица проходящего мимо мужчины, Энн невольно смотрела ему вслед в надежде, что тот обернётся, узнав её. Она не знала, что Марчелло уже не было в живых.
* * *
Перейдя в новую школу, Энн сразу обратила на него внимание. Он не был похож на всех тех мужчин, которые раньше приходили к ним в дом, или с которыми ей довелось пообщаться. Долгие годы учёбы в разных университетах мира отразились на нём самым лучшим образом. Разносторонне образованный, умный, открытый и любознательный, Франсуа-Ксавье Файар, преподаватель философии и предмет тайных воздыханий всех старшеклассниц, был лет на двадцать старше Энн. Он казался ей немного пожилым, но это лишь придавало ему в её глазах особый дополнительный шарм. Высокий крепкий брюнет, он всегда был элегантно и стильно одет в тщательно отутюженный костюм-тройку и белоснежную накрахмаленную рубашку с запонками, которая, казалось, хрустела при каждом его движении.
Наверное, немало разбитых сердец оставил он на своём пути, – думала Энн, тайком разглядывая учителя, неспешно прохаживающегося по классу между рядами парт.
Прекрасно владея предметом преподавания, ему в первую же неделю занятий удалось пробудить интерес к философии даже у самых нерадивых учеников, с неимоверными усилиями и из-под палки родителей дотягивающих себя до выпускных экзаменов. Хорошо известные Энн понятия, изложенные им, звучали для неё по-новому, как будто она их слышала впервые. Она научилась находить в них скрытый смысл и воспринимала их совсем не так, как прежде.
В тот день, как показалось Энн, Франсуа-Ксавье Файар пришёл на занятия немного грустный. Она не заметила у него обычный весёлый блеск в глазах, к которому уже успела привыкнуть.
Я предлагаю сменить тему урока, – обратился он к ученикам. – Сегодня я хотел бы услышать ваше мнение о таких понятиях как одиночество и покой, разрушение и старость.
Первой заговорила Мадлен Крапо, торопясь выступить, пока никто – и, в первую очередь, лучшая ученица Энн Морель, которую она невзлюбила с момента её появления в классе – не опередил её и не завладел вниманием преподавателя, к которому Мадлен давно была неравнодушна. Мадлен долгое время безуспешно пыталась обратить внимание столь видного мужчины, как господин Файар, на себя и на свои вполне созревшие провинциальные прелести (как и её родители, Мадлен была уроженкой провинции Бретань, где они владели свинофермой). Ей очень захотелось попробовать произвести на учителя впечатление хотя бы своими рассуждениями, раз уж он упорно отказывался оценить все прочие её достоинства, тесно зажатые белой блузкой и короткой тёмной юбкой.
Одиночество противоестественно для нормального человека, – заговорила она, – вечером оно со стороны выглядит пафосно, и в голову лезут самые разные экзистенциальные идеи, а утром оно превращается в навязчивую боль, которая преследует человека по пятам.
Мадлен предпочитала не распространяться о том, как несладко ей жилось в семье, где родители были всецело поглощены заботами о росте поголовья свиней и едва обращали внимание на свою единственную дочь, и сейчас эти мысли нахлынули на неё.
Древние греки в лице Платона12 и Аристотеля13, – продолжала она, – и помыслить не могли о существовании человека вне общества.
Сосед Мадлен по парте, как всегда, одобрительно кивал, совершенно не слушая, о чём она говорит, а лишь с нескрываемым интересом поглядывая на её округлые формы, с которыми он давно желал познакомиться поближе.
Хорошо, – кивнул головой учитель, – это, действительно, известная точка зрения. А что вы можете сказать по поводу разрушения в природе и человеческой старости ?
Старость – это всегда предчувствие надвигающегося конца, – ответила Мадлен, поправляя волосы и одёргивая блузку, с наивной радостью полагая, что дополнительный вопрос учителя наконец-то вызван его интересом к её персоне. – Старость – это пожелтевшие письма, засохшие цветы…
Мадлен старалась как можно изящнее изложить свои мысли, но её поэтический порыв быстро иссяк.
Старость – это дефект и уродство, склероз и агрессия, морщины и трясущиеся руки, это – неизбежный маразм и отвратительный запах, – закончила она.
Не самая радостная картина, но, несомненно, в ней есть доля истины, – отреагировал учитель, оглядывая класс в поисках других желающих выступить.